После этого нас взяла в оборот Бразилия, 2 июля, и она нас обыграла 3:1. Но всякий раз, когда я смотрю этот матч по видео, я все сильнее убеждаюсь в том, что мы были не хуже их. И на мне опять сделали пенальти… Все закончилось для нас плохо, но очень мало кто знает, что тот удар по яйцам, который я отвесил Батисте, на самом деле предназначался Фалькао. Я не выдержал того давления, которое он на меня оказывал в центре поля – он просто не давал мне вздохнуть свободно, вынуждая делать длинные передачи. И когда я обернулся, то увидел перед собой кого-то, и, разгоряченный, врезал ему что было силы… Бедняга, это был Батиста.

Тот чемпионат мира сложился для меня очень плохо. По сей день я вижу себя уходящим с поля, протягивающим руку Тарантини… Весь мир думал, что это будет мой мундиаль, и я сам думал точно так же.

В своем первом интервью после возвращения я заявил, что на том мундиале я не провалился; я сделал все, что мог. Игрок никогда не проваливается в одиночку, он может выступать лучше или хуже, но не проигрывает один. И один не делает команду чемпионом… Я знаю то, что я проиграл больше всех; никто так не рисковал, никто так не хотел добиться успеха. Этому вопросу придавалось слишком больше значение, для рекламы мы не очень-то годились, и это был мой первый мундиаль… Перед тем, как уехать, я обратился к плакавшим по поводу моего перехода в «Барселону»: «В нашей стране есть гораздо более важные вещи, чем Марадона… Я хочу стереть этот мундиаль из моей памяти и начать думать о чемпионате мира-86». Вот это я им и сказал.

После всего этого и кроме всего этого настал черед «Барселоны». «Барселона»! Сейчас я считаю, что «Барселона» была наиболее подходящим для меня клубом. Самым лучшим клубом в мире, даже лучшим, чем «Ювентус». Но я не знал о своеобразии каталонцев. И я также не мог себе представить, что мне придется столкнуться с таким маниакальным гомиком-педофилом, как президент «Барсы» Жозеп Луис Нуньес. Он постоянно влезал в кадр фото и телекамер, чтобы покрасоваться, а когда мы проигрывали, появлялся в раздевалке весь в слезах и обещал нам заплатить больше денег за победу в следующем матче – можно подумать, что от этого мы стали бы играть лучше. Он имел большое влияние в прессе, и воспользовался этим, развернув кампанию по моей дискредитации. Он сделал все для того, чтобы осложнить мне жизнь, которая превратилась в сущий ад. Если до этого я наслаждался игрой в футбол, то в «Барселоне» все изменилось коренным образом… Я приехал спокойно играть в футбол, а доходило до того, что даже на тренировках я получал по лицу. Это был уже не футбол! А ведь тогда в «Барселоне» собрались сильнейшие игроки Испании. Я говорю так не потому, что хочу унизить тех ребят из «Барсы», они ведь делали все, что могли, но смена стиля оказалась слишком уж резкой. Они все бежали, а я играл! И я не собирался приучать себя к беспрестанной беготне – бежать, бежать, бежать…. Тест Купера я делал за 2700 метров, тогда как у остальных дело доходило до 5000, 6000. И я начинал отдавать понимать, что это приводило к тому, что они сперва бежали, а уже потом думали, как им распорядиться мячом. Виктор был Бегуном, «Попугайчик» Алонсо был бегуном… Я мог найти взаимопонимание с немцем Берндом Шустером, но когда я приехал, он только восстанавливался после травмы; также с «Волком» Карраско, который мне очень помог. Вопрос был в том, продолжать вот так же бегать вместе со всеми или же покончить с этим. Сперва я подтянул «физику» и стал сильнее, намного сильнее… Если что-то давалось мне с трудом, то это было не по вине моих партнеров. Тогда я начал потихоньку останавливать их с мячом. И постепенно они начали понимать меня: я задавал ритм игры, заставлял их действовать более технично, не ухудшая их физических кондиций.

Проблема была в том, что когда мы научились понимать друг друга с одного взгляда, когда мы не проигрывали с первого тура, а я провел 15 матчей и забил в них шесть голов, меня свалил с ног этот проклятый гепатит. У меня обнаружили его 15 декабря 1982 года. Голеностоп доставал меня уже несколько дней, и я хотел, чтобы посмотреть его пришел доктор Олива, но он не мог. Прямо с тренировки я отправился в клинику, пройти сеанс лазерного обследования, обычная и быстрая процедура… Но когда я вошел в клинику, врач вместо того, чтобы осмотреть мой голеностоп, заглянул мне в глаза…

— Эй, брат, глаза как глаза, я пришел сюда по поводу голеностопа.

— Нет уж, позволь взять у тебя анализ крови, мне совершенно не нравится цвет твоих глаз.

Я пришел домой в испуге, не зная, что и думать. А на следующий день появился один из врачей «Барселоны», доктор Бестит.

— Что у меня доктор, что у меня? — спрашивал я его.

Я понимал, что он не слишком-то настроен отвечать мне, и он начал идти на попятную.

— Хорошо, все может быть, — говорил он мне, и с каждым разом я напирал на него все сильнее.

— Ну, давай, старик, скажи мне! — прокричал я ему.

— У тебя гепатит, Диего, — ответил он мне. И этим он меня убил.

Ладно, травма – была и прошла, к этому мы, футболисты, привычны. Но гепатит! Я закрылся в своем доме в Педральбес. И я закрылся всерьез, а? Я не хотел смотреть футбол даже по телевизору, в моем доме он был под запретом. К счастью, на праздники приехала Тота. И когда настал момент поднять бокалы, Нуньес доставил мне единственную радость за все время пребывания в «Барселоне»: он отправил в отставку Латтека и взял на его место Менотти.

Когда я приехал в «Барселону» в октябре 1982 года, главным тренером команды был немец Удо Латтек. Потом, когда с ним расстались, и Нуньес назвал мне имя Менотти, я ответил ему – да, все говорит в его пользу. Но я хочу, чтобы вы поняли: это он спросил меня, а не я ему намекнул. С ним мы выиграли Кубок Испании и Кубок Лиги. Эта «Барселона» была лучшей за все время моего пребывания в клубе, не сравнить с той, куда я сперва попал.

Разногласия начинались с методов тренировочной работы. Латтек заставлял нас работать с медицинскими мячами по восемь килограммов веса, от ворот и до ворот. Однажды я не выдержал и запустил таким мячом в самого Латтека и сказал ему:

— Послушайте, мистер, почему вы никогда не поинтересуетесь, как чувствует себя человек на следующий день после ваших занятий?

Я не изображал из себя обиженного ребенка, этого я не делал в своей жизни… В «Архентинос», в «Боке» я спал до тех пор, пока до матча, до тренерской установки не оставалось два часа; мы ели и отправлялись на стадион. В «Барселоне», при Латтеке, перед одним из первых матчей чемпионата в дверь моей комнаты постучались.

— Да? — ответил я, полусонный, один, потому что у Шустера и меня были отдельные комнаты. — Да? — Что, уже пора? — подумал я и посмотрел на часы; часы показывали 8.30. — Что случилось?! — я уже почти кричал.

— Мистер говорит, что пора подниматься на прогулку, — ответили мне.

— Передайте ему, что я не имею привычки гулять по утрам.

Тут же приходит уже сам Латтек.

— Здесь делают то, что я скажу.

— А я хочу спать… В конце-то концов, это я бегаю и играю в футбол, и я не привык разгуливать в это время дня. Если Вам это нравится, хорошо, если нет – что ж…

— Будут санкции.

— Нет, не будет никаких санкций, — это вмешался Мигели, не оставив мне времени на ответ.

— Меня тоже это уже утомило – прогулки в 8.30 утра, — подключился Шустер.

Немец не знал, что делать. Конечно, для него это было легко – встать ранехонько, выпить два бокала пива и на прогулку! Я положил конец этой традиции, как положил и другой, с медицинскими мячами. Перед матчами, имевшими решающее значение, например против мадридского «Реала», он давал нам мячи уже не по восемь, а по двадцать килограмм… Можно было подумать, что чем труднее предстоящий матч, тем с большим весом нам следует тренироваться. Одно слово – немец. Немец, который заявлял, что совершил революцию в футболе! Я относился к нему с уважением, сколько мог, но потом уже не стал себя сдерживать.

С эль Флако все было по-другому. Его любили все, с кем он работал – главным образом за то, как он относился к своим подопечным. Это было для них непривычно. Сегодня, если мы встречаемся с кем-нибудь из той команды, то первым делом они спрашивают про Флако… Это была другая «Барселона», выдающаяся «Барселона»!