Уани, приветливый, с открытой улыбкой, очень богатый и красивый, словно Иоанн Креститель с полотна гениального итальянского мастера, написанного по заказу папы-гомосексуалиста, был сыном владельца сети универсамов «Майра», и всякий раз, забегая в «Майра-март» купить бутылку молока или плитку шоколада, Ник ощущал легкое волнение от того, что отдает свои деньги Уани.

— Он, наверное, тоже сегодня приедет, — сказал Ник.

— Уже приехал, ягодка наша сладенькая. Я видел у ворот его кошмарный «Мерседес».

«Фруктами» и «ягодками» Полли именовал всех, кто соглашался с ним спать, однако Ник точно знал, что с Уани у Пола ничего не было. Уани, как и Тоби, оставался для них в области чистой фантазии, которая от недосягаемости объекта только выигрывает. Но теперь Ник переживал потерю Уани так остро, как будто в самом деле мог на что-то надеяться. Он словно видел, как от платформы, точно по расписанию, отходит Большой Гетеросексуальный Экспресс, а в нем, в вагоне первого класса, почти все его друзья… И что ему остается? Четверть часа с Лео в парке, возле компостной кучи, — да и то если повезет.

— А есть здесь геи, кроме нас? — спросил он.

— Сомневаюсь, — ответил Пол, поскучнев: перспектива провести всю ночь в обществе Ника его явно не радовала. — Боже ты мой! Смотри-ка! Да ведь это министр внутренних дел! Бегу, бегу, бегу к нему. Как я выгляжу?

— Потрясающе, — заверил Ник.

— Отлично!

И, пригладив волосы, словно мальчишка перед школьным балом, с возгласом «Девушки, вперед!» Пол рванул к той группе гостей, где Джеральд представлял министру своего сына. Покрутившись вокруг этой компании, Полли бесцеремонно протолкался внутрь; Ник успел приметить на его лице выражение совершенно искреннего восторга, а потом толпа скрыла его от глаз.

— Какой он? — спросил Рассел. — В смысле, папаша. Что он любит?

Он снова перевел взгляд с Кэтрин на другой конец стола, на Джеральда. Тот улыбался какой-то блондинке, но вид имел занятой и сосредоточенный, как и подобает оратору за пять минут до выступления. Ужин, накрытый в большом зале, подходил к концу, и гости уже начали проявлять нетерпение.

— Вино, — ответил Ник.

В голове у него слегка шумело от шампанского, однако он понимал, что с Расселом откровенничать не стоит.

— Любит вино, — повторил он, вертя в руках бокал. — И свою жену… и…

— Власть, — бросила Кэтрин.

— Власть… — Ник кивнул, занося в список и этот пункт. — Еще обожает уэнслидейлский сыр. И музыку Рихарда Штрауса.

— Это хорошо, — заметил Рассел. — Я тоже Рихарда Штрауса люблю.

— А я предпочитаю уэнслидейлский сыр, — ответил Ник.

Секунду Рассел смотрел на него так, словно не понял шутку или почуял в ней что-то для себя оскорбительное; затем натужно улыбнулся.

— Выходит, он персонаж абсолютно положительный. Никаких порочных пристрастий.

— Кроме любви к власти, — повторила Кэтрин. — И к длинным речам. — В это время шум голосов и звон посуды на мгновение затих, и ее голос прозвучал громко и ясно: — Он обожает толкать речи.

Ник отодвинулся от стола, чтобы видеть и Джеральда, и Тоби — тот покраснел и оглядывался кругом с вымученной улыбкой. Ему предстояли нелегкие десять минут, и Ник улыбнулся ему, от всей души мечтая помочь, но, увы, здесь ничего не мог поделать. Он и сам содрогался, думая, что, возможно, ему, как другу именинника, тоже придется что-то говорить.

Джеральд нацепил на нос очки с полукруглыми стеклами, которыми пользовался лишь в исключительных случаях, и поднял перед собой, на расстоянии вытянутой руки, маленькую картонную карточку.

— Ваша светлость, милорды, леди и джентльмены, — начал он с традиционной формулы, произнеся ее с иронической небрежностью, однако напомнив слушателям, что здесь присутствуют герцогиня с сыном, лорд Кесслер и молодой лорд Шептон, добродушный толстяк, приятель Тоби по Клубу мучеников. — Дорогие гости, родные и друзья! Я очень счастлив видеть вас всех сегодня здесь, в этой великолепной обстановке, и прежде всего хочу поблагодарить Лайонела Кесслера за то, что он согласился не только впустить к себе в дом толпу студентов, но и выставить на стол свой всемирно известный фарфор. Что ж, как гласят плакаты в «Селфридже», за разбитую посуду платят посетители.

Послышалось несколько смешков, однако Нику показалось, что последняя фраза прозвучала не к месту.

— Мы польщены присутствием на нашем празднике государственных мужей и звезд экрана, и, думаю, Тоби особенно рад тому, что многие члены правительства ее величества сочли возможным для себя приехать сюда. Моя остроумная дочь недавно заметила, что у нас, мол, «будет не вечеринка, а вечернее заседание Кабинета».

Неуверенный смех. Выждав паузу, Джеральд продолжил:

— Остается только надеяться, что осенью, когда мы встретимся в Блэкпуле, я буду играть не менее важную роль, чем за этим столом.

На этот раз засмеялись все коллеги Джеральда, даже министр внутренних дел хмуро улыбнулся из-за чашки кофе.

Рассел сказал довольно громко:

— Молодчина, Кэтрин! — и пару раз хлопнул в ладоши.

Метнув быстрый взгляд в его сторону, Джеральд продолжал:

— Итак, как вы все, думаю, уже знаете, Тоби исполняется двадцать один год. Хотел бы я преподнести тебе, Тоби, бессмертные строки Сэмюэла Джонсона, Великого Гения нашей литературы, написанные внуку по случаю его совершеннолетия, но, просматривая их прошлым вечером, вдруг, к стыду своему, обнаружил, что помню эти стихи далеко не так хорошо, как мне казалось, и, разумеется, не так, как многие из вас… — Тут Джеральд начал читать, косясь на свою карточку:

Раздавай наследство щедро,

сказал великий поэт. —

Должен заметить, совет не слишком-то подходящий для внука и племянника знаменитых банкиров, да и вообще для молодого человека, вступающего в жизнь в счастливую эпоху демократии собственников. Да и в вопросе сырости и грязи, я бы сказал, нерешительность в наше время неприемлема.

Как типично для Джеральда — не понять, что доктор Джонсон написал безжалостную сатиру!.. Пока все смеялись, Ник постарался поймать и удержать взгляд Тоби, чтобы хоть так его подбодрить. Тоби явно нервничал, видно было, что он не вслушивается в слова отца и смеется машинально, вслед за другими. Ник отвел взгляд и оглянулся вокруг. Просторное помещение напомнило ему актовый зал колледжа. Ничего удивительного: многие колледжи в Оксфорде расположены в бывших частных домах. Наверху, на галерее, ожидая следующего действия пьесы, равнодушно слушали Джеральда двое официантов, а еще выше свисала с потолка огромная, в десять футов длиной, раззолоченная люстра с плафонами-лилиями. Кэтрин заявила, что ни за что под ней не сядет; в результате весь их стол сдвинули в дальний угол холла. Если люстра упадет, подумал Ник, то прямо на Уани Уради — и вдруг почувствовал, что и вправду этого опасается.

Тем временем Джеральд перешел к обозрению жизни Тоби от рождения до сего дня. Новая мысль поразила и смутила Ника: для них, натуралов, само собой разумеется, что после двадцати одного мужчина должен подыскать себе пару — возможно, в планах Джеральда уже значится свадьба сына, возможно, ему, Нику, придется стать шафером, тоже с неизбежными речами и тостами… Какой ужас!

— В ранней юности, — продолжал Джеральд, — Тоби: а) полагал, что Енох Пауэлл — социалист; б) ухитрился спалить в камине том Гоббса; и в) свои карманные деньги тратил мгновенно, причем сам не мог объяснить, на что. Легко догадаться, что в Оксфорде он специализировался по политике, философии и экономике.

Снова раздался смех. Джеральд отлично справляется, подумалось Нику: не так-то просто удерживать внимание сытых, полупьяных и разморенных жарой гостей. Молодые люди, однокашники Ника, слушали Джеральда со скукой и неловкостью, отчасти, впрочем, напускной. Дамы реагировали живее — возможно, на них действовало пресловутое обаяние оратора. Сам Ник толком не понимал, что чувствует к Джеральду. С одной стороны, он и вправду мил и обаятелен, с другой, Ник не мог отделаться от подозрения, что за его обаянием скрывается что-то не слишком приятное… Интересно, а как относится к нему лорд Кесслер?