Со стеклодувной фабрили мы на моторной лодке, выполнявшей функции такси, вернулись на стоянку и в час дня были уже на шоссе и катили в Анкону, лежавшую в тридцати милях к югу от Венеции.

Дорога шла вдоль побережья, папашка сидел и насвистывал, наслаждаясь тем, что у него перед глазами всё время находится морская стихия.

Случалось, мы ехали по гребню холма, откуда открывался особенно красивый вид на море. Тогда папашка останавливал машину и начинал отпускать комментарии по адресу парусных и торговых судов, находящихся в поле зрения.

В машине он рассказал мне многое, чего я не знал о прошлом Арендала как портового города. Он без передышки сыпал датами и названиями больших парусных шхун. Так я узнал разницу между бригами, барками и другими парусными судами. Он рассказал мне о первых арендалских шхунах, ходивших в Америку и Мексиканский залив. Кроме того, я узнал, что первый пароход, посетивший Норвегию, пришёл именно в Арендал. Это была парусная шхуна, на которую были поставлены паровой котёл и колесо с лопастями. Он назывался "Саванна".

Сам папашка плавал на моторном танкере, построенном в Гамбурге и принадлежавшем пароходству Кунле в Бергене. Водоизмещение у танкера было восемь тысяч тонн, и команда состояла из сорока человек.

— Нынешние танкеры гораздо больше, — сказал папашка. — А команда сокращена до восьми или десяти человек. Всё за тебя делают машины, сплошная техника. Так что теперь, Ханс Томас, жизнь на море превратилась в сказку. А в следующем веке несколько идиотов будут управлять всем прямо с берега.

Если я правильно его понял, морская жизнь была чем-то, что частично свернулось уже тогда, когда однажды сто пятьдесят лет назад закончилась эпоха парусного флота.

Пока папашка рассказывал о морской жизни, я вытащил колоду карт. Из неё я вынул все трефы, от двойки до десятки, и положил их рядом с собой на заднем сиденье.

Почему карлики на том загадочном острове носили на спине знак треф? Кто они были и откуда взялись? Найдёт ли Ханс Пекарь кого-нибудь, с кем сможет нормально разговаривать о стране, в которую он случайно попал? Моя голова накалилась от вопросов, на которые я не знал ответа.

Между прочим. Двойка Треф сказал фразу, которую я не мог забыть: "Золотая рыбка не выдаст тайну острова, её выдаст коврижка".

Может, он говорил о золотой рыбке пекаря в Дорфе? А коврижка и была той самой, в которую он запёк свою книжку? Ведь сказал же Пятёрка Треф, что пекарь скрывает сокровища того загадочного острова. Но как могли карлики, которых Ханс Пекарь встретил в середине XIX века, узнать об этом?

Две мили папашка насвистывал песни, которые слышал, когда был моряком. Тогда я снова достал книжку-коврижку и стал читать дальше.

♣  Я пошёл в том же направлении, в каком эта троица укатила на телеге. Дорога виляла между высокими деревьями. Яркое послеполуденное солнце как будто высекало из листьев искры.

На расчищенной в лесу лужайке стоял большой бревенчатый дом. Из двух труб валил чёрный дым. Ещё издалека я увидел, что в дом вошёл кто-то в красном.

Вскоре обнаружилось, что в доме не хватает одной стены, и моим глазам открылось нечто столь поразительное, что я невольно прислонился к дереву. Внутри не было перегородок, и там помещалось что-то вроде мастерской. Я очень быстро сообразил, что тут работают стеклодувы.

Крыша лежала на толстых стропилах. На трёх или четырёх плитах стояли несколько больших чанов из белого камня. В чанах булькала красноватая жидкость, от которой шёл жирный пар. От чана к чану бегали три женщины в красном, они были не выше давешних карликов. Женщины опускали длинные трубки в кипящую стеклянную массу и выдували из стекла всевозможные предметы. В одном углу дома была насыпана куча песка, в другом — на полках вдоль стен стояли готовые изделия. Кроме того, там высилась гора разбитых бутылок, бокалов и мисок.

И снова я задал себе вопрос: в какую же страну я попал? Если забыть о странной форме, первые карлики, которых я встретил, вполне могли бы жить в каменном веке. Но вдруг оказывается, что на острове имеется сложная стекольная промышленность.

На женщинах, работавших в стеклодувной мастерской, были светло-красные платья. Кожа у женщин была почти белая, и у всех трёх были длинные, растрёпанные серебристые волосы.

Мне не нужно было долго их разглядывать, чтобы убедиться, что у них на груди на платьях изображён символ бубён. Точно такой, какой изображается на всех игральных картах. У одной было три знака, у другой — семь, у третьей — девять. Эти знаки отличались от карточных только цветом — они были не красные, а серебристые.

Женщины были так поглощены своей работой, что прошло много времени, прежде чем они заметили меня в проёме стены. Они семенили по большой мастерской во всех направлениях и делали руками такие плавные и лёгкие движения, что казалось, будто они парят в воздухе. Воспари одна из них сейчас к потолку, я и то, не удивился бы больше.

Но вот одна женщина заметила меня, у неё на платье был знак семёрки бубён. Я чуть не убежал оттуда, но заметившая меня Семёрка так растерялась, что уронила на пол стеклянный шар. Шар разбился и бежать было уже поздно, потому что теперь на меня уставились все трое.

Я вошёл, отвесил им низкий поклон и заговорил по-немецки. Женщины переглянулись и улыбнулись так широко, что их белоснежные зубы засверкали в огне, падавшем из печей. Я подошёл к ним, и они окружили меня.

— Надеюсь, я не нарушил ваши правила, нанеся вам этот визит? — спросил я.

Они опять переглянулись и улыбнулись ещё шире, чем раньше. У всех были тёмно-голубые глаза. Они были так похожи друг на друга, что, должно быть, родились в одной семье. Наверное, это были сёстры.

— Вы понимаете всё, что я вам говорю? — спросил я.

— Да, каждое слово! — ответила Тройка Бубён высоким кукольным голоском.

И они заговорили, перебивая друг друга. Две даже сделали книксен. Девятка Бубён подошла и взяла меня за руку. Я обратил внимание, что её маленькая, хрупкая ручка была ледяной, хотя в мастерской, где горели печи, было отнюдь не холодно.

— Какие красивые вещи вы выдуваете, — сказал я, и они засмеялись переливчатым смехом.

Наверное, эти женщины-стеклодувы были более радушны, чем давешние карлики, хотя и такие же недоступные.

— Кто же научил вас искусству выдувать стекло? — продолжал я исходя из того, что самостоятельно овладеть этим мастерством они не могли.

Мне и теперь никто не ответил, но Семёрка Бубён тотчас преподнесла мне стеклянную чашу.

— Прошу! — сказала она, и они все снова засмеялись.

Мне было трудно нарушить их радушие и спросить о том, что интересовало меня больше всего. Однако я чувствовал, что спячу, если сейчас же не узнаю тайну этих странных карликов.

— Я только что прибыл на ваш остров, — снова заговорил я, — но не имею ни малейшего представления, в какой части света он находится. Может быть, вы расскажете мне немного об этом месте?

— Мы не можем говорить, — сказала Семёрка Бубён.

— Вам это запрещено?

Все три так энергично замотали головами, что их серебристые волосы взметнулись в свете, падавшем из печей.

— Мы хорошо выдуваем стекло, но плохо думаем, — Сказала Девятка Бубён. — Поэтому и разговариваем мы тоже неважно.

— Пиковое положение, — заметил я, и это замечание заставило женщин расхохотаться.

— Мы не пики, — сказала Семёрка Бубён, она показала на своё платье и объяснила: — Разве ты не видишь, что мы бубны?

— Идиотки! — вырвалось у меня, и все трое вздрогнули.