- Мы дуры, что ли? Вот вы можете свои бумаги письмом послать? Их что, до императора никто не читает?

- Да, ты права - не подумал. Так вам, поэтому, в Петербург надо?

- Поэтому тоже. Но не только. Надо было найти надёжных и сильных людей, которые способны помочь России и нам с матушкой. Мне показалось - вы такой человек.

Мы когда ехали в поместье, матушка помолилась, чтобы Господь нас направил, или знак подал - что нам делать. У матушки Натальи сильная молитва.

И тут - буря навстречу, и мы в лесу чудом находим вас. Когда вы про Петербург, Государя и политику сказали, я и напомнила ей про знак, которого она просила.

- А если ты во мне ошибаешься, малышка? Разве можно быть такой беспечной и рассказывать настолько опасные вещи первому встречному?

- Нет. Не ошибаюсь, князь. Вам матушка Наталья рассказывала о моей судьбе и чудесном исцелении. Вы должны были понять, что я не обычный ребёнок.

Я, правда, не ясновидица, но близка к этому. Я предчувствую беду. Ощущаю душу человека. Для меня подлый человек будто окутан черной, невидимой обычным глазом, дымкой. А его гнусные мысли для меня, как не воспринимаемая обонянием, духовная вонь.

Вот вы тогда удивлялись, что я в вас пристально вглядываюсь, будто собираюсь писать портрет. Я вглядывалась в вашу душу. Она наполнена светлой силой, честью и достоинством, без грязи и лукавства.

С неё вполне можно написать прекрасный портрет и поместить в достойную князя раму, - улыбнулась я.

Он, ошеломлённый, смотрел на меня. Потом утвердительно кивнул и произнёс:

- Дорога впереди долгая. Я подумаю.

В очередной деревеньке я вышла размяться. Вот никогда раньше не задумывалась и представить не могла, что большое число крестьян в это время жили в таких убогих землянках. Партизанские землянки в наше время и то были приличнее.

Впервые поняла декабристов, которые ратовали за освобождение крестьян. Правда, они революцию, по типу французской, хотели устроить.

Проезжали мимо одних деревень - если хозяева разумные, то и крестьяне крепкие, и хозяйство налаженное. Домишки, хоть и убогие по меркам моего времени, но хотя бы целые. Пара лошадок для нужд крестьян, коровки, овцы, гуси...

Проехали несколько километров - совсем другая картина. Сначала думала - древний старик или старуха, а присмотрелась - высохшие от голода, как из фашистского концлагеря молодые люди!

Наши бомжи, которые одевались в обноски из мусорных баков - были просто богачами, по сравнению с этими тенями, оставшимися от людей.

Голая малышня и мальчики чуть постарше, лет семи, в рваных обносках рубах, но без штанишек. У девочек почти такие же рубахи, но чуть длиннее. И тоже - как из концлагеря. Или как те, из нашего времени, иссохшие без воды африканские дети, что из грязной лужи воду пили.

У нас старину в кино все время показывали в вышитых рубахах и сарафанах. Любо-дорого глянуть!

А тут только те, кто побогаче, могли такое носить. Да и то эти вещи в сундуках хранились, передавались от прабабушек правнучкам. Надевались в основном на свадьбу и по большим праздникам. Потому и сохранились для музеев.

Антон вынес из убогой лачуги, которая тут была корчмой, свежеиспечённый хлеб. Руки конюха с трудом обхватили несколько круглых караваев.

Полуголые, скелето-подобные малыши стояли в сторонке и смотрели не на богатых барынь, не на коляску.

Они смотрели на хлеб. Не жадно, не завистливо - тоскливо, как бродячие псы.

Я сошла с коляски взяла у Андрея и подала старшей девочке один каравай:

- На всех детей!////реакция детей на бог. Девочку////

Детвора чинно встала полукругом около неё, и молча ждала. Она расстелила на траве застиранный до ветхости платок и стала на нём ломать хлеб на кусочки. Осторожно добавляла крошки в ладонь ребёнку, если ей казалось, что его кусочек меньше.

Они, сложив ладони лодочками, разбирали свои кусочки и чинно кланялись мне:

- Благодарствую!

Старшие наклоняли головки не говорящих малышей своей рукой, и говорили «благодарствую» за них.

У меня слёзы закипали в глазах, обжигали сердце стыдом. «Сейчас мне их всех не спасти, Господи! Но помоги мне сделать всё возможное и не возможное, чтобы облегчить участь этих и других детей России. Помоги!»

Девочка свернула платок и, кланяясь, подошла ко мне. Поблагодарив, она тихонько проговорила:

- Вас ищут, добрая барышня! Спрашивали: не проезжала ли барыня с дочкой в коляске и с раненым в повозке. Злые были. Заплатили корчмарю - он, когда вы приехали, работника вперёд по дороге послал, пока вы выпечки хлеба ждали. Видно - гонца.

Наверное, эти разбойники засаду на дороге устроили.

- Дай Бог тебе счастья, сестра! - проговорила я, из наших запасов вытащила мешочек с пшеном, кисет с солью и кусок сала, - Накорми кашей малышей.

Дёрнувшись удивленно от слова «сестра», она бросилась с продуктами от дороги, позвав детей за собою.

А мне невольно вспомнились народные сказки: поделился добрый молодец, или красна девица хлебушком со старичком или старушкой в дороге... А тот старичок или старушка оказались добрыми, мудрыми волшебниками и дали они путешественнику полезный совет...

Мы выехали за околицу. Я остановила всех для совещания.

- Если нас ищут по приметам, то приметы надо изменить. Матушка, нам надо переодеться - у нас есть мужские костюмы...

- Что ты задумала, Анна?

- Нам надо ехать верхом. Князь, вы сможете держаться в седле? Если нет, нам придется разделиться.

- Полдня пути, может быть, выдержу. Лишь бы раны не открылись.

- Тогда надо решить - что делать с повозкой и коляской. Оставить нельзя - найдут, поймут, что мы верхом, будут верховых искать. И спрятать негде: ни лесочка, ни оврага поблизости.

- Можно повозку освободить - мешки к запасным коням приторочить, - начали торопливо обсуждать мужики с князем и матушкой, - коляску немного разобрать. Снять колеса, откидной верх и плотнее погрузить на повозку. Сеном укрыть и сверху затянуть верёвками с дерюгой, будто крестьянин сено продавать везёт.

Решили, что кучер Андрей оденется проще, и поедет назад в Москву с возом «сена». Матушка написала ему подорожную.

А остальным надо крюк сделать, отъехать в сторону от основной дороги, потом вернуться.

- В города не въезжай, - инструктировала Наталья Андрея, - Перед Москвой сено убери. Разобранную коляску везешь для хозяйки. Почему сам не едешь в коляске - так велели, чтобы коляску по дорогам не бить.

Князя перебинтовали. Раненые ногу, предплечья и грудь буквально укутали в тряпки. Одели в одежду охранника покрупнее, и засмеялись. Худой от болезни и стройный Сергей стал похож на полноватого, неуклюжего крестьянина. Отросшие бородка и усы окончательно меняли его прежний облик. Он, на первый взгляд, совершенно перестал отличаться от мужиков.

- Сергей Петрович, вам надо научиться глаза опускать при посторонних, - сказала я.

- Зачем?

- Вы на людей смотрите не так, как крепостные. Вас, как ни одень, а в глаза посмотришь, и коленки задрожат.

Он рассмеялся и, сведя глаза к переносице, изобразил небольшое косоглазие.

- Не-е, так не пойдёт! - оценила я, - Мы в дорогу придурков не берём!

Мужики заржали.

На нас, с Натальей, переодевшихся в мужские костюмы, наши крепостные смотрели осуждающе. Ну, да, понятно, что необходимость. Но госпожам не положено в мужском обличье щеголять!

А я ещё думала, что просто так, для удобства переодеться придётся в мужское. Съели бы нас своим ворчанием. Да и Наталья чувствовала себя в таком облике крайне неловко. Раздвинуть ноги, и сесть верхом на коня по-мужски, стоило ей немалых усилий. Смущалась, почти до слёз.

Только увидев меня, весело скачущую на Златовласке, начала успокаиваться. А когда заметила, что Сергей Петрович тайком восхищенно поглядывает на её фигурку, совсем осмелела.

Вперед кавалькады отправили двух охранников на разведку. Они, не подъезжая к основному тракту, ехали в ту же сторону целиной. Вернулись на вторые сутки.