— Я знаю.

Она и это знала — она всегда все знала. К тому же за меня красноречиво говорила моя физиономия. Мой моральный дух уже выплыл на поверхность, как всплывает со дна озера дохлая собака.

— Я одурачил легавых один раз — в тот день, когда мы познакомились. Мне это удалось и во второй раз, когда я в последний момент остановил свой процесс. И в третий — когда дал деру из больницы… Ты читала газеты?

— Конечно.

— И тебе не пришло в голову, что я могу направиться к тебе?

— Честно говоря, нет. Я предупредила консьержку, чтоб никому не давала моего адреса, и потом…

— И потом, ты думала, что я не смогу долго водить полицию за нос, верно?

— Думала или не думала — что теперь…

— Ладно, молчи.

Она замолчала.

— Ну, теперь ты видишь, в кого я превратился? Эх, Эмма, скверную ты у меня выработала привычку… Теперь я убиваю так же легко, как дышу, и задумываюсь над своими поступками не больше, чем когда выплевываю углекислый газ. Понимаешь?

— Я понимаю одно, — сказала она. — Ты был убийцей с самого начала. И мы сразу это поняли…

— Кто — «мы»?

— Мы…

Я не стал допытываться.

Она продолжала:

— Убийцей рождаются, Капут. Это как раз твой случай. Ты об этом не подозревал. Может быть, именно я заставила тебя это понять, но моя роль тут невелика. Рано или поздно ты понял бы это сам. Когда ты сел к нам в машину, то считал себя всего-навсего мелким жуликом и неудачливым воришкой. Ведь ты умен. Очень умен: это и сдерживало твой инстинкт.

— Может быть.

— Точно, Капут, точно.

Раньше она никогда не называла меня «Капут». Но теперь все время награждала этой кличкой, потому что я ее действительно заслуживал.

— Зачем ты приехал?

Я удивленно посмотрел на нее.

— Угадай!

— Чтобы спрятаться? Но это очень неосторожно…

— Нет.

— Чтобы…

— За деньгами, Эмма. За большими деньгами. Ведь в каком-то смысле я твой компаньон. Это благодаря мне ты сегодня купаешься в деньгах. Вот я и приехал за своей долей.

Она вздохнула.

— Ну, ты, однако…

— Что — я? Я тебе мешаю, да, Эмма? Тебе так хотелось, чтобы я поскорее подох, что ты отправила мне в тюрягу отравленную жратву. Кстати, именно благодаря ей, а значит, и тебе, я смог оттуда вырваться. Правда, смешно?

— Сколько ты хочешь?

— А сколько ты предлагаешь?

Она помедлила.

— Миллион устроит?

Я расхохотался.

— Эмма, я ведь не милостыню прошу, а то, что мне причитается!

— Пять?

— Нет, десять миллионов. Это еще и немного, я тебе по дружбе уступаю. Я давно мечтал загрести чемодан с пачками денег. И рад, что получу его от тебя. Я чувствую, что это принесет мне счастье…

Она пожала плечами.

— Ладно.

— Но ты хотя бы скажи, что считаешь сделку честной.

— Я считаю сделку честной, Капут!

Она не двигалась. Я наклонился к ней, не забыв выставить вперед лезвие ножа, чтобы быть готовым к любой неожиданности.

— Ты что это? — спросила она.

Я приблизил свои губы к ее.

— Позволь-ка…

Она ответила на мой поцелуй, наполовину прикрыв глаза и оставив в них лишь тонкую щелочку фиалкового взгляда, жгучего, как огненная струя.

Вот теперь порядок. В тюрьме я много раз представлял себе эту минуту. Я ждал ее с таким остервенением, что она просто не могла не наступить.

Это было хорошо. Отодвинувшись от нее, я почувствовал такое облегчение, словно только что ею обладал.

— Ну, что теперь? — спросила она.

Я перешагнул через спинку сиденья и устроился рядом с ней.

— Кто у тебя обитает?

Она замялась.

— Никто…

— Не трынди, лапуля.

— Ну… Робби, кто ж еще.

— Ага, Робби. Его я тоже рад буду увидеть снова. Это твой любовник, да?

— Глупый ты.

— Раньше был, но теперь пошел на поправку. Таблетки от глупости принимал: «камерол» называются. Очень помогает. Вы с ним сообща все придумали, так ведь?

— Да нет же, милый, клянусь тебе…

— Вот клясться не надо. И «милым» меня тоже не надо называть. В нашем с тобой случае это звучит чуток по-идиотски. Ладно, теперь, когда мы снова вместе, давай к делу. Поехали!

— Куда?

— К тебе, красавица, куда же еще?

Она снова завела машину. Ездила она хорошо, этого дара я в ней еще открыть не успел. Обычно это дано немногим бабам.

Некоторое время мы катили по извилистой дороге, поднимавшейся в гору. Справа расстилалось под луной море. Я думал о старой посудине, где меня ждали мои одеяло и бритва. Пожалуй, я поторопился с покупкой этого скарба. Мне предстояло спать в более удобном месте.

— Только не надо глупостей, Эмма, — добавил я. — Можешь не сомневаться: если попробуешь меня прокатить, я без малейших колебаний перережу твою прелестную шейку.

Она пожала плечами:

— Понятно.

Она сделала резковатый поворот, видимо, занервничав от моей угрозы. Потом свернула с шоссе на дорогу, обсаженную худосочными пальмами. Их пересадили сюда уже взрослыми, и они, похоже, не слишком обрадовались предложенной им новой почве.

Тем не менее при лунном свете, среди стрекотанья цикад и на фоне моря они производили определенный эффект.

В глубине долины возвышалась великолепная вилла в провансальском стиле — янтарно-желтая, с полукруглой черепицей на крыше и лепкой вокруг окон.

— Скажите, пожалуйста… — проворчал я. — И давно ты сделала это приобретение?

— Нет, недавно.

— Я думал, твоя мечта — Южная Америка, но вижу, тебе достаточно и нашего южного побережья?

— Достаточно, пока…

Она хотела, видно, сказать «пока не закроют дело», но смолчала, сообразив, что это была бы чудовищная промашка. Дело могло закрыться только с моей смертью. И до тех пор Францию ей покидать было нельзя. Временами она явно теряла ориентировку — от излишнего нетерпения.

— Ты уверена, что Робби один?

— Уверена.

— Ты уверена, что у него не болтается в кармане пистолетище? В его-то карманах скорее найдешь пушку, чем авторучку… Ну, ладно, поглядим. Но если у него все же есть карманная артиллерия, скажи лучше, чтоб подальше запрятал: в случае чего в первую очередь достанется тебе.

Она не ответила. Машина безукоризненно ровно остановилась перед крыльцом.

— Молодчина, девка. Теперь веди себя спокойно, что бы ни случилось.

Мы вышли из машины и стали подниматься по ступенькам. Робби показался в тот момент, когда мы открывали входную дверь. Он стоял, выпрямившись во весь рост, в большой гостиной с белыми и серыми плитами на полу. При виде меня у него сделалось немного туповатое лицо, будто он получил по черепу дубинкой. Я опасался, что он завопит и к нему подоспеет подмога. Но ничего подобного не произошло, и Робби, совершенно растерянный, молча стоял предо мной.

— Привет, парень, — сказал я, подходя. — Рад, небось, видеть приятеля?

Этот здоровенный кретин улыбнулся потухшей улыбкой.

— О, Капут! — неуверенно отозвался он.

— Что, друг, прищурился?

— Ну, мы-то знали, конечно, что ты смотался, но…

— Ты приехал брать у него интервью? — язвительно спросила Эмма.

— А что, уже и поговорить нельзя? Подожди, крошка, скоро я буду в твоем распоряжении. Только прежде мне надо подвести кое-какие итоги с этим куском червивого мяса…

— Остынь, — огрызнулся Робби. — Будут всякие тут меня доставать. Особенно шавки вроде тебя. Ложил я на таких убийц!

Я вытащил нож и стал подходить, недобро глядя на него. В моей голове раздался негромкий едкий звонок, что звучал всякий раз, когда мне не терпелось кого-то закопать. Я увидел Робби сквозь багровую вуаль. Лицо у него было в красных тонах, и все вокруг подернулось той же кровавой дымкой.

— Эй, ты чего? — сказал он. — Чего ты, Капут? Что я тебе сделал? Что на тебя нашло?

Тут он понял, что его бредни меня не остановят. Теперь было уже поздно, я пересек свою черту и ничем ему помочь не мог. Моя совесть резко закрылась. Я превратился в сплошную убийственную волю, управлявшую этим ножом. Нож, который я терпеливо точил, накануне, сделался моим продолжением, частью моего существа. Он был чем-то вроде шпоры у бойцового петуха.