— А что же Беррингтон?

— Тремеле очень этим обеспокоен. Беррингтон — один из наиболее заслуженных рыцарей, его репутация безупречна. Он прибыл сюда и вступил в орден, а вместе с ним приехала красавица-сестра, леди Изабелла. Она поселилась в бенедиктинском монастыре у Ворот Ирода. Беррингтон, похоже, исчез бесследно. Тремеле полагает, что и его, и обоих сержантов Уокин убил при содействии своих сообщников из Иерусалима. Не удалось найти никаких следов Беррингтона, никто ничего даже не слышал о нем.

— А Эрикто?

— О, эта злобная ведьма! Она словно сквозь землю провалилась. Втайне это заботит Тремеле, но одновременно он и рад такому повороту дела. Главное — прекратились эти жуткие убийства. Тремеле поручил своим лазутчикам и целой армии информаторов вызнать, где мог спрятаться Уокин и что случилось с Беррингтоном.

— А что ты сам думаешь обо всем этом, Вильям?

— Я в замешательстве, по правде сказать. Кое-кто говорит, будто граф Раймунд весьма обеспокоился, прознав, что в городе творятся нечестивые дела и готовится зловещий заговор. Вот он и попросил защиты у Ордена рыцарей Храма.

— А он и вправду просил?

Трассел избегал смотреть Эдмунду в глаза.

— Не знаю, — проворчал англичанин. — Я вот сижу здесь на склоне своих лет и жую деснами, зубов-то не осталось. Я не знаю всей правды о том, что происходит. Nihil manet sub sole, как сказано в Книге Псалмов, «ничто не вечно под солнцем», а еще, — добавил он шепотом, — dixi in excessu omnes mendaces. [47]— Трассел выпрямился и схватил Эдмунда за руки. — Как бы то ни было, довольно о сплетнях! Забияка Тремеле сообразил, наконец, что происшествие в Триполи являет собой настоящую загадку. Никто так и не знает, за что же был подло убит граф Раймунд. И, право же, не слишком сердись на Тремеле. Он послал в Триполи тебя, потому что уважает. Ты из рода де Пейн, и для графа Раймунда это было знаком чести, оказываемой ему.

— А что тебе известно о Майеле?

Трассел улыбнулся одними губами.

— Мало что известно, однако на тебя Тремеле возлагает большие надежды. Благословенный Гуго побывал в Англии и основал там орденскую группу, так сказать, создал маленький плацдарм. А Тремеле хочет расширить этот плацдарм. Он и его советники решили отправить тебя в Англию, хотя сейчас ее и раздирает междоусобица. Король Генрих I умер, не оставив наследника мужского пола. Дочь его, императрица Матильда, добивалась престола, но ее притязания оспорил кузен, Стефан Блуаский. А уж ему самому бросил вызов сын Матильды Генрих Анжуйский, или Плантагенет, как его называют. На этом острове, — добавил Тремеле, — повсюду раздается звон мечей, и так длится уже восемнадцать лет. — Он откинулся на спинку кресла, разводя руками и поглядывая на Эдмунда. — Да пребудет с тобою Господь. Я же сказал сегодня достаточно.

Де Пейн откланялся и покинул гостеприимного хозяина. Прошел по длинному коридору, спустился по ступеням, столь углубившись в свои мысли, что невольно вздрогнул, когда его коснулась чья-то рука. Он быстро обернулся и увидел, как во сне, красавицу, которая пристально смотрела ему прямо в глаза. Женщина эта была среднего роста, облачена в синюю рясу послушницы ордена бенедиктинцев, лицо обрамлял белый головной плат. Она перебирала четки из слоновой кости.

— Приветствую вас, госпожа, — де Пейн отступил на шаг и поклонился.

— Прости, что напугала тебя, но я хочу…

— Госпожа, не стоит просить прощения. — Де Пейна поразила возвышенная красота женщины, белизна ее кожи и темно-синие глаза. Смеется ли она над ним, дразнит его или просто улыбается? — Госпожа, что же вам угодно от меня?

— Мой брат — Ричард Беррингтон, рыцарь Ордена Храма. Должно быть, ты слыхал о нем?

— Разумеется, госпожа. Я скорблю о вашей горькой утрате. Мне известно, что он сопровождал узника, который совершил побег, и что брат ваш исчез. Но возможно…

— Я живу этим «возможно»… благородный господин де Пейн. — Она сделала шаг к Эдмунду.

Рыцарь уловил исходящий от нее легкий аромат — едва заметный запах дорогих благовоний. Он стоял, не в силах отвести взор от прекрасного лица, завороженный изящными движениями пальцев, перебиравших четки, чудесными глазами, которые смотрели на него с надеждой.

— Прости меня, благородный рыцарь, — она снова улыбнулась, — но я всякий день прихожу на подворье ордена — вдруг что-то станет известно о брате. Я слышала, вы вместе с другим рыцарем, Филиппом Майелем, должны вскоре покинуть Иерусалим и исполнить какое-то поручение Великого магистра. И мне подумалось: быть может, ты будешь держать глаза и уши начеку, и тебе станет известно что-нибудь о моем брате, о том, где он сейчас. — Она подошла еще ближе и схватила де Пейна за руку. Кожа у нее была нежная и гладкая как шелк. Девушка приподнялась на цыпочки, порывисто поцеловала его в щеку и отпрянула, прижав пальцы к губам, словно прятала улыбку. — Я не в силах предложить тебе иной платы, рыцарь, но прошу тебя, не забудь о Ричарде Беррингтоне! Может, хоть что-то проведаешь, хоть что-то услышишь. Я твердо верю, что брат мой еще жив.

Де Пейн склонил голову, взял обе руки девушки в свои, поцеловал кончики ее пальцев.

— Госпожа, ваше поручение мне в радость. Я сделаю все, что будет в моих силах. — Он отступил, поклонился и пошел прочь.

На следующий день Эдмунд де Пейн, Филипп Майель, Тьерри Парменио и с ними шесть сержантов выехали с подворья ордена. Все они прежде получили отпущение грехов перед образом «Оплакивание» в капелле Пресвятой Девы. Они по очереди преклонили колени, всматриваясь в резное изображение застывших черт замученного Спасителя, тело которого уже сняли с креста и положили на колени скорбящей матери. Де Пейн прошептал покаяние в малых грехах, в число которых входили и помыслы об Изабелле Беррингтон. Ему дано было отпущение, и он вышел на паперть, где возжег свечи перед образом святого Христофора, могучего защитника от внезапной насильственной смерти. Постепенно у образа собрались все, и здесь к ним подошел Тремеле, неся запечатанную кожаную суму. В ней содержались послания вождю ассасинов, обитавшему в убежище на горе Хедад, к востоку от замка Шатель-Блан. Карты и чертежи местности вручили Парменио, которому предстояло служить проводником и переводчиком. Затем все прослушали торжественную мессу, причастились, получили благословение священника. Когда отзвучало «…ite missa» [48]все они собрались на Большой улице. В лучах солнца, уже начавшего путь к закату, но все так же палящего, ярко сверкали здания орденского подворья. Тремеле, окруженный маршалами [49]и сенешалями, дал им свои благословения. Де Пейн и его товарищи вскочили в седла, им вручили официальный флаг делегации — черно-белую хоругвь тамплиеров. Высоко над их головами пропел рог, а со стен внутреннего двора ему откликнулся леденящий душу рев труб. Де Пейн трижды — в честь Святой Троицы — склонил обвисшую на безветрии хоругвь, и они покинули подворье, выехав через Врата Красоты в город.

Де Пейн, в памяти которого еще не померкли воспоминания о коварном нападении в Триполи, держался настороже. Он не уставал дивиться контрастам Иерусалима. Когда вместе с товарищами, погруженными в свои думы, Эдмунд выехал с залитого солнцем подворья тамплиеров и попал в темноту узеньких грязных улочек, под своды восточных базаров, освещенных лишь неверным светом масляных ламп и тусклых смрадных свечей, он с трудом мог поверить, что этот город считается обителью молитвы. Сквозь прорехи в натянутых между крышами домов полотнищах немилосердно палило солнце. Время от времени путники оказывались на залитых солнечным светом и жаром перекрестках, потом их снова обступали тьма, ароматы кухонь, вонь фекалий, старого тряпья, немытых тел и жуткий смрад дешевого масла, которое бесконечно жгли в лампах. Стены по обе стороны улиц влажно блестели, как будто грубый камень сам источал пот. Со всех сторон неслись громкие крики, завывания и молитвы. Вопли на множестве языков перекрывали стук и грохот, стоявшие над множеством пестрых рынков. Толпы людей то уменьшались, то разрастались по мере того, как тамплиеры продвигались вглубь города по улице Цепи в направлении главной улицы Иерусалима, ведущей на запад, к Воротам Ирода.