Я спрашиваю, может ли она вызвать мне такси, но она отвечает, что уже едет домой, и предлагает меня подвезти.

Я смотрю на часы. Неплохо было бы с ней прокатиться, но куда, спрашивается, я потом дену труп?

— Не хочу вас затруднять. Лучше вызову такси.

Таксист оказывается толстым мужчиной, его живот лежит на руле. Он высаживает меня у дома. Рыбок своих я игнорирую, предпочитая упасть на кровать и тут же заснуть.

Ровно в семь тридцать открываю глаза. Как раз вовремя. Трясти головой, отгоняя сны, нет никакой необходимости, потому что мне никогда ничего не снится. Наверное, потому, что половина этих кретинов, которым что-то снится, видят во снах то, чем я занимаюсь в реальности. Если бы мне что-то снилось, думаю, это был бы брак с какой-нибудь толстушкой, пропитанной пошлостью во всем — начиная с одежды и заканчивая позами для секса.

Я жил бы в доме, за который выплачивал бы ежемесячные взносы всю жизнь, и каждый божий день меня доставали бы два дурацких ребенка. Я бы выносил мусор и косил газон. И каждое воскресное утро, выезжая в церковь на своей стандартной машине, я бы старался не наехать на собаку. Кошмар.

Я начинаю одеваться, как вдруг меня охватывает ужасное предчувствие. Как будто мне предстоит узнать плохую новость, но какую именно — я еще не знаю. Понятия не имею, что это за новость, но, проделывая свои будничные дела и собираясь на работу, мучаюсь ею беспрерывно. Взгляд мой туманится от слез, и даже Шалун и Иегова не могут меня развлечь. Думаю о кошке, которую спас прошлой ночью. И это меня не отвлекает. Случилось что-то ужасное. Вспоминаю о маме и надеюсь, что с ней все в порядке.

Перед тем как уйти на работу, быстренько готовлю себе завтрак. Нет смысла оставаться голодным только потому, что ты охвачен скверным предчувствием. В автобусе мистер Стэнли пробивает мне билет и отдает его, сопровождая все это своими обычными шутками. Мне нравится мистер Стэнли. Нормальный мужик.

Мистер Стэнли живет в моем кошмарном сне. Он женат, у него двое детей, один — в инвалидной коляске. Я знаю все это, потому что однажды проследил за ним до дома. Не как за потенциальной жертвой (хотя, как меня учили в школе, у всех есть потенциал), но просто из любопытства. Удивительно, как такой мужик с бесполезным ребенком и уродливой женой может быть таким жизнерадостным.

Прохожу в салон. Нахожу себе место рядом с несколькими бизнесменами. Среди них двое громко разговаривают о деньгах, слияниях, приобретениях. Я гадаю, на кого в этом автобусе они пытаются произвести впечатление. Наверное, друг на друга.

Мистер Стэнли останавливает автобус прямо напротив моей работы. Двери открываются. Я выхожу. Еще один жаркий летний день. Сегодня температура, наверное, поднимется градусов до тридцати двух-тридцати трех. Я расстегиваю молнию на своем комбинезоне и закатываю рукава. Уже пара месяцев как на моих руках нет ни одной царапины.

Воздух дрожит. День неподвижен. Я жду, пока две машины проскочат на красный свет, и затем перехожу дорогу. Из полицейского участка как раз выпускают пьяниц, которые провели ночь в обезьяннике, и они морщат лица под ярким солнечным светом.

Воздух в участке прохладный. Салли ждет лифта. Она замечает меня до того, как я успеваю шмыгнуть к лестнице, так что мне приходится к ней подойти. Я нажимаю на кнопку и продолжаю ее нажимать снова и снова, так как именно это ожидается от человека, который понятия не имеет, как что работает в этом мире.

— Доброе утро, Джо, — говорит она медленно, четко выговаривая слова, как любая женщина, речь которой дается с трудом. Мне приходиться придумывать свою собственную манеру разговаривать, потому что, даун я или нет, все ожидают от меня идиотского произношения.

— Здравствуй утро, Салли, — говорю я и улыбаюсь как маленький ребенок, выставляя все зубы напоказ, будто чрезвычайно гордясь тем, что мне удалось связать три слова в предложение, хоть и в этом я напортачил.

— Замечательный день. Тебе нравится такая погода, Джо?

На мой взгляд, если честно, жарковато.

— Мне нравится теплое солнце. Мне нравится лето.

Я говорю, как идиот, чтобы Тормоз Салли могла понять.

— Не хочешь присоединиться ко мне за обедом? — спрашивает она. Я чуть не поперхнулся. Могу себе представить, как это будет здорово, когда проходящие мимо люди начнут смотреть на одного человека, делающего вид, что он даун, и на другого, делающего вид, что он нормален. Мы будем кидать хлеб уткам, смотреть на облака и гадать, какое из них похоже на пиратский корабль, а какое — на раздутый труп утопленника. Черт, Салли вообще догадывается, что она ненормальна? Вообще, такие люди понимают, что с ними что-то не так?

Приезжает лифт. Я не знаю, должен ли я притвориться джентльменом и пропустить ее вперед, или притвориться дауном и отпихнуть ее? Я поступаю как джентльмен, так как, если бы я притворился дауном, мне пришлось бы орать от ужаса по пути наверх, а потом впасть в ступор, увидев, как изменился вид за дверями лифта.

— Третий этаж, Джо?

— Конечно.

Двери закрываются.

— Ну и…

— Ну и?

— Ну так как? Хочешь присоединиться ко мне за обедом?

— Мне нравится мой офис, Салли. Мне нравится сидеть в офисе и смотреть в окно.

— Я знаю, что тебе это нравится, Джо. Но гулять тоже полезно.

— Не всегда.

— Ну что ж, я тебе опять обед приготовила. Я его потом занесу.

— Спасибо.

— Тебе нравится ездить на автобусе домой?

— Чего? Да. Наверное.

— Я могу тебя иногда подвозить, если хочешь.

— Мне нравится автобус.

Она пожимает плечами и решает не продолжать разговор.

— Я скоро зайду, занесу бутерброды.

— Спасибо, Салли. Это было бы здорово.

Это на самом деле было бы здорово. Может, Салли и дура, и, может, она на меня запала, но она всегда была ко мне добра. Она всегда дружелюбна. Никто, кроме нее, не предлагал мне еды, и никто никогда не предлагал подвезти меня домой (хотя, конечно, сама она вести машину не может; наверное, она имеет в виду, что ее мама нас подвезет или что-то в этом роде), а уж я-то делал вещи и похуже. Хотя она мне и не нравится, но она не нравится мне меньше, чем все остальные. Это делает ее почти моим другом, единственным в своем роде. Не считая моих рыбок.

Двери закрываются, и я улыбаюсь Салли, как друзья улыбаются друг другу, и это получается не вымученно, а естественно, и улыбаюсь своей нормальной улыбкой, и понимаю это слишком поздно, чтобы исправить ее на идиотский оскал большого мальчика. Двери закрываются, Салли исчезает, и пару секунд спустя она исчезает и из моих мыслей.

Я направляюсь прямиком в конференц-зал.

— Привет, Джо.

— Доброе утро, детектив Шредер.

Я смотрю на него как на подозреваемого, пытаюсь представить, как он убивал Уолкер. Шредер — крупный мужчина, прямо сплетение мышц, обернутых кожей. Если меня когда-нибудь поймают, я сделаю все возможное, чтобы поймал не он. Теперь я на всех буду смотреть как на подозреваемых — от фотографа до патологоанатома. Первое, что мне надо сделать, это составить список всех этих людей, а потом начать сокращать. Не людей, а список.

— Как идет рас… расве… рассле… — я замолкаю. Молчу достаточно долго, чтобы он подумал, что я отношусь к той половине процента населения мирового шара, у которого на один хромосом больше. — Как идет расследование, детектив Шредер? Уже нашли убийцу?

Он медленно качает головой, как будто пытается упорядочить в ней какие-то мысли, но не слишком активно, чтобы не разбить какую-то из них.

— Еще нет, Джо. Но мы продвигаемся к цели.

— А подозреваемые есть, детектив Шредер?

— Есть несколько. И еще, Джо, называй меня просто Карл.

Я не буду называть его Карлом. Он меня и раньше об этом просил. Да и незачем, я и так сократил «детектив инспектор» до детектива.

Он вглядывается в фотографии и морщится, как он это делает теперь каждое утро. Как будто ждет, что однажды придет сюда и увидит, что одна из жертв выбралась из своей фотографии и написала на стене ответы на его вопросы. На самом деле у него абсолютно ничего нет. И он это знает. И я это знаю. И все это знают. Особенно хорошо это знает пресса.