— Мы не можем…

Но он уже накрыл руками ее ягодицы, нежно поглаживая их.

— Почему же? Это будет не так уж трудно и почти наверняка приятно.

Розлин ахнула, почувствовав, как его язык описал круг вокруг ее соска.

— Ты невероятно чувствительная, особенно здесь.

— Не только здесь, везде.

Во всяком случае, с тобой, мысленно добавила Розлин.

Это произнесенное шепотом признание вызвало его самодовольное мужское урчание.

— Значит, мне придется быть очень внимательным. Скажешь мне, если я что-то пропущу.

— Ты не можешь говорить такие вещи.

— Почему? Тебе не нравится это слышать? — поддразнил ее Стюарт.

Все тело Розлин трепетало, и от нарастающего возбуждения ей уже становилось трудно дышать.

— Ты меня просто жалеешь.

— Не путай вожделение и жалость.

— Так это вожделение?

Стюарт потянул Розлин вниз, пока ее лицо не оказалось на одном уровне с его лицом, груди не прижались к его груди, а колени не уперлись в матрац по обе стороны от его бедер.

— Зачем искать определение тому, что так приятно? От тебя пахнет мной, у тебя мой вкус…

Стюарт провел языком по ее шее, и, похоже, это ему понравилось, — во всяком случае, Розлин почувствовала, как напряглась его плоть.

— Я хочу…

— Что, радость моя? Что ты хочешь, чтобы я сделал? — Она почувствовала на щеке его теплое дыхание, и он погладил нежную кожу с внутренней стороны ее бедра. — Может, я лучше скажу, что нравится мне?

Эти слова подействовали на нее, как самая смелая ласка, и вскоре она уже горячо отвечала на его прикосновения.

— Я хочу… я хочу делать с тобой все, — со стоном прошептала Розлин. — И хочу, чтобы ты делал все со мной.

Это стало концом ее сопротивления и началом… Розлин не смогла бы дать определения тому, что последовало дальше. Она только знала, что это было нечто гораздо более интимное, чем их предыдущее бурное соитие, — скорее, какое-то долгое чувственное познание, при котором слова обладали не меньшей силой, чем прикосновения.

А какие это были слова!.. При одном воспоминании о том, что она говорила, Розлин бросало в жар. Она даже не подозревала, что мужчина способен на столь эротичные фантазии, но каждое слово, каждый звук, теплым медом стекающий с его губ, возбуждали ее все сильнее.

Стюарт Роули пригладил пятерней взлохмаченные темные волосы и озадаченно уставился на спящую женщину. Он знал, что, когда она проснется и откроет глаза, они окажутся глубокого зеленого цвета с золотистыми крапинками.

Когда она проснется… Он прижал к губам кулак, сдерживая стон.

Женщина заворочалась во сне, перевернулась на спину и закинула руки за голову, и ее пальцы утонули в пышной массе спутанных рыжих кудрей. При этом простыня сползла с ее стройного тела.

Стюарт, который как раз собирался сделать что-нибудь разумное и решительное, — к примеру, одеться, — замер.

Даже самый взыскательный поклонник женской красоты не смог бы не оценить этого тела, подумал Стюарт, припоминая, что ее груди отлично умещаются в его ладонях, и… Стоп! — поспешно сказал он себе, не стоит думать об этом, сейчас нужно рассуждать спокойно и здраво. Но соблазнительное зрелище, представшее его глазам, мешало сосредоточиться.

Глаза женщины сонно приоткрылись и встретились с его взглядом, а пухлые губы тронула мечтательная улыбка.

— Привет, Стюарт, — сонно прошептала она, потягиваясь, но вдруг застыла и широко распахнула глаза. — Стюарт?! — Ее взгляд спустился по его загорелому телу, и с губ сорвался сдавленный стон. — Надеюсь, мы?.. — начала она и, все поняв, жалобно простонала: — О Господи, что мы наделали!

Стюарт опустил глаза и невольно снова залюбовался ее телом. Проследив направление его взгляда, Розлин поспешно натянула простыню до самого подбородка и бросила на него такой взгляд, что он почувствовал себя закоренелым преступником.

— Не раздувай из мухи слона, — попытался успокоить ее он. — Все не так уж плохо.

— Не так уж плохо?! — воскликнула Розлин.

Рехнулся он, что ли? — подумала она. Это не просто плохо, это катастрофа!

— Ты меня ненавидишь, но я тебя не виню. Я вполне это заслужил, — пробормотал Стюарт убитым голосом.

— Не говори ерунды, я вовсе тебя не ненавижу, — возразила Розлин.

Какими же бестолковыми бывают порой мужчины, думала она. Неужели Стюарт не понимает, что все изменилось и теперь уже никогда не будет, как раньше? Они уничтожили нечто ценное и редкостное ради нескольких мгновений…

Однако первый раз это длилось куда дольше, чем несколько мгновений, а уж во второй… Розлин затопила жаркая волна воспоминаний, и она из розовой стала пунцовой.

— Правда? — с облегчением вздохнул Стюарт. Однако он не собирался увиливать от ответственности. — Но я бы тебя понял, если бы ты все-таки меня возненавидела. Я самым отвратительным образом воспользовался ситуацией.

— Что-то не припомню, чтобы я отбивалась, — сухо возразила Розлин.

Он отвел взгляд.

Ну вот, подумала Розлин, теперь он даже не смеет смотреть мне в глаза. Господи, что же мы натворили! Один неверный шаг, и конец дружбе длиною в жизнь!

— Дело не в этом, — сурово сказал Стюарт. — Во всем виноват я один.

— Ты хоть представляешь, как нелепо выглядишь, когда произносишь эти патетические монологи, стоя в чем мать родила?

Розлин не удержалась от того, чтобы окинуть восхищенным взглядом его великолепное тело. Разумеется, это восхищение имело чисто эстетический характер. Она села в постели, закрываясь простыней, как плащ-палаткой.

— Ради Бога, Розлин, я пытаюсь сказать, что мне очень жаль! — воскликнул Стюарт с растущим раздражением.

— Очень мило!

— Что ты имеешь в виду?

— Неужели тебе было так плохо со мной? — От обиды у Розлин задрожала нижняя губа.

— Ты сама знаешь, что нет.

— Хорошо, прекрасно, восхитительно… — прошептала она, отводя взгляд, с ужасом думая: Господи, что я мелю?

Стюарт облокотился на спинку, и кровать скрипнула.

— Ты плачешь? — спросил он.

Она всегда горячо спорила с друзьями, утверждавшими, что между мужчиной и женщиной не может быть платонической дружбы, и заявляла, что Стюарт — ее лучший друг, а то, что он при этом еще и мужчина, — просто случайность.

Розлин почувствовала, как он протянул руку вдоль спинки кровати над самым ее плечом и тут же отдернул ее, и ей еще сильнее захотелось плакать. Уже то, что он раздумывал, прикоснуться ли к ней, и решил, что не стоит этого делать, доказывало, насколько все изменилось…

— Все началось с объятия, — пробурчал Стюарт. И все же кое-что не изменилось: он по-прежнему читает мои мысли, отметила про себя Розлин. — Этот мерзавец причинил тебе такую боль, что мне захотелось тебя утешить. И что же я сделал? — Он в сердцах стукнул кулаком по ладони.

— Ты-то как раз пытался вовремя остановиться. — Это воспоминание заставило ее снова покраснеть. — А я тебе не позволила, так что не казнись.

Интересно, осталась ли на его рубашке хоть одна пуговица, подумала она, вспоминая, как срывала с него одежду.

— Мужчина не должен пользоваться слабостью женщины, — упрямо настаивал на своем Стюарт.

— Ну хорошо, ты мерзавец, подонок, скунс вонючий. Тебе от этого легче? — кисло поинтересовалась Розлин и добавила: — Почему ты считаешь, что случившееся должно отразиться на нашей дружбе? Мы же не собираемся превратить это в привычку.

Я, конечно, рассуждаю чисто теоретически, но зачем хохотать так безудержно? — мысленно возмутилась она.

— Ты права. — На этот раз Стюарт все-таки обнял ее за плечи, но Розлин не расслабилась в его руках. — Нам надо просто забыть об этом.

Она, несомненно, так и поступила бы, однако судьба распорядилась иначе.

— Хорошо прогулялась, дочка?

— Прекрасно, папа. — От ветра щеки Розлин разрумянились. — Я зашла дальше, чем собиралась. — Она расстегнула куртку и откинула назад упавшие на лицо волосы. — Во сколько нас ждут у Роули?