Пригибаясь к земле, я перебежал через лужайку и обошёл дом с задней стороны. Луна по-прежнему сияла в безоблачном небе, что было мне на руку — как, впрочем, и любому, кто мог следить за мной изнутри. Поняв это, я постарался по возможности держаться в тени. Наконец я оказался у шестифутовой стены, в центре которой находилась деревянная решётчатая дверь. Сквозь ромбовидные отверстия я разглядел двор. Там стоял экипаж, в котором накануне вечером Холмс привёз меня в Кресент-лодж. Он был распряжён, однако я сообразил, что стойло должно находиться неподалёку. Удача, похоже, продолжала мне сопутствовать: вот и средство для побега. Однако я понимал: где конюшня, там и конюхи. Я не мог знать, приказали ли кому-то из них сторожить лошадей ночью, но одна эта мысль удвоила мою бдительность.

При первом же прикосновении дверь, к моей радости, распахнулась. Прикрыв её за собой, я крадучись пересёк двор и осмотрел с расстояния окружавшие его постройки. Ни одна из них не походила на конюшню. Я подобрался поближе, вслушался. Воздух был неподвижен, ни звука. А потом где-то вдалеке, в деревне, пробили часы: два удара. Я не двигался, пока тоскливый звук окончательно не умолк. Стоя в тени, я бросил взгляд на самую дальнюю постройку и вроде как разглядел там проблеск света. Здание было приземистое, с низко нависшей крышей и одиноким грязным окном.

Скорчившись, я подобрался к этому окну и, приподняв голову чуть выше уровня подоконника, заглянул сквозь перепачканное стекло внутрь. Действительно, в комнате горел свет. С крюка на стене свисала масляная лампа, отбрасывая круг тусклого света. Я будто бы смотрел сквозь желтоватый туман. Под лампой сидел на табуретке какой-то тип. Он курил глиняную трубку, свисавшую изо рта, и лениво читал газету. У ног его валялись четыре пустые бутылки из-под эля. За спиной у него, во мраке, переминались с ноги на ногу и пофыркивали две лошади, каждая в своём стойле.

Я вспомнил, сколь многое уже преодолел за счёт бесшабашности и решительности. Если я хочу выбраться из этого кошмарного места и вытащить Холмса, нужно продолжать в том же духе. Я осмотрелся в поисках оружия и тут же его отыскал. Рядом стояла пустая полусгнившая бочка. Я без труда вырвал из неё одну доску и взмахнул ею на пробу. Доска была мягкой и гибкой, однако годилась для того, чтобы оглушить человека ударом по макушке. Набрав горсть гальки, я швырнул её в стену конюшни, а потом прижался к стене и стал ждать.

Через миг я услышал, как конюх протирает стекло. Он явно решил выглянуть наружу и отыскать источник звука.

— Робин, это ты, гад? Ты, Робин? — проскрипел он.

Я пробормотал нечто неразборчивое. Дверь медленно отворилась, конюх вывалился во двор.

— Где ты, подлюка? — осведомился он, язык его заплетался от выпитого.

Когда он обернулся к экипажу, я огрел его доской, не вкладывая в удар особой силы: мне всего лишь нужно было его оглушить. Сдавленно вскрикнув, он упал на колени, а потом пробормотал:

— Ты чего это, Робин?

А после рухнул ничком на булыжник. Быстренько проверив пульс, я убедился, что он жив.

Больше тратить времени на пьянчужку я не стал — вывел лошадь из стойла и как можно быстрее впряг в экипаж. А потом помчался обратно в сад, туда, где по-прежнему спал Холмс. Снова взвалив его на плечи, я доковылял до экипажа и отчаянным усилием закинул Холмса внутрь, на сиденье. Он пошевелился и приоткрыл глаза, зрачки его завращались — того и гляди очухается. Но этого не случилось, веки вновь смежились, а дыхание сделалось сонным, размеренным.

Я опустил шторки, запер дверцу экипажа и не без трепета повёл лошадь к фасаду здания. С булыжника мы ступили на гравий, каждый скрип и потрескивание, каждый шорох гравия под колёсами отзывались у меня в мозгу. Я положил руку на морду лошади, чтобы она не заржала, и посмотрел на здание, ярко освещённое луной: тёмные блестящие окна таращились на меня, точно злобные глаза соглядатаев. Я остро ощущал свою уязвимость, пока вёл лошадь мимо ступеней, поднимающихся к входной двери, а потом — к широкой подъездной дорожке, в конце которой заметил мощные железные ворота. Через них я проезжал всего несколько часов назад. А казалось, минула целая жизнь.

Ворота мерцали в белёсом свете, точно мираж. Они вели к свободе. Стоит миновать этот рубеж, переплетение железных прутьев, и шансы на успех возрастут многократно. Но не ранее.

Приблизившись к воротам, я оглянулся на дом. Его окружали благословенная тьма и тишина. Пока что нас не обнаружили. А потом сердце моё упало. Я увидел, что центральная часть ворот опутана толстой железной цепью, а на ней висит мощный замок. Ворота заперты. Что теперь делать?

Я лихорадочно перебирал все возможности. Если не удастся выехать за ворота, бежать придётся пешком. А какие ещё есть варианты? Распрячь лошадь, привести сюда через сад, попробовать забросить на неё Холмса и заставить её перескочить через ограду, как вьючного мула, обременённого поклажей? Этот путь казался равно опасным и абсурдным. Кроме того, он требовал времени, которое стремительно утекало сквозь пальцы. Я понятия не имел, скоро ли конюх очнётся и поднимет тревогу. Ещё я понимал, что искать другие ворота бессмысленно, это тоже дело небыстрое и вряд ли сулящее успех.

Просто не верилось, что, преодолев столько препятствий, я спасую перед последним. Мы должны бежать. На кону не только моя не слишком-то ценная жизнь. Я ещё раз глянул на высокие ворота, непреодолимый железный барьер, закрывавший путь к свободе. Казалось, всё потеряно. И тут меня озарило. Пистолет Холмса всё ещё был при мне. Я вытащил его из-за пояса и стиснул в руке — металлическая рукоять вдавилась в кожу. Можно перебить цепь пулей. Возможно, сработает. Должно сработать. Да, выстрел перебудит весь дом, форы у меня окажется всего ничего — но какая-то всё-таки будет. Стоит рискнуть? Тут решение приняли за меня. Одно из окон в нижнем этаже дома внезапно осветилось, и я услышал вдали приглушённые голоса. Видимо, конюх всё-таки поднял тревогу, а возможно, Робин пришёл сменить товарища и обнаружил, что тот валяется без чувств, а экипаж и одна из лошадей пропали. Времени на размышления не осталось. Слуг явно поднимали на ноги, мне грозил полный провал.

Цепь и замок я разнёс двумя выстрелами. По счастью, обломки замка с тяжёлым стуком рухнули на землю, освободив створки ворот. Я не без труда развёл их в стороны, вскочил на козлы и, яростно щёлкая кнутом, помчался в ночь. Экипаж вылетел за ограду, я ударил лошадь поводьями, понуждая её перейти в галоп. Чем дальше мы уносились от Кресент-лодж, тем легче становилось у меня на душе. Оглядываться я не стал. Не хотелось увидеть, что по пятам за мною гонится сам дьявол.

Эта скачка в ночи была похожа на жуткую галлюцинацию. Всё вокруг утратило реальность. Я мчался по озарённым луной петлистым дорогам, над которыми нависали ветви деревьев, — казалось, они тянутся к мне, чтобы схватить или сбросить с козел. Экипаж кренился и раскачивался, а я всё подгонял лошадь. Время от времени я оглядывался на серую ленту дороги — не покажутся ли там преследователи. Как ни странно, я вроде как был один посреди тёмного ландшафта. Ни стука копыт, ни яростных криков в отдалении — лишь призрачный, безликий пейзаж. Ещё большее сходство со сном или безумием скачке придавало то, что я понятия не имел, где нахожусь и в каком направлении двигаюсь. Холодный ночной ветер бил в лицо, глаза застилало слезами, и в конце концов я сообразил, что эти узкие просёлки, возможно, уводят меня прочь от Лондона, а значит, и прочь от какой-никакой безопасности.

И вот наконец, примерно полчаса спустя, я оказался в деревушке Баддингтон и, к своему восторгу, увидел указатель на столицу. Дух мой воспрял. До Лондона было каких-то двадцать миль. Чутьё меня не подвело, я двигался в правильном направлении. Однако было видно, что лошадь притомилась: её гладкие бока потемнели от пота. Не оставалось сомнений, что прежнего темпа ей долго не выдержать, а ещё я понимал, что рано или поздно люди баронессы меня нагонят. Выходило, что двигаться дальше — значит быть пойманными. А потому я решил временно спрятаться, скрыться в надежде, что преследователи меня не заметят, а уж потом, когда опасность минует, продолжить путь в Лондон.