— С чего это он вам позвонил?

— Я дал ему свой номер. А то он звонил совсем чужим людям.

— Он им то и дело звонит. И вы тоже чужой. Для меня. — Тон у нее был по-прежнему суровый.

— Меня зовут Митч. Правда, люди иногда называют меня Док.

— Почему это? Вы доктор?

— Нет. Это просто шутка. Мои инициалы М. Д. ^[1]

Никакой реакции.

— Такой вот юмор.

— Не дошло.

Я вытянулся на кровати, чтобы поднять жалюзи, и чуть не свалился на пол. Ну поднять-то я их поднял. Очень уж она меня заинтересовала. Голосок совсем девчоночий. Лет пятнадцать-шестнадцать. Хотя, может быть, она взрослая, просто голос детский. Неплохо бы поглядеть на собеседницу.

Только кроме света за шторами я ничего не узрел.

— Знаете что, — говорю, — эта женщина, у которой вы снимаете квартиру… Думаете, она присматривает за ним, когда вас нет дома? Ничего подобного.

Ждать пришлось долго. Телефон молчал. Наконец послышался какой-то негромкий звук. Не то вздох, не то всхлип, я не разобрал.

— Уж и не знаю, что делать, — говорит. — Мне ведь надо работать.

— Как вас зовут? Леонард мне сказал, только что-то не могу вспомнить.

Барб всегда говорила, что бродяжки ко мне так и льнут. Ее бы на мое место. Но она далеко. Если бы она появлялась почаще, мне, наверное, было бы не до бродяжек. А так… сама бы послушала. Каждому, как говорится, свое.

— Перл.

— Перл, а дальше?

— Перл-не-ваше-дело. Хватит с вас и имени.

— Почему бы вам не подкинуть ребенка сюда, когда уходите из дома?

— Ну конечно. Оставить мальчика с вами. Замечательно. И откуда мне знать, что вы не педофил?

— Просто я… не педофил.

— Хороший ответ, — говорит. — Подайтесь в политику.

— Послушайте, я ведь тут не один. Нас как минимум четверо. Весь день напролет. Мы здесь работаем. Компьютерные программы, веб-дизайн, всякое такое. Он ни с кем не останется один на один. Ему здесь будет безопаснее, уж поверьте. А то он у вас однажды из окна вывалится.

Ответа я так и не дождался. Молчание и молчание.

Трубку она положила неслышно. Только когда раздались короткие гудки, я понял, что жду напрасно.

На следующее утро в двадцать минут десятого в нашу дверь постучали. Все мы на тот момент были по уши в работе. Ну, не совсем все. Ханна, Кэхилл и я. Мистер Графф еще не почтили нас своим присутствием. Да и когда Графф появлялся на рабочем месте раньше десяти? Вот уж кого надо уволить в первую голову. Только вот с экспресс-почтой опростоволосилась Ханна, а не он. А ее выгонять нельзя, ибо для нее я — свет в окошке. Сломаешь человеку жизнь, и все.

— Входите, — буркнул я, не вставая.

Но никто не вошел.

— Входите, — заорал я.

Все наши клиенты, то есть те немногие из них, кто не поленился явиться лично, просто врывались в офис, не теряя времени на стук-перестук.

«Опять эти чертовы Свидетели Иеговы, — подумал я злобно. — Связать бы мерзавцев или пистолет, что ли, на них наставить, пусть послушают для разнообразия, какие у менявзгляды на жизнь. Как бы им это понравилось, интересно?»

Я вскочил со стула, метнулся к двери и резко распахнул ее.

На пороге стояла невысокая молоденькая девушка. Лет шестнадцати. Ну восемнадцати, не больше. Примесь негритянской крови в ней была, но преобладали азиатские гены. Глаза чарующие, глубокие, темные. Красива она была до того, что дыхание перехватывало.

За руку ее уцепился неугомонный Леонард.

Не может быть, чтоб она приходилась матерью Леонарду. Да никогда. В двенадцать лет, что ли, она его родила? Разве такое бывает? Неужели?

— Перл? — спрашиваю.

— Может, Леонард побудет у вас сегодня. Только я еще не решила.

Она проскользнула мимо меня и внимательно обозрела помещение.

Ханна и Кэхилл повскакали с мест и встали навытяжку, как на плацу. Я представил своих сотрудников, но Перл им даже руки не подала. Только посмотрела на них снизу вверх, словно производя в уме какие-то заметки. Росточку-то в Перл было всего ничего.

Кэхилл сверлил меня взглядом. Я уже знал, что мое досье пополнилось.

Я представил Леонарда птероамериканцам. Так Кэхилл прозвал двух наших здоровенных какаду. Один розовый, а второй кипенно-белый. Попка и Хроник. Я подробно объяснил Леонарду, что Хроник очень милый и дружелюбный, а вот к Попке лучше не приближаться. По цвету их легко отличить. Белый — хороший. Розовый — плохой.

— А почему он плохой? — интересуется Леонард.

— Кусается.

— Здорово кусается?

— Еще как. Одним щелчком разгрызает грецкий орех.

Никакого впечатления.

— Знаешь, что такое грецкий орех?

— Что-то вроде земляного ореха?

— Нет, значительно крепче. Эта птичка отхватит тебе палец и не поморщится.

— Ух ты, — говорит.

Я вынул Хроника из клетки, попугай охотно уселся Леонарду на голову и принялся нежно пощипывать его жесткие как проволока волосы. Малыш прямо завизжал от восторга.

— Ладно, — говорит Перл. — Он может остаться здесь. Я решила.

И направилась к двери. Кэхилл сделался похож на сержанта, очень гордого, что «слава-богу-полковник-не-нашел-к-чему-придраться». Резковата Перл, что тут говорить.

— Леонард, ингалятор у тебя с собой?

— Проверка, — и похлопывает по нагрудному карману.

Хроник взлетел в воздух. Я подставил птице палец и посадил ее обратно в клетку.

В дверях Перл остановилась и глянула на меня через плечо. Какая она крошечная и хрупкая!

— Мистер Док, спасибо. Вы так добры к нам.

И ушла, даже не заметив, наверное, до чего я обалдел от ее слов.

Не прошло и десяти минут, как Леонард сунул палец не той птице, и Попка его цапнул. Я как раз пил кофе на кухне. Третью чашку за сегодняшний день. От вопля все так и подскочили, даже Графф, который только-только вошел в рабочий ритм.

Леонард показал мне укушенный мизинец. Никакого перелома. Даже ранки нет. Небольшое покраснение, и все.

— Принеси-ка льда, — велел я Ханне.

Мое мнение о Попке изменилось к лучшему, уж я-то знал, на что тот способен. Долбанет — не обрадуешься.

— Помнишь, что я тебе говорил насчет Попки? — спросил я, вытирая Леонарду слезы бумажным полотенцем, оперативно доставленным Ханной, и прикладывая лед к укушенному месту.

— Эге, — вздрогнул мальчик. — Он раскусит меня, как орех.

— Точно. Это я про розового.

— Розовый — это какой?

— Румяный такой.

— Эге, — сказал ребенок. — Я понял.

Ему было всего пять лет. Он уверял, что осознал разницу между двумя птицами, но, по-моему, он просто перепутал имена, внешний вид и характеристики.

Мне тогда и в голову не пришло, что даже через толстые стекла очков Леонард видит очень плохо и порой не в силах различить цвета.

ЛЕОНАРД, 17 лет

Фотография, фамилия, отец

У меня нет фотографий Перл. Ни одной. Она ничего не оставила мне на память о себе.

Я хорошо ее помню и легко могу вызвать в памяти ее лицо. Оно склоняется надо мной с любовью. Любовь была у нее на лице с той самой минуты, когда я родился. И радость. Мир должен всех нас принимать с радостью. Я помню, как долго она убеждала в этом Розалиту (про которую я думал, что она моя бабушка), когда мы навещали ее в тюрьме. Оказалось, она мне вовсе не бабушка. Вот еще чего у меня нет: дедушки и бабушки. У всех есть, а у меня нет.

Но вот черты ее расплываются. Фотоснимков-то нет. Я вижу, как она склоняется надо мной, чувствую всю ее любовь, но не могу воссоздать милое лицо в деталях. Можно сказать, я вижу образ любви, и ничего больше. Не так уж и плохо, если подумать. Могло быть куда хуже.

Каждый подросток считает, что его мама — ангел. Сама Мадонна, прекрасная и непорочная. Я — не исключение, я тоже так думаю.

Только вот есть два вопроса, на которые она мне так и не ответила, как я к ней ни приставал. Кто был мой отец? И какая у меня фамилия?