Я танцевал сиртаки на песке под пальмами и хохотал от радости!

Вдруг сбоку от меня произошло какое-то непонятное движение. Из темноты отчетливо выступили человеческие фигуры.

Это были туземцы. Они, видимо, только что подошли.

Ближе всех стоял темнокожий человек в белой рубашке и светлых брюках. Он испуганно вскрикнул и сделал длинный прыжок назад. Остальные стояли, словно окаменев. Наступила продолжительная пауза.

Нужно было немедленно что-то сделать, чтобы убедить этих людей в моих мирных намерениях.

Я отбросил ласты и маску в сторону и поднял ладони с растопыренными пальцами — я где-то читал, что этим жестом туземцы показывают отсутствие оружия. Потом широким движением я указал в сторону океана и сделал несколько плавательных движений.

Прошло две или три минуты молчаливого напряженного ожидания, прежде чем кто-то из туземцев пошевелился и стал медленно приближаться ко мне. Немного позже я узнал причину такого боязливого недоверия. Оказывается, неподалеку от места, где мы встретились, было кладбище — мое тело все еще продолжало фосфоресцировать в темноте, и эти люди поначалу приняли меня за танцующее привидение.

Напряжение немного ослабло. Первыми ко мне подошли дети — они всегда смелее взрослых. Сначала они недоверчиво притрагивались ко мне по очереди, тут же отдергивая руку, потом заговорили все разом на каком-то незнакомом языке, из которого я понял только одно слово «американ». Я стоял, окруженный ими, и улыбался. Это была большая семья, отец и дети, по-видимому, возвращавшиеся с ночной рыбалки. Отец все еще опасливо стоял в стороне. Дети заметили на песке мои ласты, маску и трубку и бросились рассматривать их. Девочка лет двенадцати спросила меня по-английски и по-испански, кто я и откуда. Я немного говорил по-английски, и мы вполне смогли объясниться. Посыпались бесчисленные вопросы. Почему-то они решили, что в океане произошло кораблекрушение и я единственный, кто остался в живых. Меня все время спрашивали: «А где же остальные?» Я пытался объяснить, что корабль цел и невредим, никакого кораблекрушения не было и что я один прыгнул в море.

Они никак не могли этого понять. Тут же последовал невинный, а в сущности, глубоко философский вопрос: «А зачем?»

Мне стало смешно, когда я увидел себя со стороны. Что я мог им ответить? Действительно — зачем? Это было, как если бы меня спросили — зачем я живу на свете?..

Другой вопрос: «Почему тебя не тронули акулы?» — тоже поставил меня в тупик. Пришлось показать амулет и сказать, что он охраняет от акул. Мне тут же поверили, но посыпались еще более сложные вопросы. Дети экзаменовали меня сразу в науке, религии и философии. Мне очень хотелось до конца выдержать этот экзамен. Их отец не говорил по-английски и от полного непонимания питал ко мне уважение. Они пригласили меня к себе. Мы около часа шли по песчаному берегу лагуны, пока не дошли до их дома. Это оказалось большое бунгало на сваях среди высоких пальм — такие я видел в фильме о Новой Гвинее. Мы поднялись на высокое крыльцо и вошли внутрь. В доме не было электрического света, и кто-то из взрослых зажег керосиновую лампу. На стенах запрыгали большие тени от бегающих детей — их уже было не менее десятка. Меня обступило множество темнокожих людей, они смотрели на меня с таким любопытством, как будто я прибыл с другой планеты. Я сидел на скамье за дощатым столом, почти как в том, ином мире, в котором был несколько часов назад, — и мог только улыбаться им в ответ. Обстановка вокруг меня была настолько невероятной, что мне хотелось ущипнуть себя, чтобы проверить, не сон ли это. Мне казалось, что я нахожусь не то в избушке Бабы-Яги, не то в жилище гномов, где-то меж гигантскими корневищами, не то в какой-то волшебной пещере, а может быть, вообще на другой планете. С потолка что-то свисало, из углов опускалась огромная паутина — позже я узнал, что это были противомоскитные сетки, слабый свет лампы подсвечивал снизу черные лица. Постоянно движущиеся тени на стенах, пристальные взгляды множества глаз, говор на незнакомом языке, фантастические вопросы — все это напоминало какой-то колдовской мир. Крошечные черные создания — это были дети — ходили голыми, они копошились где-то и вверху, и внизу под столом, и чуть ли не по стенам. На всякий случай я старался по возможности не смотреть на те их места, где могли быть рожки и хвостики. Иногда откуда-то из темноты плавно накатывались и проносились по комнате огромные фосфоресцирующие волны, стены бунгало угрожающе кренились, пол уходил из-под моих ног, но никто кроме меня этого будто не видел и не выражал никакого волнения.

Пожилая женщина, хозяйка бунгало, подала мне какой-то местный горячий напиток. Только отхлебнув несколько глотков, я почувствовал, как сильно хочу пить. Когда я выпил все, что оказалось в чайнике, хозяйка, нисколько не удивившись, поставила на огонь целое ведро. Я продолжал пить стакан за стаканом, но от еды отказался — полость рта еще сильно болела.

Старшая девочка, та самая, что была на берегу, навела порядок несколькими уверенными командами и взялась вести наш разговор. Поначалу он напоминал разговор двух сумасшедших. Пропасть нашего непонимания была равна пропасти между мирами, из которых мы пришли. Но если физическое расстояние между нами было преодолимо, то выстроить мост между нашими сознаниями мне было не под силу. У островитян было, мягко говоря, смутное представление о внешнем мире, и они никак не могли понять мотивов моего поступка. Я стоял перед ними, как нечто абсолютно абсурдное, выбивающееся из их ясных и устоявшихся представлений, и они напряженно и неутомимо старались поскорее вогнать это выскочившее звено в цепочку связей их мира.

Их вопросы ошарашивали меня. С напряжением и усилием я старался ответить, но воспринять мои ответы они были просто не в состоянии. Тогда девочка взяла на себя роль психолога. Каким-то внутренним чутьем она ухватила примерный духовный уровень пришельца с другого края света. Она задавала вопросы так, как врач разговаривает с сумасшедшим, — со всей возможной для такого случая вежливостью, чтобы исключить любые непредвиденные обиды. Ей удалось нащупать нечто общее, понятное для обеих сторон, и наконец весь разговор принял более-менее осмысленные очертания, войдя в русло обычной человеческой логики. Если вопрос казался нашей переводчице излишне прямолинейным, она поднимала глаза к потолку и переводила его сначала на свой, понятный ей одной язык, как бы приноравливая его ко мне из личного опыта общения со мной, — и уже после этого задавала его по-английски. Я излагал мысль, как бы советуясь с ней, она снова поднимала глаза к потолку и переводила ее, не дословно, а со своими дополнениями. Я видел, что эта маленькая филиппинка понимает меня так, будто я пришел к ним из соседней деревни. А когда мои ответы в ее переводе вызвали дружный, одобрительный хохот островитян, я стал относиться к своей покровительнице с еще большим почтением.

Бунгало наполнялось все новыми гостями. Я чувствовал себя с ними легко — они были простые и добрые люди. Снова и снова меня расспрашивали об акулах. Интерес к моему амулету — он висел на шее — все возрастал, и даже я сам стал больше верить в его магическую силу. Еще раз мы вспоминали первую встречу на берегу лагуны, и все смеялись над тем, как они приняли меня за привидение. Белый человек не появлялся здесь уже много лет, а со стороны океана — вообще никогда за всю историю острова.

Мне сказали, что я нахожусь в поселке Генерал Луна, на острове Сиаргао. Это означало, что я не ошибся в расчетах. Я знаю, что больше всего этому удивились бы капитан и штурман лайнера. Действительно, это было похоже на чудо — ведь я видел карту всего однажды, и то мельком. Даже если бы я сидел над ней с циркулем и измерителем, то и тогда вероятность ошибки превысила бы длину острова, да и никто не мог бы предусмотреть главного — ветров и течений. Но капитан, видимо, все же изменил курс и повернул от острова, поэтому и расстояние оказалось значительно большим, чем я ожидал.