Это дело, «Шире ширинку», расследовали около года назад. В прессе его широко освещали. Зубной врач изнасиловал по крайней мере одну (а скорее всего, больше) из своих пациенток. Она была под наркозом. Тридцатилетняя женщина проснулась раньше времени и увидела, как доктор убирает в штаны прибор.

Самое печальное, что не будь этот придурок таким придурком, он бы до сих пор зубы лечил. Женщина позвонила ему и обвинила в изнасиловании, и он испугался. Вместо того чтобы все отрицать (доказательств его вины никаких не было), он стал умолять ее встретиться и поговорить. Через несколько дней у полиции была запись, на которой дантист предлагал своей жертве десять штук баксов, — и все было кончено.

Биллингс первым придумал назвать это дело «Шире ширинку». Так его с тех пор и называли. Мэддену это ужас как не нравилось. С ним история была совсем другая, но он всякий раз представлял, как полицейские, поймавшие его врача, сидят и гогочут, придумывая названия для этого дела («Кубок Большого Члена», так почему-то всегда думал Мэдден). Если бы Хэнк сказал, как ему не нравится эта практика, Пасторини велел бы всем прекратить. Но Хэнк молчал, не в его характере было жаловаться и показывать, что его достали. А Пасторини здраво рассудил, что раз его лучший сотрудник не хочет жаловаться, то пускай себе страдает молча.

— Не надо нам жучка, — говорит Мэдден. — Пока не надо.

— А что тогда?

— Попробуем по-другому.

Челюсти Пасторини начинают двигаться медленнее.

— По-другому?

— Ага.

— Ну-ка, ну-ка…

2 апреля 2007 года, 14.52

В понедельник утром Коган вместе с доктором Кимом сидит на улице перед больницей и пьет кофе.

— Пальпирую я, значит, ей живот, а у ее приятеля такой вид, словно еще пара сантиметров вниз — и от меня даже мокрого места не останется, — рассказывает Киму Коган. — Здоровый такой черный бугай. То есть щупать ничего нельзя. Ну, я ей и говорю, знаете, говорю, я бы сейчас чизбургеров съел штуки три. А вы? У нее аж слюнки потекли. Они тут всю ночь проторчали, а есть ей не давали. Я еще пару вопросов задаю, и оказывается, у нее мама и брат недавно гриппом переболели. Я ей сказал, что ничего с ней такого страшного не происходит. Что она бы не хотела есть, если бы у нее был аппендицит, это ведь один из симптомов — потеря аппетита. Говорю, а про себя Алиссон костерю.

Алиссон — это хирург-гастроэнтеролог, она на несколько лет моложе доктора Кима и Когана.

— Ну и что? Ты ей сказал, что думал?

— Ха! Еще как сказал! Закончил с этой пациенткой, а потом пошел прямо к Алиссон. Слышь, говорю, ты! Ты чего мне подсовываешь? Если бы кто-нибудь хоть пять минут с больной поговорил, мне бы не пришлось время тратить. Да тут даже первокурсник догадается! Тебе просто лень жопу от стула оторвать и собрать анамнез. Она голодная! Она сейчас бы пять бигмаков сожрала и не подавилась. Тебе это ни о чем не говорит?

— Это еще что, — кивает доктор Ким, — тебе-то везет, а меня она каждый день так дергает. Прикинь? Каждый божий день эта хрень творится.

— Да ей лень просто пошевелиться и самой подумать. Терпеть таких не могу.

— Доктор Коган?

Тед поднимает голову. Рядом с ними стоит молоденькая медсестра Джэнин, новенькая, она только на прошлой неделе на работу вышла.

— Да?

— Там вас спрашивают. Двое. Полицейские.

— Как фамилии?

Она удивленно смотрит на него:

— Не знаю. Сказали, они полицейские.

— Они в форме?

— Нет, в обычной одежде.

Коган поворачивается к Киму:

— Оперативники. Это, наверное, из-за той пациентки, помнишь Рид? А что хотят, не сказали? — спрашивает Тед медсестру.

— Задать пару вопросов.

— Хорошо, спасибо! Передай им, скоро приду.

Коган нехотя, со стоном, поднимается. Он терпеть не может, когда его лишают возможности расслабиться, выпить кофе и побурчать.

— Думаешь, они насчет той старушки? — спрашивает доктор Ким, когда медсестра уходит.

— Вполне может быть. Они же вроде поймали того, кто это сделал, разве нет?

— Поймали. Пару дней назад.

Время от времени Когана допрашивают по поводу его пациентов, жертв нападения. Особенно тех, кто умер («Она хоть раз приходила в себя? И что она вам сказала?»). Коган уже всех полицейских запомнил, у него даже любимчики появились. Эти ребята, как правило, приезжали почти сразу после того, как привозили жертву, или иногда даже вместе с ней. Но бывало и так, что приходили потом. После смерти пациента.

Коган залпом допивает кофе и бросает стаканчик в урну.

— Ну ладно. Мы с тобой потом продолжим крыть коллег. Увидимся завтра в клубе.

— Пока!

Полицейские сидят перед хирургической смотровой, оба в темных спортивных куртках и галстуках. В комнате всего пять человек, включая медсестру приемного отделения, так что догадаться, кто тут из полиции, довольно просто. Странно, что Коган их раньше никогда не видел. Может, видел и забыл? Нет, память на лица у него хорошая. Один постарше, худой, в очках, с лысиной и ровно подстриженными усами. Второй серьезный, аккуратно одетый черный парень, похожий на Свидетеля Иеговы. Улыбка у него широкая и добрая.

— Добрый день, джентльмены! Я Тед Коган.

Они встают и представляются. Инспекторы Мэдден и Бернс.

— Пойдемте со мной, — говорит Коган. — Кабинет у меня маленький, но, думаю, как-нибудь втиснемся.

По дороге к кабинету Коган замечает, что старший, Мэдден, хромает. У него и ботинок специальный. Значит, стопа вообще не работает. Надо же, думает Тед, никогда не видел копа-инвалида. Когану очень хочется спросить, как так вышло, и одновременно неловко спрашивать. Короче, спросить он не успевает — они уже пришли.

Комнатка маленькая, не больше тюремной камеры. Мебели мало: стол, два стула, шкаф для папок, мусорная корзина, компьютер и принтер. Здесь Коган только по телефону говорит да почту проверяет, иногда еще с историями болезни возится. Это занимает не больше двадцати-тридцати минут, так что на размеры помещения Когану наплевать. Но если приходит сразу несколько посетителей, становится тесновато.

Тед притаскивает третий стул из кабинета доктора Диаса, ждет, когда все устроятся, закрывает дверь и садится за стол.

— Чем могу помочь?

— Вы помните такую девушку, Кристен Кройтер? — спрашивает старший.

Коган удивленно моргает. Имя-то он помнит, и даже вроде хорошо, а вот как она выглядела? «Интересно, откуда я знаю это имя?» — думает Тед.

— Вы ее лечили около полугода назад, — продолжает Мэдден. — Она попала в аварию. Шестнадцать лет. По-моему, у нее был разрыв селезенки.

Коган сразу вспоминает. А вспомнив, понимает, что лучше бы ему не показывать, как быстро он ее вспомнил.

— A-а… Я, кажется, знаю, о ком вы. Она ходила в школу Менло-Атертон. А что? Что-нибудь случилось?

— Это долгая история, — отвечает Мэдден. — А откуда вы знаете, что она учится в Менло-Атертон?

Когану становится жарко, но говорит он спокойно:

— Она мне как-то сама рассказала. А я ее спросил, знает ли она сына моего соседа.

Коган замечает, что второй полицейский записывает его показания в блокнотик.

— Я живу в Менло-парке, — поясняет Коган. — А соседский мальчишка в эту школу ходит.

— Вы видели эту девушку после выписки из больницы?

— Она приходила на осмотр. По-моему, через месяц еще. Так положено. А потом я в магазине каком-то ее встречал. Или еще где-то. Точно не помню. Может, пару раз.

— Вы с ней говорили?

— Да, довольно коротко. Спросил, как самочувствие. Как дела. У нее вроде все хорошо было.

— И больше вы с ней не говорили?

Коган смотрит в потолок, как бы припоминая. Голова раскалывается. Долго молчать нельзя, они начнут подозревать, что дело нечисто. И он говорит:

— По-моему, я их с подругой однажды у дома встретил. С тем мальчишкой, с соседом.

— И больше вы с ней не виделись? Только в те разы, о которых вы рассказали?