Но Ноубла уже и след простыл, а я возвращаюсь к своим чертовым почтовым делам:

На мне – Хэнгинг-Хитон, Скиптон, Донкастер и теперь вот Селби.

Черт, провалы от начала до конца.

Дело пошло бы в отдел ограблений, и эти гребаные мудаки получили бы по пять лет максимум, если бы не начали палить из своих дурацких пушек в Скиптоне и не избивали бы каждый раз старперов до полусмерти.

Убийство: жизнь за жизнь.

Молодцы, ребята:

Считается, что подозреваемых было четверо, они были в масках и перчатках и говорили с местным акцентом.

Возможно, цыгане: вот это сюрприз.

Возможно, черные: никаких сюрпризов.

Характер насилия указывал на белых в возрасте от семнадцати до двадцати пяти лет, с опытом и чрезмерным увлечением «Заводным апельсином». [17]

Селби на проводе:

Мистер Рональд Прендергаст, шестьдесят восемь лет, закрывал свой почтовый филиал на углу Нью Парк-роуд, когда в помещение вторглись трое вооруженных людей в масках.

Началась борьба, во время которой мистеру Прендергасту было нанесено несколько ударов тупым предметом, в результате чего он получил серьезные черепно-мозговые травмы и потерял сознание.

Пять часов тридцать минут – я уже на месте. Вечер проходит между местом преступления и больницей в ожидании того, что дедуля Прендергаст придет в себя.

Жена занималась цветами в церкви, сучка везучая.

Восемь вечера – я хожу взад-вперед по больничным коридорам, звоню, звоню и звоню:

Звоню Дженис.

По нулям -

Зная, что она работает, я готов ползти по улицам, готов па все на свете, лишь бы ее увидеть, лишь бы ее остановить.

Звоню домой.

По пулям -

Луиза и Бобби в одной больнице, я – в другой, не в той, в которой должен быть.

Звоню в Милгарт.

Хуже нуля—

Крейвен снимает трубку, Ноубла и Радкина днем с огнем не сыщешь, горы записей с информацией и никого, кто мог бы ею заняться. Крейвен кладет трубку, я вижу, как он хромает в сторону Отдела по борьбе с проституцией, я думаю, все это придумано специально для него, вот для этой его идиотской усмешки.

Девять часов – и, похоже, мистер Рональд Прендергаст мало что сможет мне рассказать. У него текут слюни, он похож на давно заждавшуюся смерть, а я молюсь и молюсь, чтобы он держался, чтобы эта история не превратилась в двойное убийство, теперь я знаю, я знаю, как сильно я этого хочу:

Отдел расследования убийств проституток.

И теперь зная, теперь зная почему:

Дженис.

Спустя два часа получаю ответ на свои молитвы. Ответ положительный:

– Сержант Фрейзер, пройдите, пожалуйста, в приемную.

Вдоль по коридору, из реанимации обратно в ад – Радкин из Лидса призывает меня на базу:

– Мы нашли Бартона.

Наступаю на педаль, обратно в город, весь Милгарт жужжит, звенит, горит. Полуночное собрание:

– ВЕДИТЕ ЕГО.

Рация оживает:

– Пора, – трещит голос Ноубла в ночи. Четверг, 2 июня 1977 года.

– Слава богу, мать его, – подвывает Эллис.

Мы выходим из машины и переходим Мариголд-стрит. Это – Чапелтаун, город Лидс.

Радкин, Эллис и я:

Пистолет, кувалда и топор.

С крыльца я вижу парней Крейвена, идущих по улице. Остальные заходят с черного входа.

Нам достался парадный.

Эллис держит в руках кувалду.

Радкин глядит на часы.

Мы ждем.

Четыре утра.

Большой Джон кивает Эллису.

Заходи – не бойся, выходи – не плачь.

Тот поднимает кувалду над головой, орет:

– Вставай-поднимайся, черномазый мудак! – и обрушивает ее на зеленую дверь, щепки летят во все стороны, а он вытаскивает кувалду из прорехи и размахивается снова, потом Радкин открывает дверь носком ботинка, и мы входим, я стремаюсь, не дай бог, придется разрядить пушку, и тут же чуть не помираю со смеху, увидев, что один из парней Прентиса застрял в кухонном окне, его жирная задница не лезет ни туда, ни сюда, а мы уже несемся вверх по лестнице, на второй этаж, где наш засоня Стив Бартон стоит в чем мать родила, трет свои зенки, чешет яйца и обделывается – и все это ровно за пять секунд, которые понадобились ему для того, чтобы засечь меня с топором, которым я бью по ступенькам и ору на этого придурка, за мной – Радкин, Эллис и два комплекта пуль, озвучивающие четыре часа, которые мы просидели в машине, просидели в непроглядной адской тьме без телефона, без Дженис, без ничего, просидели в ожидании команды, и я бью Бартона без предупреждения, он сгибается пополам и катится вниз по лестнице, прямо на Радкина и Эллиса, а те помогают ему пинком и ударом и рвут за ним, потому что не хотят, чтобы их опередили Прентис и Крейвен, и я присоединился бы к ним незамедлительно, но какая-то баба – то ли сестра Бартона, то ли мать, то ли тетка, или еще какая-нибудь представительница его бесчисленного, бля, племени – спешит ему на подмогу, высовывается из спальни, но я хватаю ее за сиську, потом сую ей руку между ног и заталкиваю обратно в комнату, где начинает плакать младенец, а баба боится к нему подойти, она думает о том, где бы спрятаться, думает, что сейчас ее изнасилуют, а я как раз и хочу, чтобы она так думала, чтобы сидела в комнате и не мешалась, а еще я хочу, чтобы она заткнула своего чертова ублюдка, чтобы он перестал напоминать мне о Бобби, чтобы я перестал ненавидеть и его, и ее, и Бобби, и Луизу, и всех на этом блядском белом свете, кроме Дженис, но особенно – чтобы я перестал ненавидеть себя.

Я хлопаю дверью.

Они уже выволокли Бартона на улицу, голого – прямо на дорогу, в домах вдоль по улице зажигается свет, открываются двери, а Ноубл, начальник уголовного розыска Питер Ноубл, храбрый, как и полагается большому начальнику, стоит посреди улицы, как у себя дома, руки в боки, как будто ему по хер, кто все это видит, он подходит прямо к Бартону, пытающемуся сжаться в маленький комочек, скуля, как крохотная собачонка, а Ноубл оглядывает собравшихся, чтобы убедиться, что все смотрят, и чтобы убедиться, что все знают, что он знает, что все смотрят, потом он наклоняется и говорит что-то Бартону на ухо, после чего поднимает его с асфальта за дреды, плотно наматывая их на кулак, поднимая его на цыпочки, хозяйство парня в предрассветной мгле и не разглядеть, а Ноубл смотрит на окна, на дергающиеся занавески вдоль по Мариголд-стрит и спокойно так говорит:

– Да что это с вами, придурки? Женщине ее собственные кишки на уши намотали, а вы, бля, и пальцем пошевелить не соизволили. Разве мы не просили вас по-хорошему, разве не умоляли вас сказать нам, где прячется этот кусок дерьма? А? Разве мы пришли и перевернули ваши чертовы дома вверх тормашками? Разве мы забрали вас всех в кутузку? Нет, мать вашу, ничего такого мы не сделали. А вы все это время прятали его под своими, бля, кроватями, прямо перед нашими, бля, носами.

К дому подъезжает фургон и останавливается.

Рядовые открывают заднюю дверь.

Ноубл швыряет Бартона о борт фургона, тот поднимается, шатаясь, он весь в крови. Ноубл толкает его внутрь.

Начальник уголовного розыска Ноубл оборачивается и еще раз смотрит на Мариголд-стрит, на пустые окна, на неподвижные занавески.

– Давайте-давайте, прячьтесь, – говорит он. – В следующий раз мы вас ни о чем просить не будем.

Он сплевывает, запрыгивает в фургон и исчезает из виду.

Мы разбредаемся по машинам.

Мы входим в Милгарт. Бартон уже в Брюхе – в огромной камере, похожей на чертову пещеру, в подвале, с неоновыми лампами и каменными полами.

В помещении человек двенадцать – пятнадцать.

Стив Бартон – на полу, по-прежнему абсолютно голый, дрожащий, трясущийся от ужаса.

Мы стоим, курим, стряхиваем пепел то туда, то сюда, Крейвен хвастается своими синяками и царапинами, полный черной ненависти, остальные скучают, ждут развлечений.