Мэтью потер шею, чтобы снять напряжение, и вошел в дом. Первое, что поразило его, это обилие света, льющегося через не занавешенные окна. Второе — хаос, царивший в ее квартире: коробки, сумки, груды одежды, журналы…

— Здесь всегда такой беспорядок?

— Я же говорила тебе, что с утра явятся рабочие из фирмы перевозок. — Она расшнуровала ботинки и сняла их. — Спасибо, что довез. Теперь со мной все в порядке и оставаться тебе незачем.

— Часа не прошло, как ты предлагала мне жениться на тебе, а теперь горишь желанием поскорее избавиться от меня.

— Если помнишь, ты сказал «нет».

— Я сказал, что мы обсудим это, после того как я промою твои ссадины.

— Если ответ отрицательный, то обсуждать нечего.

Ему показалось, что она вот-вот сорвется. Он огляделся и направился в нишу рядом с камином, где висели небольшие картины.

— Это Леже… а выше ранний Климт, верно?

— Они принадлежали моей матери. До свидания, Мэтью.

Образцы керамики доколумбийского периода, стоявшие на книжных полках, свидетельствовали, что у нее действительно водятся деньги.

— Где аптечка?

— Кто ж это знает? — Оливия повысила голос. — Я в состоянии сама смыть грязь с лица. Почему ты отказываешься понимать мои намеки?

Потому что я живой человек, а не зануда! — пронеслось у него в голове.

Мэтью стоял неподвижно, словно ему только что дали пощечину. Зануда? Он? Нет, он никогда не был занудой, он живет полнокровной жизнью, ни в чем себе не отказывая, благо средства позволяют. Он повелитель процветающей деловой империи, у него знакомые по всему свету, к его услугам любая женщина, если у него возникает нужда в женщине. К тому же у него имеется сестра и ее семейство, чтобы удовлетворять естественную потребность человека в домашнем уюте.

Ему всегда удавалось все, за что он брался. Он взял на себя ответственность за благополучие сестры Стеллы, когда ему было девять лет, а ей четыре; к тому времени мать давно их уже бросила, а отец не расставался с бутылкой. Последующие шестнадцать лет, до замужества Стеллы, он был ее опекуном, большим братом и отцом, отказывая себе в личной жизни. Одна из причин, почему он не женился и не обзавелся детьми. То одно, то другое.

— Что случилось? — спросила Оливия с усталым раздражением.

Поморгав, Мэтью вернулся в настоящее, к женщине с каштановыми волосами, которая смотрела на него так, словно хотела запаковать и отправить малой скоростью в Сибирь. Женщина, с которой ему определенно не скучно. Даже более того.

— Уверен, что аптечка в шкафчике ванной комнаты, — сказал Мэтью и прошел мимо Оливии.

Душевая занавеска в крупные цветы красного и синего цвета, на полу красный коврик. Он и не знал, что красный цвет может так возбуждать. Цвет бескомпромиссности. Очень уверенный в себе цвет. Как Оливия, подумал он и пошарил в шкафчике. Он успел обнаружить аптечку рядом со стопкой красных полотенец, когда за его спиной возникла взъерошенная Оливия.

— Мэтью, убирайся из моего дома! Прошу извинить, что употребила слово «женитьба». Это одна из самых больших моих глупостей, а их в моей жизни было немало. Ты имеешь полное право сердиться на меня, но, будь добр, уйди прямо сейчас и никогда не возвращайся!

— Я не сержусь, — спокойно сказал он. — Ты из тех, кто говорит не думая. Я не уйду, пока ты не расскажешь, что все это значит. Пошли на кухню, там уютнее.

Плечи ее поникли, у нее был такой измученный вид, что он почувствовал угрызения совести, ведь она отработала двенадцать часов в ночную смену.

— Послушай, я совершила ошибку. Большую.

Непростительную. Но что теперь сделаешь? Пожалуйста, прекратим это, Мэтью, — с предельной искренностью попросила она.

А эта женщина не из тех, кто часто просит о чем-нибудь, интуитивно догадался он и еле сдержался, чтобы не обнять ее. Не надо этого делать, одернул себя Мэтью. Будь сдержан, тебе это всегда помогало в отношениях с женщинами.

— Я хочу побольше узнать об этом твоем предложении, — сказал он примирительно.

— Ты как скала, тебя с места не сдвинешь. — Она прошла на кухню и села на табуретку так, чтобы солнце освещало ее ободранную щеку.

Мэтью вошел следом, посмотрел на нее: губы сжаты, глаза готовы метать молнии. Он стал мыть руки под краном.

— Ты не умеешь проигрывать.

— Скажи, как мне выиграть, если противник сделан из гранитного монолита, — ответила она, сверкая глазами.

— Не дергайся, — предупредил он и осторожно приложил мокрый ватный тампон к ее щеке.

Она поморщилась. Кожа у нее гладкая словно шелк, черные ресницы без туши. Грязь въелась в рану. Он действовал осторожно, видя, как она прикусила губу и побледнела от боли. Наконец он закончил.

— Вот, пожалуй, и все. У тебя будет грандиозный синяк.

— Случайно ударили дверью — так, кажется, объясняют происхождение синяка? — пошутила она, пока он смазывал ей рану мазью с антибиотиком.

Потом он присел на корточки и занялся ее коленом. Голубая жилка, шедшая от бедра, вызвала в нем непонятное волнение, он даже тампон выронил. С досадой обругав себя, он взял из упаковки другой. Наверное, он просто хочет ее. После той истории с Мирандой на лыжном курорте в Швейцарских Альпах в ноябре прошлого года он избегал женщин, считая, что не стоит из — за них осложнять свою жизнь. Но против природы не пойдешь, этим и объясняется его влечение к Оливии. Так что ее холерический темперамент и волшебный голос тут ни при чем. Даже ее уникальная способность удивлять его. Никакого секса, видите ли. Наверное, из-за этого он больше всего и разозлился. Как можно игнорировать то влечение, которое возникло между ними?

— Ну давай, рассказывай, — скомандовал он. — Как зовут твоего отца и что с ним?

Оливия молчала. Мэтью поднял на нее глаза и увидел, что она растеряна.

— Ты уже выплакалась там, на горе, сомневаюсь, чтобы с тобой это часто случалось. Значит, этот брак очень важен для тебя, — серьезно сказал он.

— Ты слишком много понимаешь, — прошептала Оливия. — Это пугает меня.

Он не считал, что ее легко испугать. Ему так сильно хотелось ее поцеловать, что он почти ощутил вкус ее губ.

— Ничего, рассказывай.

Она недовольно поджала губы, но, помолчав немного, рассказала ему об отце и его болезни, редкой форме лейкемии.

— Но твое замужество не может спасти его, — мягко заметил Мэтью, обрабатывая ей колено.

— Знаю. — Она вздохнула. — После смерти матери он установил за мной такой надзор, что я едва дышать могла, и в то же время эмоционально отдалился. Замкнулся, был холоден. Когда мне уже было девятнадцать, мы крупно поссорились и несколько лет вообще не общались. После того как у меня появились собственные деньги и эта работа, я попыталась наладить с ним отношения. С тех пор мы стали изредка видеться. Душевной близости между нами не возникло, но лучше такие отношения, чем никаких.

У Мэтью с отцом не было никаких отношений, а мать, пока была жива, больше интересовалась любовниками, чем собственными детьми.

— И теперь он хочет, чтобы ты вышла замуж, — равнодушно произнес он, смазывая колено.

— Да, чтобы я жила спокойной обеспеченной жизнью, как мой брат, консерватор до мозга костей; он-то всегда поступает правильно. — Она снова тяжело вздохнула. — Теперь я повзрослела, мой отец умирает, от меня не убудет, если я выйду замуж на три месяца. Чтобы у него на душе было спокойно. Я не говорю, что он прав, потому что и сама могу постоять за себя, но объяснять ему бесполезно. — Лицо у нее было расстроенное. — Понимаешь?

Странное дело, он почувствовал себя словно висящим над бездной. Поверь ей, шептал внутренний голос, ты же видишь, она чиста как светлый день. В ней нет и капли корысти. Надо проверить, настаивал разум, нельзя доверять малознакомому человеку. Да, у нее шелковистая кожа, которую хочется погладить, и рот словно создан для поцелуев, и карие глаза, которые, кажется, смотрят тебе прямо в душу. Но что ты в действительности знаешь о ней? Может, она хочет ублажить отца, чтобы наверняка унаследовать капитал после его смерти?