Поэтому я останавливаю свой выбор на неброской и, надеюсь, надежной «хонде»; на то, чтобы ее взломать и завести, у меня уходит меньше минуты. Машину я краду с многоэтажной парковки, так как там мало людей. На выезде протягиваю билетик, лежавший на приборной доске, и какую-то мелочь мужику, сидящему в будке. Он едва замечает меня.

Я выбрал одну из самых грязных машин, которую смог найти. Подъезжаю к супермаркету и, с помощью одного из ножей из портфеля, отковыриваю номера. Меняю их на номера соседней «мицубиси», после чего еду в ближайший автосервис и мою машину. Когда машина чиста, возвращаюсь к участку, полностью удовлетворенный тем, что практически свел на нет риск, что меня поймают. Отсутствие риска означает отсутствие возбуждения, но оно мне сейчас и не нужно.

Трэверс возвращается в шесть шестнадцать. Еще через тридцать пять минут он выходит из здания. Слежу за ним до самого дома. Милый район. Блестящие домики с чистыми окнами и красивые машины, припаркованные на асфальтированных дорожках. Он живет в небольшом одноэтажном доме, построенном около тридцати лет назад, с алюминиевыми окнами, за которыми явно следят. Жду его на улице, и приблизительно через час он снова выходит. Он переоделся в красные джинсы и в желтую спортивную рубашку с короткими рукавами. Выглядит как герой мультика, который только что случайно попал в реальный мир. Он кидает спортивную сумку на пассажирское сиденье и выруливает на дорогу.

Я знал, что на этот вечер у него есть планы, прослушал его автоответчик. Следую за ним, и, проехавшись по окрестностям, мы подъезжаем к симпатичному двухэтажному коттеджу в Редвуде, где дома блестят чуть больше, а машины выглядят чуть дороже. Он припарковывается на подъездной дорожке, вытаскивает спортивную сумку и запирает машину.

Дверь открывает мужчина лет тридцати пяти. Когда Трэверс заходит внутрь, его приятель, парень с темной шевелюрой и коротко подстриженными усами, окидывает взглядом улицу, как будто что-то или кого-то ищет. Если он искал меня, то не нашел. Теребя воротник своей шелковой светло-зеленой рубашки, он разворачивается и быстро захлопывает дверь.

У них сегодня ужин.

Мне придется подождать пару часов. Я захватил с собой кроссворд Даниэлы, чтобы убить время и потренировать мозги. Четыре по вертикали. Вездесущее существо. Три буквы. Есть буква «О».

Джо.

Медленно тянется время, на улице зажигаются фонари. Ищу, но не нахожу никаких признаков жизни в этом аккуратном пригородном районе и начинаю беспокоиться, куда все подевались. Может, все они умерли?

Я успеваю прорешать пару кроссвордов, прежде чем в доме окна на первом этаже гаснут и зажигаются на втором. Жду еще десять минут, и свет на втором этаже гаснет тоже. Его заменяет неяркое приглушенное свечение. Скорее всего, от ночника. Трэверс все еще внутри.

Я открываю портфель. Вынимаю свой «„глок“». Не собираюсь никого убивать, но лучше уж пристрелить кого-нибудь, чем быть пойманным. Засовываю пистолет в карман своего комбинезона.

В идеале я бы залез на дерево, чтобы увидеть то, что, к сожалению, должно быть мной увидено. В свое время мне приходилось становиться свидетелем довольно странных вещей, но этого — никогда. Делаю глубокий вдох. Сосредотачиваюсь на своей работе. Мне просто нужно это увидеть. Мне не надо этого делать.

Вожусь с дверным замком. Руки трясутся. Пятнадцать секунд.

Внутри дом оказывается настолько чистым и аккуратным, что больше похож на декорацию. Я тихо прохожу по гостиной, на секунду остановившись перед телевизором с огромным экраном, пожалев, что не могу взять его домой. Я бы захватил и замечательный мебельный гарнитур, если бы мог впихнуть его в свою квартиру. Широкий ковер посередине комнаты увязывает все в одну общую картину. Все здесь цветное: диваны ярко-красные, ковер желто-коричневый, стены — цвета оранжевого закатного солнца. Понимаю, что теряю время.

Держа пистолет наготове, направляюсь к лестнице и начинаю медленно подниматься. Стараюсь держаться вдоль покрытых ковром краев, чтобы не шуметь.

Когда я поднимаюсь наверх, то по доносящему из спальни мычанию понимаю, что предосторожность была излишней — любые изданные мной звуки остались бы незамеченными. Останавливаюсь; перед глазами у меня возникает список. Пять имен. Стоит мне заглянуть в спальню, и имен останется четыре. Мычание становится громче.

В этом холле целых четыре двери, но я сосредоточен на ближайшей ко мне. Подхожу к большой спальне, откуда доносятся звуки. Как будто кому-то в рот запихнули подушку. Дверь слегка приоткрыта. Неважно. Даже если бы она была закрыта, я мог бы ее открыть и меня все равно не заметили бы. А если бы и заметили, пистолет у меня с собой. Чуть наклоняю голову вперед и пытаюсь заглянуть в щель. Мне нужно лишь взглянуть, и потом я свободен. Вниз, в ночь, и список мой станет короче. Но я ничего не могу рассмотреть. Кровать вне зоны видимости. Наклоняюсь еще больше, и передо мной предстает полная картина.

Внезапно подкатывает приступ тошноты. Мне плохо. Я отшатываюсь и почти падаю на колени. Делаю глубокий вдох и пытаюсь контролировать возникшие позывы к рвоте, но не уверен, что у меня получится сдержаться. Ноги становятся ватными, в голове — хаос. Я увидел то, что ожидал увидеть, но я не думал, что это произведет такой эффект.

Желудок пытается сбежать через горло. Прижимаю к нему руку и прислоняюсь к стене. Еще несколько глубоких вдохов, после чего я на полминуты задерживаю дыхание. Позыв немедленно проблеваться тут же, на ковре, медленно сходит на нет.

Теперь у меня четверо подозреваемых, но лучше я себя не чувствую.

Спотыкаясь, иду к лестнице и хватаюсь за перила, чтобы не скатиться вниз. Останавливаюсь на секунду, чтобы обдумать, что я только что видел. Думаю о своей матери и о том, что она считает меня геем. Может быть, поэтому мне так плохо? Потому что она думает, что я занимаюсь тем, что только что видел?

Какая-то другая мысль вертится в голове. Что-то, что я не могу никак ухватить. Вижу только ее мелькающие кончики, но когда пытаюсь поймать ее и вытащить на поверхность, она тут же ускользает. Может быть, я сумею ее поймать, если взгляну еще разочек? Не пошел бы на это ни за что на свете.

Подношу руку ко рту и кусаю себя за кулак. Почти ничего не чувствую. Рука моя пахнет потом. Думаю о том, считал ли меня папа когда-нибудь голубым.

Должен ли я вернуться и пристрелить этих мужчин за то, что из-за них мне пришлось пережить такое? Смотрю в потолок и почти теряю равновесие. Кулак все еще у меня во рту. Что бы Иисус сделал на моем месте? С моей стороны было бы весьма по-христиански вернуться и пристрелить их. Подобные противоестественные вещи только оскверняют Его имя.

А что бы папа хотел, чтобы я сделал?

Понятия не имею, почему мне интересно его мнение на этот счет. Так что я сталкиваюсь с еще одной дилеммой. Я уверен что Бог не имел бы ничего против того, чтобы я их пристрелил, а вот папа был бы против. На самом деле Бог прямо-таки заставляет меня это сделать. Я бы сделал и Ему, и всему человечеству большое одолжение. Но есть ли у меня желание оказывать Господу услугу? Пытаюсь вспомнить хотя бы одну услугу, которую Он бы мне оказал, но все, что Он для меня сделал — это отнял у меня моего отца и дал мне мою мать. Нет, я ничего Ему не должен.

Разворачиваюсь спиной к спальне. Слышу, как папа говорит мне, что есть люди, которые просто делают то, что делают, и нужно оставить их в покое. Никто не имеет права судить тех, кто влюбляется в людей своего пола. Вот что бы он сказал. Только я его не слушаю, потому что он уже умер, а люди такими вещами не занимаются.

Так, для одной ночи достаточно. Когда я позвоню завтра и расскажу про труп Кэнди, останется только четыре человека, за которыми надо будет внимательно следить. Уже поздно. Если я не поеду сейчас домой, то завтра могу опять проспать. Меня уже не должно было быть в этом треклятом месте.

Но это шанс. Я уже в доме. Пистолет у меня уже с собой. И ни один из них не подозревает о моем присутствии. Они слишком поглощены друг другом. Значит ли это, что они заслуживают смерти? Единственное, что я знаю: они оба вызвали это безумное отвращение, за что и должны поплатиться. Никто не имеет права проделывать со мной такие вещи. Никто.