Детство с ярлыком "немецкого приблудыша" и долгие годы, проведённые в море, пристрастили папашку к крепким напиткам. Даже чересчур пристрастили. Он говорит, что пьёт, чтобы забыть, но тут он ошибается. Потому что, выпив, он всегда начинает говорить о моих дедушке и бабушке и о том, каково ему приходилось в детстве из-за того, что его отец был немец. Случается, он даже плачет. Думаю, кто крепкие напитки не заглушают, а, наоборот, обостряют его память.

Рассказав мне на шоссе не доезжая Гамбурга в очередной раз историю своей жизни, папашка сказал:

— А теперь ещё и мама исчезла. Когда ты пошёл в детский садик, мама начала преподавать танцы. Потом стала моделью. Она часто ездила в Осло, несколько раз — в Стокгольм и однажды просто не вернулась домой, Мы получили от неё одно-единственное письмо, в котором она писала, что её пригласили на работу за границей и она не знает, когда вернётся. Так обычно говорят люди, когда уезжают на неделю или на две. Но мамы нет вот уже восемь лет…

Это я тоже слышал уже много раз, но вдруг папашка сказал:

— Понимаешь, Ханс Томас, в моей семье всегда кого-то недоставало. Всегда кто-то куда-то уезжал. Думаю, это наше семейное проклятие.

Когда он сказал о проклятии, я даже немного испугался. Поразмышляв об этом в автомобиле, я пришёл к выводу, что папашка прав.

Нам с ним одинаково недоставало отца и деда, жены и мамы. Было и ещё кое-что, о чём папашка не сказал. Когда бабушка была маленькая, на её отца свалилось бревно, и он умер. Таким образом, она тоже выросла без настоящего папы. Может, потому она и родила ребёнка от немецкого солдата, которому было суждено погибнуть на войне. И, может, поэтому её сын женился на женщине, которая уехала в Афины, чтобы найти себя.

На границе со Швейцарией мы подъехали к странной заправке — там была только одна колонка. Из зелёного домика вышел человек, такой маленький, что его можно было принять за карлика или что-то в этом роде. Папашка достал большую карту и спросил, как быстрее всего переехать через Альпы и попасть в Венецию.

Писклявым голоском карлик ответил ему и показал дорогу на карте. Он говорил только по-немецки, но папашка перевёл мне его слова и сказал, что карлик советует нам переночевать в селении, которое называется Дорф.

Во время разговора карлик не спускал с меня глаз, как будто я был единственным ребёнком в мире. Думаю, я особенно понравился ему тем, что мы с ним были одного роста. Когда мы уже собирались ехать дальше, он подошёл к нам с небольшим увеличительным стеклом в зелёном футляре.

— Возьми это, — заикаясь, сказал он. (Папашка переводил.) — Когда-то я отшлифовал это стекло, которое нашёл в желудке подстреленной косули. Думаю, в Дорфе оно тебе пригодится, я даже в этом уверен. Признаюсь, как только я тебя увидел, я понял, что тебе в поездке может понадобиться лупа.

Неужели Дорф такое маленькое селение, что без лупы его трудно увидеть, подумал я. Но, прежде чем сесть в машину, я пожал карлику руку и поблагодарил за подарок. Ладонь его была не только меньше моей, но и гораздо холоднее.

Папашка открыл окно и помахал карлику, а тот в ответ замахал нам обеими руками.

— Ведь вы из Арендала, nicht wahr? [1]— спросил карлик, когда папашка уже завёл мотор.

— Верно, — ответил папашка и дал газ.

— Откуда он узнал, что мы из Арендала? — спросил я.

Папашка посмотрел на меня в зеркало:

— Наверное, ты ему это сказал.

— Ничего я не говорил!

— Сказал и сам не заметил, — настаивал папашка. — Я, во всяком случае, этого не говорил.

Но ведь я знал, что и я не говорил этого, а даже если бы и сказал, карлик бы не понял, ведь я ни слова не знаю по-немецки.

— Как думаешь, почему он такой? — спросил я, когда мы снова выехали на шоссе.

— А ты не знаешь? Этот человек такой маленький, потому что он искусственный. Его сделал один еврейский волшебник много веков тому назад.

Я, конечно, понял, что папашка смеётся надо мной, но всё-таки сказал:

— Неужели он такой старый?

— А ты и этого не знаешь? — продолжал папашка. — Искусственные люди не стареют, как мы. Это единственное преимущество, которым они могут похвастаться. Но оно достаточно существенное, потому что они не только не стареют, но и не умирают.

Пока мы ехали, я вытащил лупу и посмотрел, нет ли у папашки в голове вшей. Вшей не было, но на затылке у него я нашёл несколько седых волосков.

Проехав границу со Швейцарией, мы увидели указатель с поворотом на Дорф. И свернули на узкую дорогу, поднимавшуюся в горы. Здесь было почти пустынно, лишь кое-где среди деревьев на высоких холмах стояли швейцарские виллы.

Вскоре стемнело, и я уже совсем собрался поспать на заднем сиденье. Но не успел я заснуть, как очнулся, потому что папашка остановил машину.

— Перекур! — сказал он.

Мы вышли из машины, чтобы глотнуть свежего альпийского воздуха. Было уже совершенно темно. Звёздное небо раскинулось над нами, словно электрическое одеяло с мириадами крохотных лампочек в тысячную долю ватт.

Папашка отошёл на обочину, чтобы помочиться, потом закурил сигарету и вернулся ко мне.

— Мы с тобой карапузики, сынок. Крохотные фигурки из конструктора "Лего", которые пытаются доползти из Арендала до Афин на своём старом "фиате". Назло всем! А далеко за пределами нашей горошины — я имею в виду ту горошину, на которой мы живём, — находятся миллиарды галактик. Каждая из них состоит из многих сотен миллиардов звёзд. И Бог знает какого количества планет!

Он стряхнул с сигареты пепел и продолжал:

— Не думаю, сынок, что в космосе мы одни, но кто знает. Космос кишит жизнью. К сожалению, мы никогда не узнаем, есть ли в нём люди, кроме нас. Галактики подобны пустынным островам, между которыми нет пароходного сообщения.

О папашке можно сказать что угодно, но я никогда не замечал, чтобы с ним было скучно беседовать. Он не ограничивается своим ремеслом смазчика. Будь на то моя воля, он бы уже давно получал от государства жалованье как философ. Он сам сказал мне однажды что-то в этом роде. У нас есть много разных департаментов, сказал он. Но нет департамента философии. Даже большие страны считают, что вполне могут обойтись без него.

С такой наследственностью я иногда пробую принимать участие в философских беседах, которые папашка ведёт, когда не говорит о маме.

— Хотя космос и огромен, это ещё не означает, что наша планета — горошина, — сказал я ему.

Он пожал плечами, бросил окурок на землю и закурил новую сигарету. Вообще-то, когда он размышлял о жизни и звёздах, его обычно мало интересовало мнение других людей. Для этого он слишком хорошо знал, что думает он сам. Вместо ответа он сказал:

— Откуда же тогда, чёрт подери, мы взялись, Ханс Томас? Ты когда-нибудь задумывался об этом?

Конечно задумывался, и не раз, но я знал, что он, собственно, не ждёт от меня никакого ответа.

Поэтому я позволил ему развивать дальше свою мысль. Мы с папашкой так хорошо знаем друг друга, что я уже давно понял, когда лучше промолчать.

— Знаешь, что однажды сказала бабушка? Она сказала, что вычитала в Библии, будто Бог сидит на небесах и смеётся над людьми, которые не верят в Него.

— Почему? — спросил я — всегда легче спрашивать, чем отвечать.

— Сейчас объясню, — начал он. — Если существует Бог, который нас создал, значит, мы в его глазах нечто искусственное. Мы чешем языком, ссоримся и воюем. Бросаем друг друга и умираем. Ты меня понимаешь? Мы чертовски хитры, изобрели атомную бомбу и летаем на Луну. Но никто из нас не задаёт себе вопроса, откуда мы взялись. Мы просто живём, и всё.