— Значит, это ты был в галерее? — спросила она. — И заказ на рисунок Констебля тоже твоя шутка, — на этот раз утвердительно сказала Марджори. — Жаль, что ты не обратился с этим заказом к Эйкройду, — с иронией добавила она.

Однако Марджори было не до иронии, внешняя уверенность давалась ей с трудом. После долгого зимнего оцепенения ее тело заговорило о своих правах, стоило ему только оказаться в сфере притяжения Эрнеста Гриффита. В душе ее тоже царил сумбур. Самое ужасное, что она не испытывала к нему ни злости, ни ненависти. Но признаться в том, что она безумно рада видеть его, никак нельзя.

— Как ты узнал, что я в парке? — спросила Марджори и сама удивилась глупости своего вопроса.

— Дожидался тебя у галереи, хотел пригласить на ланч. Но ты вышла с Кристофером…

— Можешь не продолжать, я все поняла. Вернемся к моему вопросу. Зачем тебе вдруг понадобилось преследовать меня? — Марджори удалось придать голосу высокомерную интонацию.

В ответ на ее суровость Эрнест широко улыбнулся, словно она сказала нечто очень забавное.

— Подумал, что пришло время нам поговорить о…

— Нам не о чем говорить, — резко перебила его Марджори, вскочила со скамейки и попыталась уйти.

— Не убегай! — Эрнест успел схватить ее за руку.

— Отпусти! Я не желаю разговаривать с тобой. — Марджори отвернулась, чтобы глаза не выдали ее волнения.

Эрнест притянул ее обратно к скамейке, бережно, но настойчиво заставил сесть, однако продолжал держать за руку.

— Ты прячешь от меня свое лицо. Почему? Тебе стыдно?

Нахмурив брови, Марджори резко повернулась и с возмущением посмотрела на него.

— Мне стыдно? — произнесла она, задыхаясь от гнева. — Стыдно должно быть тому, кто совершил предательство, а мне стыдиться нечего.

— Заставить тебя поговорить со мной я не могу, а вот заставить замолчать в моих силах. — Эрнест выразительно посмотрел на ее губы.

— Нет! — До нее сразу дошло, что он имеет в виду, и она снова попыталась вскочить со скамейки.

Эрнест не позволил ей это сделать, положив руку на спинку скамейки с другой стороны. Теперь она оказалась прижатой к нему и к скамейке.

— Нехорошо отказывать мне в том, чего я был лишен целую вечность. А помнится, тебе нравилось, когда я тебя целовал, ты отвечала мне с такой страстью, твое тело было отзывчивым, твои груди мгновенно набухали…

Марджори залилась краской стыда. Если бы он знал, что ее соски твердеют от одного его присутствия, не надо было даже целовать ее. Хорошо, что на ней сегодня свободная куртка и он не может видеть, в каком состоянии она сейчас. Осознав, что деваться ей некуда, Марджори отвернула лицо в сторону и сказала:

— Так о чем ты хотел со мной поговорить?

— Хочу выяснить, почему ты сбежала, бросила меня накануне свадьбы, не оставив даже записки. — За мягкой вкрадчивостью, с какой он говорил, слышался отголосок такой холодной ярости, что у Марджори мурашки побежали по спине. — У тебя была возможность поступить со мной честно, мы ведь говорили перед сном по телефону. Почему ты ни слова не сказала мне о том, что с тобой происходит?

Неужели он способен до такой степени притворяться?! Невероятность происходящего лишила ее гнева, на смену ему пришло глубокое чувство горечи. Лучше бы он не появлялся, у нее сохранились бы хоть какие-то иллюзии. Страстью можно оправдать многое. Но на такое притворство способен только глубоко порочный человек.

— Не надо притворяться, будто ты ничего не знаешь. Мне не хотелось бы думать о тебе еще хуже, чем до твоего появления в Нью-Йорке.

Эрнест тяжело вздохнул.

— Может, не будем играть в шарады? Почему бы тебе просто не рассказать мне, что тогда произошло?

Марджори боялась, что стоит ей заговорить о том роковом вечере, и она сорвется. Она не желала показывать Эрнесту, какие страдания причинило ей его предательство.

— Прошло уже полгода, не стоит ворошить прошлое. Тем более что все это не имеет теперь никакого значения. Я сама виновата, что к двадцати с лишним годам не избавилась от грез восемнадцатилетней девушки. Благодаря тебе с тех пор я изменилась.

— Да, ты определенно изменилась, — признал Эрнест, разглядывая ее похудевшее лицо, отросшие волосы, забранные в строгий низкий пучок. Но главной переменой было новое выражение ее синих глаз. В них не было прежней яркости. Потухший взгляд, какой бывает от накопившейся душевной усталости. Вот только нос и очаровательный рот с пухлыми губами остались прежними. Ему нестерпимо хотелось поцеловать эти обольстительные губы, снова ощутить их вкус. — Ты была тогда совсем юной, невинной, ты излучала такую радость, что, глядя на тебя, невозможно было не улыбнуться. Ты была очень красивой!

Марджори почувствовала, что Эрнест говорит искренно, и с горечью подумала: любовь делает красивой любую женщину, особенно когда она уверена, что любовь взаимна.

— А теперь ты стала… — Он вдруг замолчал.

Можешь не говорить, мысленно произнесла Марджори, я каждый день вижу себя в зеркале, вижу усталые глаза, первые морщинки. Морщинки можно замазать, но как изменить выражение глаз? А ведь прошло всего полгода. Что же со мной дальше будет, с тревогой подумала она.

— Удивительно, что ты вообще меня узнал, — заметила она с усталым безразличием.

— Когда я увидел тебя первый раз на работе, то не сразу узнал. Эта новая прическа и очки, особенно очки, которые преобразили до неузнаваемости твое лицо. Если бы не ваша сотрудница — забыл ее имя, — которая назвала тебя мисс Лоуэлл, я прошел бы мимо тебя.

— Значит, ты знал, что я работаю в галерее Эйкройда?

— Да, я много чего о тебе узнал еще несколько месяцев назад. А ты уже решила, что я не стану тебя искать?

Марджори оставила его вопрос без внимания, обдумывая собственный.

— Так что, собственно, побудило тебя зайти в галерею? Пустое любопытство? Или ты всерьез решил выманить у моих родителей рисунок Констебля через галерею Эйкройда?

— Да, я не оставил надежды приобрести этот рисунок, — сухо ответил Эрнест. — Насчет пустого любопытства ничего не скажу, просто счел необходимым лично убедиться в правдивости того, что мне о тебе рассказали.

Марджори не стала выяснять у Эрнеста, в чем он собирается убедиться. Она молчала, отвернувшись от него.

— Насколько я понял, — снова заговорил он, — ты скрыла от Кристофера историю наших отношений. Верно?

— Мне не хотелось бы обсуждать с тобой эту тему.

— Тебе придется ему все рассказать, когда он увидит меня у себя в доме.

— Я расскажу ему, когда сама сочту нужным. Надеюсь, тебе хватит порядочности и здравого смысла не появляться в его доме хотя бы еще полгода. — Марджори душил гнев, лицо ее побледнело, но внешне это никак не проявилось. Голос ее звучал все с той же безразличной усталостью. — Кристоферу известно, что есть человек, с которым я была знакома когда-то, но больше не хочу его видеть. Твое имя не упоминалось. Можешь спать спокойно.

Лицо Эрнеста помрачнело, слова Марджори явно задели его самолюбие, однако он быстро справился с собой, сделав вид, что это его не волнует.

— По-моему, я значил для тебя значительно больше, чем просто знакомый, если ты собиралась выйти за меня замуж.

Марджори охватило беспокойство, ей отчаянно захотелось сбежать от мучительного разговора, но она понимала, что у нее нет никаких шансов. Приходится терпеть и ждать, когда сам Эрнест захочет ее отпустить. Надо сказать ему что-то такое, чтобы он сам ушел.

— Все это осталось в прошлом. Забудем.

— Вряд ли нам с тобой удастся забыть то, что было между нами, — сказал Эрнест, покачивая головой с хорошо знакомым ей выражением упрямства на лице. — И в этом кроется главная ошибка твоего бегства из Англии. Куда бы ты ни уехала, сколько бы времени ни прошло, я все равно нашел бы тебя и заставил вернуться ко мне.

— Что ты сказал? — с удивленным возмущением переспросила Марджори.

— Я хочу, чтобы ты вернулась, — твердо заявил Эрнест.

— Я никогда не вернусь к тебе! — почти заикаясь от возмущения, выкрикнула Марджори.