Шел ноябрь 1974 года.

У меня было несколько дней на размышление.

Во мне проснулась бешеная радость. Я побываю в тропиках! Мне предлагают билет на другую планету. Я сразу понял, что его нужно брать только в одну сторону. Ни о каком возвращении не может быть и речи. Мне нельзя показывать тропики. Я чувствовал себя диким зверем, которого собрались в последний раз повести на цепи в его родные джунгли и затем уже навсегда засадить в клетку. Я понимал это всем своим существом и чувствовал, что нужно отказаться от путешествия. Я не смогу вернуться, я не смогу больше быть рабом на галере.

У Стефана Цвейга есть рассказ «Неповторимое мгновенье»: в жизни каждого человека существуют мгновенья, которым он должен подчиниться. Если же он упустит это свое мгновенье, его ждет долгая бесцветная жизнь, прежде чем он будет награжден новым. Мне тут же вспомнился тот рассказ, и в моей душе начался бесконечный диалог с дьяволом-искусителем.

— Твои мечты могут осуществиться, — шептал мне дьявол. — Решайся, это твой единственный шанс. Разве ты не мечтал побывать в тропиках! Разве ты не восхищался дерзкими побегами из тюрем! Разве не завидовал искателям приключений, не хотел оказаться на их месте — на волосок от гибели, на тонущем судне, в открытом океане! Беги и испытай все сам! Ты будешь смотреть в лицо смерти и узнаешь сокровенные тайны жизни. Ты постигнешь таинство действия — разве этим все не окупится! Я покажу тебе красоту настоящего, красоту мгновенья без прошлого и будущего. Ты узнаешь вдохновение побега, ты познаешь красоту мира, ты увидишь океанский прибой, почувствуешь дыхание пассатов и запахи джунглей. Нет? Хочешь отсидеться в тихом углу у телевизора? Но я не дам тебе сидеть спокойно, я заставлю тебя мечтать снова и снова. Подумай, ты никогда не простишь себе этого отказа. Решайся! Только отчаянным все удается.

Я все еще колебался.

— Ах, какие там грозы, какие тайфуны! — вкрадчиво шепнул он.

— Тайфуны, — вздохнул я. Он знал, чем меня пронять. Я понял, что переспорить его мне не по силам.

Я не предполагал, что само принятие решения — уже действие. Раньше меня мучило желание увидеть то, что за горизонтом, в южных морях, на тропических островах. Теперь же все это отодвинулось куда-то далеко и передо мной возникло то, что я оставляю здесь и, возможно, навсегда. У меня столько близких людей, и я должен расстаться с ними на всю жизнь. Как было бы хорошо, если бы можно было просто погулять на воле, отвести душу и вернуться домой. А мне ведь предстояло отправиться в путь, как на другую планету, в один конец. Как это ни заманчиво, но все же очень, очень страшно.

Я шел прощаться с друзьями. У меня был билет на пароход, но я не мог сказать им об этом. Я знал, что могу не вернуться, и мне хотелось еще раз увидеть их. Я не мог говорить в тот вечер и только молча смотрел на них. Мне казалось, что, прощаясь, я приговариваю всех моих близких друзей к смерти. Мы посидели в последний раз втроем за бутылкой водки. Тогда им было трудно предположить, что через пару недель к ним придет известие о том, что я пропал без вести у берегов Филиппин.

Накануне моего вылета во Владивосток, в последний вечер перед началом путешествия, я случайно забрел на незнакомую улицу одной из ленинградских окраин. Было темно, накрапывал дождь. Оглядевшись, я заметил поблизости церковь и зашел в нее. Шло какое-то праздничное богослужение.

Раньше я был совершенно равнодушен к церковному пению, оно казалось мне уж очень однообразным и заунывным. Но теперь впервые в жизни меня захватила его красота. Вместе с хором я улетел куда-то очень высоко. Я уже не слышал мелодии и, казалось, парил в ином мире, где царит особая атмосфера любви, тишины и покоя.

Когда я вернулся обратно, я с удивлением обнаружил себя в толпе старух-прихожанок, снова стал слышать пение и видеть все, что происходило в церкви.

Я возвратился домой в необычном состоянии, во мне продолжали звучать голоса церковного хора.

Я рано лег спать и скоро заснул.

…Передо мной стояли четверо людей в длинных белых одеждах. Лица того, кто стоял напротив меня, я не видел. Головы остальных окружали светящиеся нимбы. Такие нимбы я видел раньше только на иконах и считал, что это символические знаки, отличающие святых от простых смертных. А сейчас сияющие венцы окружали головы троих людей, стоящих левее. Прежде всего, это изумительно красивое зрелище. Лучи живого света исходили не от головы, а чуть-чуть поодаль и внезапно обрывались примерно в пятнадцати-двадцати сантиметрах. Помню, я обратил внимание, что с точки зрения физики это совершенно необъяснимо — лучи света не могут так резко обрываться. Я никогда не предполагал, что бело-голубоватый свет может иметь такое множество оттенков: он казался совершенно живым, мягким и в то же время напоминал переливчатое сияние драгоценного камня. Трое этих людей иногда как будто обращались друг к другу, поворачиваясь и свободно меняя позы, и я мог видеть их нимбы под разными углами зрения. Я наблюдал всю картину с огромным любопытством и был настолько поглощен этим необыкновенным зрелищем, что совершенно забыл о том, первом человеке. Но в этот момент я почувствовал пристальный взгляд и сразу понял, что он исходит от него, стоящего прямо передо мной.

Там, где должно было быть лицо, появился ослепительный, как солнце, золотой свет. В первый момент я ничего не видел, я был совершенно ослеплен, но все же не мог оторвать взгляда. Сначала я увидел глаза. Я никогда не забуду этот взор огромной пронизывающей силы, способный прочесть самые потаенные мысли. Я чувствовал себя перед ним, как на ладони. Постепенно я смог разглядеть все лицо, будто сотканное из золотых лучей. Ясно я видел только глаза и ощущал взгляд всем своим существом. Это было мое последнее впечатление. Потом я оказался на каком-то другом уровне, где не было ни добра, ни зла — была только любовь.

На следующее утро я был полностью под впечатлением этого сна. До отлета самолета оставалось всего несколько часов.

Я ясно понимал, что скоро со мной случится что-то необычайно важное. И еще я понимал, что то, что случится — каким бы оно ни было, жив я буду или мертв, — будет хорошо для меня. В меня вошла сила и напутствующая любовь его взгляда.

Отход лайнера был назначен на восьмое декабря.

Наш самолет делал посадки в Иркутске, Красноярске и Хабаровске. Холодный пронизывающий ветер при сорокаградусном морозе. Все вокруг кажется безжизненным и унылым, как на заброшенной планете. Люди закутаны с ног до головы, лиц нельзя различить, походка какая-то неестественная, все стараются повернуться спиной к ветру, сжаться в комок и часто подпрыгивают. Можно ужаснуться одной мысли — жить здесь годами! Похоже, люди здесь не живут, а выживают после какой-то катастрофы, когда эта планета подверглась оледенению, потеряв всю свою былую красоту, и теперь только случайные космические корабли изредка пролетают мимо.

Я вспомнил, как жил целый год на острове на Байкале. Мороз, холод, ветер, провода гудят, я сижу у печки, с кошкой… и мечтаю о тропиках, о солнце, об океане. Там я готовился к этому своему путешествию — упражнения, купание в ледяной воде, обтирание снегом, йога…

Где-то совсем близко и дальше, на севере — концентрационные лагеря. Туда меня привезут, если поймают.

Владивосток, где туристы должны были собраться, оказался разбросанным на совершенно голых холмах и был завален снегом. Дорога от аэропорта к центру была расчищена на небывалую ширину: ожидался приезд американского президента Никсона. Когда-то здесь была непроходимая дремучая тайга. Казалось, что при советской власти все деревья вымерли. Единственное, что оставалось по-прежнему прекрасным, был синий океан с обрывистыми берегами и одинокими скалами в воде. Там, у причала, видимый издалека, стоял наш лайнер. Мы прибыли с небольшим опозданием, более тысячи туристов из разных городов страны уже находились на судне.

Лайнер «Советский Союз» был построен в тридцатых годах в Германии и назывался тогда «Адольф Гитлер». Говорили, что это была личная яхта фюрера. Во время войны он был потоплен, а после поднят со дна советскими специалистами. В начале семидесятых годов он все еще был самым крупным грузопассажирским судном в стране. Его использовали на дальневосточных линиях, подальше от глаз его законных владельцев — лайнер не заходил в порты свободного мира, где на него могли наложить арест.