Катон, которому Джо был чрезвычайно любопытен, вскоре начал осторожно расспрашивать его, чем да как тот живет. «Пойти работать? Мне?! Если только в банк, тогда еще можно было бы подумать», — «Но на что ты живешь?» — «Ворую. Все о'кей. Вы не верите в собственность, я тоже», — «Наверняка ты мог бы найти себе лучшее занятие», — «Конечно мог бы и собираюсь заняться вымогательством, использованием несовершеннолетних, наездом на придурков лавочников», — «Тебе следует пойти учиться в колледж». — «Вчера я кое-чему научился», — «Чему же»? — «Как полоснуть бритвой легавого так, чтоб навсегда остался след». — «Насилием не добьешься того, чего тебе действительно хочется», — «Не добьешься? Покажи человеку нож, и он сделает что угодно. Разве это не удовольствие?» В другой раз он сказал: «Хочу связаться с мафией. Есть у меня знакомый, который знает босса». Понятно, что подобные разговоры затевались, чтобы шокировать Катона и заставить его спорить и переубеждать, так что он не принимал их всерьез, хотя верил, что Джо, возможно, понемногу «подворовывал». В другие дни Джо был революционером, разглагольствовал о вступлении в И РА, об уничтожении капитализма, о том, что нужно разбомбить протестантов, разбомбить евреев. «Понимаете, я анархист. Традиционный мир — это жульничество, бизнес, капитализм, телевидение, деньги, секс — все жульничество. Посмотрите, что стало с "Битлз". Они чертовски разбогатели!»

Когда Катон понял, какое удовольствие получает от этих разговоров, и заметил, что, как бы ни был занят, почему-то всегда находит на них время, он занервничал. К нему вернулись все его прежние страхи о тайном сговоре. Он попытался избавиться от Джо, передать его отцу Фоме. «Говорить с этим болваном? Вы единственный, кто понимает меня, отец, единственный, кого я способен понять». Катон был тронут. У него не было оснований, разве что сами продолжающиеся разговоры стали таким основанием, думать, что он как-то влияет на юношу. Но конечно, лучше было и дальше беседовать с ним, удерживать при себе, нежели оставить без поддержки в окружающем его мире, который тот описывал так верно и в реальности которого Катон уже убедился. Конечно, Джо не был «злонамерен», заслуживал спасения. Просто молодой человек с иными принципами, молодой человек, бунтующий против общества, с которым сам Катон был по-своему не в ладах. «Вы, отец, единственный, кому я не безразличен, единственный, кто вообще замечаетменя». Как тут было устоять? Даже если это только наполовину правда, думал Катон, он должен оставаться этому парню другом во всех испытаниях. Но разумеется, он уже решил, что его долг продолжать беседы с Джо. Они спорили о собственности, капитализме, свободе, часто приводя все те же аргументы. Катон использовал все свое красноречие, умение убеждать, логику, избегая лишь одного — гнева. Он знал, что гнев, который Джо хотел вызвать в нем, худший помощник. Несомненно, эту крупицу правды можно было где-то сохранить. Красавчик Джо был почтителен, льстиво предан, но также и упрям, необычайно замкнут и притворялся порочным. «Придет ли он к исповеди, придет ли к мессе? Может быть, придет в один прекрасный день. Когда? Может быть, может быть. Или он просто забавляется?» — спрашивал себя Катон.

Теперь Красавчик Джо всегда присутствовал в молитвах Катона. Образ юноши вызывал в нем раздражение, волнение, сожаление. Конечно, он любил Джо, в конце концов, ничто, кроме любви, вообще не помогло бы ему. Как ужасно он любил Джо, стало ясно лишь постепенно. Навестив Брендана, он признался: «Кажется, я влюбился в одного из тех мальчишек, ты видел его». «Ангела в шестиугольных очках? Не беспокойся, все мы влюбляемся в смазливых мальчиков». Катон не мог заставить Брендана серьезно отнестись к его новой неприятности. Теперь к этому добавилось куда более ужасное сомнение: есть Бог, или Его нет? Одной кошмарной бессонной ночью, куря одну сигарету за другой (он вновь начал курить), Катон внезапно понял, что эти две вещи несомненно связаны, несомненно.Возможно, Красавчик Джо послан ему в основном как искушение. Когда он начал сомневаться в существовании Бога? Тогда, когда в его жизни появился Красавчик Джо. Разве парень не играл с ним, хладнокровно испытывая его, проникая в душу, сводя с ума? А это странное веселое, циничное равнодушие: как может семнадцатилетний мальчишка быть столь бесстрастным и хладнокровным?

Конечно, это безумие, думать так, признался он себе, когда в следующий раз разговаривал с ним, видя теперь перед собой не демона, а запутавшегося, несмышленого, уязвимого мальчишку, который зависел от него и нуждался в нем, которого лишь он мог понять. «Я завязал с магазинными кражами», — «Это хорошо», — «Собираюсь в Белфаст, убивать протестантских ублюдков», — «Нет, не собираешься», — «Не собираюсь, отец?» — «Хотел бы я заглянуть тебе в душу», — «Вы это можете». Но Катон не мог. Когда они смотрели друг на друга, Катон первым отводил глаза. Тем не менее Джо был вполне тактичен, вполне послушен, не проявлял эмоций, они оставались священником и учеником и в отношениях сохраняли странную благопристойность.

Перед официальным закрытием Миссии Катон сделал открытие в доме. В одной из спален он заметил стенной шкаф, который был заклеен обоями так, что был почти не виден, кроме тех моментов, когда в комнату под определенным углом светило солнце. Ручки на дверце не было и выдавала ее только щель. Катон в поисках одеял, которые могли быть украдены, а могли и храниться там, открыл дверцу, подцепив ее ножом. Одеял внутри не оказалось,но на одной из полок, в самой глубине, лежал револьвер в кожаной кобуре. Катон достал его и рассмотрел. Кобура была чистая, а сам револьвер недавно вычищен и смазан. Он почти не сомневался, что револьвер принадлежит Джо. У него был ключ от дома, который Катон дал ему, демонстрируя свое доверие. Этот шкаф мог служить тайником более надежным, нежели, видимо, любое место там, где жил Джо. Катон не знал, что ему делать с находкой. Он спрятал его под своим матрацем, а увидев Джо в следующий раз, ничего ему не сказал. Он задавался вопросом, не подвел ли, в конце концов, Джо. Потом присутствие оружия в доме стало его очень нервировать. Он постоянно приподнимал матрац, смотрел на револьвер, трогал. Наконец он бросил его в Темзу с Хангерфордского моста. Это было прошлой ночью.

И вот сейчас тлеющая сигарета жгла ему пальцы; он смотрел на Красавчика Джо, а в голове звучала молитва, как бормотание идиота: автоматическая, механическая молитва, бессмысленно продолжавшаяся без желания и без души. Безостановочное моление о помощи, вопль о милосердии, о свете, когда-то столь щедром источнике силы, больше походил на непристойный непроизвольный симптом болезни. Никто его не слышит. Бешено метались мысли. На мгновение Катон подумал, что, раз Бога нет, почему нельзя все рассказать Джо, все!Но туг же эта мысль исчезла. Он достал сигарету, наконец обретя способность мыслить ясно, сказал себе: он не может помочь этому мальчишке. Их отношения — это опасная нелепица и глупость. Он должен это прекратить окончательно и бесповоротно. Он ничего не может для него сделать, ничего. Надо распрощаться с ним этим же вечером. Самый подходящий, самый легкий момент. Прямо сейчас, о господи! Надо спасаться. Надо уйти куда-нибудь и подумать. Вернуться куда-нибудь в безгрешное место, где все станет ясно.

— Где я найду вас, отец? — спросил Красавчик Джо, в упор глядя на Катона, его глаза, увеличенные линзами, походили на золотистые круглые глаза рыжего кота.

Какой он худой, думал Катон, какой на самом деле слабый, какой беззащитный!

— Хотел бы я увести тебя от этой жизни, Джо.

— Какой жизни?

— Сам знаешь.

— Ну так вот вам моя рука: уводите.

Джо протянул руку.

Катон даже не взглянул на нее.

— Ты умен, чуток, почему же ты не понимаешь?

— Возьмите меня с собой.

— Куда?

— Куда отправляетесь.

— Не могу.

— Я сколочу деньжат, потом отойду, так сказать, от дел и буду учиться, читать книги, прочитаю всех классиков.