Она бросила на нас критический взгляд.

— Ну? — спросила она. — Как успехи?

Ее неожиданный приход раздосадовал меня, потому что я как раз подобрался к самой важной главе: той, где порядком запутавшийся парень ищет способ избежать неприятностей.

Разыгранный Бидоном спектакль вышел ему боком; и все же он держал меня в кулаке, поскольку во время «беседы» узнал, кто я такой на самом деле. Мимо подобных открытий обычно не проходят.

Я оказался в положении человека, который мчится с горы на машине без тормозов. Пока вокруг меня вертелся тип, знавший, что я за фрукт, я мог ожидать чего угодно, в том числе быстрого прощания с головой.

Эрминия посмотрела на меня, потом на моего «гостя».

— Что ему нужно? — спросила она.

— Ему нужен человек, которого я не могу ему предоставить…

Она спокойно села на стул.

— Он тебя шантажирует?

— Чем ему меня шантажировать?

— Для шантажа всегда можно найти множество мотивов…

Она посмотрела мне прямо в глаза. Ее зрачки были немного расширены — как у кошки в темноте.

— Например, — проговорила она, — он может знать твое настоящее имя…

Я оторопел, но постарался скрыть изумление, в которое меня повергли ее слова.

Теперь я смотрел на нее уже другими глазами. Однажды меня уже обвела вокруг пальца женщина — причем очень ловко, — и я считал, что это больше никогда не повторится. Однако тот факт, что эта девчонка знала, кто я такой, и не признавалась, казался мне своего рода предательством с ее стороны.

— Какое — настоящее? — спросил я.

Она улыбнулась.

— Ну как же, Робер: ты ведь опасный бандит… Как-то утром…

Тут она засмеялась. Но мне было вовсе не до смеха. И мое лицо должно было недвусмысленно об этом говорить.

— Как-то утром, Эрминия?..

— Ты вернулся из лавки с апельсинами, завернутыми в старую газету. И на этой разорванной газетной странице была твоя фотография. Глупо, правда?

— Почему ты промолчала?

— Потому что ты перестал бы мне доверять… Я люблю тебя, Робер… И не хочу тебя терять.

Мне хотелось сорвать с нее лицо, чтобы увидеть, что происходит за ним. Правду она говорит или нет? Внутри меня будто завертелись ржавые скрипучие шестерни…

Я боялся ее и в то же время невольно ждал от нее чего-то… Я не знал, чего именно. Может быть, именно ее любви…

Изгои вроде меня всегда одиноки: от рождения и до смерти. Им холодно и страшно, как всем одиноким людям. И они пытаются отомстить за эти неудобства окружающим простакам…

Она знаком увела меня в угол комнаты. Бидон с беспокойством наблюдал за нами.

— Послушай, — прошептала она. — Он знает, кто ты такой, верно?

— Да…

— Тогда ему нельзя жить, Робер…

Ее глаза оставались ясными, лицо излучало невинность. Мне было приятно слышать ее дыхание.

— Это говоришь ты?

— Да, любимый, я…

— Тебе не страшно сознавать, кто я такой?

Она скромно опустила голову — ни дать ни взять девица, только что выпорхнувшая из пансиона.

— Немного страшно, — призналась она. — Да, немного страшно, но когда любишь человека — это ничего. Бидон, видимо, начал о чем-то догадываться.

— Эй, вы что там затеваете? — проскулил он.

Ему тоже было страшно. Но это был вовсе не тот деликатный страшок, который пощипывал Эрминию. Это был настоящий черный мандраж, который расквашивал ему рожу и рисовал синие круги под распухшими веками.

— Закройся, дядя.

Он уже готов был завопить. Страх рвался наружу из его горла, как крыса из клетки.

Я взял бутылку с виски и снова наполнил стакан до краев.

— Пей!

— Нет! Нет! Я же подохну… Хватит с меня тех двух…

Я поднял пистолет.

— От пули в башке умирают намного быстрее, Бидон… Ее даже распробовать не успевают. Глотай, говорю!

Он выпил — морщась, длинными глотками.

В бутылке оставалось еще немного. Я налил ему и это.

— Давай, допивай. Хорошая примета: в этом году женишься!

У него уже не было сил возникать. Он допил; его кадык жалобно дернулся, в глотке забулькало, он противно рыгнул и со смехом растянулся на полу.

Теперь у него был безмятежный и совершенно безобидный вид. Алкоголь — лучшее средство успокаивать нервных людей, не причиняя им зла. Средство простое и эффективное. Рецепт стоило запомнить…

Эрминия приблизилась, чтобы лучше его рассмотреть.

— Неплохо, — сказала она. — Я знаю, что мы теперь сделаем.

— Мы?

— Слушай: ты незаметно погрузишь его в машину. Назад. Потом отвезешь меня на пляж, и я возьму напрокат лодку. Сам поедешь вдоль берега в направлении Монако. Помнишь ту бухточку, в которой мы иногда купались?

Еще бы я не помнил! Ведь мы с ней почти каждый день обнимались там голые на теплом песке…

— Ну, и что?

— Будешь ждать меня там. Я подъеду на лодке, мы положим в нее этого типа… А потом ты вернешься на пляж и дождешься меня в баре за стаканчиком виски…

— А ты?

— А я совершу маленькую морскую прогулку…

— И?..

Она сделала протестующий жест.

— О, милый, не заставляй меня уточнять. Есть вещи, которые легко сделать, но трудно описать словами…

И она добавила как бы про себя:

— Он пьян… На нем нет никаких следов побоев. Подумают, что он напился и упал в воду. Главное — чтобы ты в этом не участвовал. Мы должны быть осторожными, Робер… Тебя может узнать еще кто-нибудь. Видишь — газеты не умирают, как листки календаря: с возрастом они превращаются в бумагу. А бумага может еще долго прослужить…

Да, подруга у меня была еще та.

Я ждал на берегу маленькой бухточки, о которой говорила моя пассия. В это время дня дорога была почти безлюдной. Лишь иногда по ней проносились могучие грузовики, от которых содрогалась моя машина.

Бидон яростно храпел на заднем сиденье, подогнув ноги и свесив голову вниз.

Я торчал на берегу уже около получаса, и солнечные блики на воде успели порядком исколоть мне глаза.

В этот день Средиземное море было лучезарно-зеленым, с серебристыми гребешками, располагавшими к сочинению стихов. Но мне что-то не хотелось строить из себя Ламартина. Я ждал лодку Эрминии и, высматривая ее среди волн, думал о том, что ей предстоит сделать.

Я до сих пор не мог переварить ее заявление о приеме на работу. Чтобы мелкая авантюристка вроде нее согласилась жить с человеком, совершившим несколько убийств — это еще можно допустить. Но чтобы она любезно предложила спустить в морскую пучину совершенно незнакомого человека — тут уж я мог только развести руками перед сложностью женского характера.

В каждой женщине сидит чудовище. Эрминия, конечно, утверждала, что печется о моей безопасности, но я сильно подозревал, что ей хочется утопить Бидона ради неизведанных острых ощущений… Попроси ее кто-нибудь утопить новорожденных котят — она, небось, раскричалась бы от возмущения. А человека — пожалуйста, готова…

На этом этапе своих размышлений я и увидел Эрминию; она появилась из-за скалистого выступа на плоскодонке с мотором.

Она весело, широко махнула мне рукой. И у нее, у будущей убийцы, это движение получилось точно таким же, как у юной девственницы, которую терзает наступающая зрелость.

Все они невинны, как ангелочки с церковного календаря. И в то же время готовы не раздумывая перерезать веревочку, на которой висит небо, и обрушить его вам на голову.

Эрминия правила своим корытом, как старый морской волк. Вскоре она тихо причалила к узкому песчаному пляжу.

— Эй, эй!

Она смеялась и махала мне рукой. Честное слово, она вела себя, как на волейбольном матче!

Я повертел вокруг головой, как перископом. Никого. Наш отрезок дороги был пуст, а справа и слева возвышались отвесные скалы.

Я открыл левую дверцу — ту, что была со стороны моря, наклонил спинку переднего сиденья и вытащил Бидона из машины. Он что-то ворчал, но еще не успел очухаться от алкоголя, который я в него влил.