— Напуган? Чем же?

— Пока не могу сказать. У меня недостаточно фактов, чтобы построить законченную гипотезу, однако когда я вижу младшего врача с набитым бумажником и пятнами крови на манжетах и он одержим желанием укрыться от реальности, мне не отделаться от подозрений, что он ввязался в нечто беззаконное.

Таннаклиф-роуд оказалась бедной, обсаженной деревьями улочкой, а дом номер тридцать два, как выяснилось, был «пансионом для достойных джентльменов». Стэмфорд слегка очухался, понял, где он находится, и принялся нашаривать в кармане ключ.

— Нельзя, чтобы миссис Сандерсон видела меня таким, — бормотал он глухо и невнятно, — а то она выставит меня за дверь.

— Очевидно, вам не впервой являться в таком состоянии, — заметил Холмс.

— Ещё один блистательный вывод! — язвительно вскричал Стэмфорд и качнулся, чуть не потеряв равновесие.

— Давайте отведём его в комнату и оставим отсыпаться, — вмешался я раздражённо, выхватывая из вялой руки Стэмфорда ключ. Терпение у меня действительно заканчивалось. Я не мог испытывать сострадание к человеку, доведшему себя до такого жалкого положения, какие бы причины его на то ни сподвигли.

— Первая дверь справа на верхнем этаже. Шестой номер, — пробормотал Стэмфорд, когда я открыл входную дверь.

Холмс чуть не на руках отнёс Стэмфорда вверх по лестнице — тот скрёб ботинками по ковру. До верхней площадки мы добрались незамеченными и почти уже втащили нашего приятеля в его комнату, как на первом этаже открылась дверь и на пол коридора упала жёлтая полоса света.

— Это вы, мистер Стэмфорд? — произнёс визгливый голос с выговором кокни.

Стэмфорд собрался с силами и бодро прокричал «Спокойной ночи!», прежде чем ввалиться к себе. Мне не раз случалось жаловаться на неряшливость Холмса, однако спальня, она же гостиная, в которой мы оказались, была в таком состоянии, что мне в первый момент показалось, будто тут побывали грабители. Повсюду была разбросана одежда, из открытых ящиков вываливалось содержимое, повсюду валялись книги и бумаги. Однако, всмотревшись пристальнее, я понял: так Стэмфорд и живёт. Моя неприязнь к нему удвоилась. Между тем он проковылял по комнате и рухнул ничком на постель. Я собрался было выйти, но Холмс остановил меня движением руки.

— Давайте попробуем разобраться, что мучает нашего друга, — сказал он, тихо прикрывая дверь. — Боюсь, он попал в беду и отчаянно нуждается в нашей помощи.

Холмс быстро и ловко снял со Стэмфорда сюртук и закатал рукава его рубашки. Бледная кожа на обоих предплечьях была испещрена тёмно-красными точками. Мой друг удовлетворённо хмыкнул.

— Наркотики, — определил я. — Это объясняет его поведение.

— Его поведение объясняется выпивкой. А нас прежде всего интересует, почему он пьёт. Эти следы оставлены не наркотическими инъекциями. Я знаю, Уотсон, что вы сейчас скажете; да, уж кому в этом разбираться, как не мне. Когда сегодня вечером Стэмфорд зажигал сигарету, я заметил, что он левша. И тот факт, что следы уколов остались на обоих предплечьях, свидетельствует о том, что он не сам их себе делал.

Я смотрел на старого приятеля, на его блёклую кожу в капельках пота, на рот, разинутый в беззвучном храпе, н гадал, какие непостижимые события довели его до столь плачевного состояния. Мне вдруг вспомнился жизнерадостный, старательный медик-новичок, с которым я когда-то общался в Барте. Жалкое невменяемое существо, представшее нам сегодня, было грустной пародией на прежнего Стэмфорда. При мысли о том, что он загубил свою жизнь, на сердце сделалось тяжело.

Видимо, переживания мои явственно отразились на лице, потому что Холмс сочувственно положил руку мне на плечо.

— Сегодня мы уже ничего не сможем для него сделать, старина, но нужно выяснить, что же с ним происходит. Очевидно, что он отчаянно нуждается в помощи.

Единственным (и не слишком приятным) откликом на сострадательные слова моего друга стал прерывистый храп, который вылетел из широко раскрытого рта Стэмфорда. Спящий пошевелился.

— Пойдёмте, — позвал меня Холмс, — пускай отоспится.

Мы пошли было к двери, и тут внимание моего друга привлекла тумбочка у кровати. Он нагнулся, рассматривая столешницу.

— Что там? — спросил я.

Вместо ответа Холмс указал на несколько букв, выведенных на слое пыли. Они напоминали бессмысленные каракули.

— «Барт». — произнёс Холмс негромко — именно это было написано на столешнице.

— Что это может означать? Лечебницу Святого Варфоломея?

Холмс пожал плечами.

Не уверен. От трезвого можно добиться куда больше. Вернёмся сюда завтра. А теперь оставим его смотреть пьяные сны.

Мы катили в кэбе прочь из Чизика, а я даже не подозревал, что нам больше не суждено увидеть Стэмфорда живым. Не знал я и того, что случайная встреча у Симпсона со старым приятелем потянет за собой целую цепочку удивительных и смертельно опасных событий, которые в конце концов навлекут на нас чёрную тень крысы.

Мы вернулись на Бейкер-стрит, и поскольку ни меня, ни Холмса совсем не тянуло на покой, уселись у камина с трубками и бренди с содовой и, глядя на тлеющие угли, погрузились каждый в свои размышления. Лично я думал про Стэмфорда, а какие мысли витали в голове у Холмса, казать не могу. Однако на его тонком, чётко очерченном лице появилось суровое выражение, лоб избороздили глубокие морщины. Я же во всех подробностях перебирал в уме события вечера, пытаясь понять, можно ли из слов и поступков Стэмфорда сделать какие-то выводы о том, что привело его в столь подавленное состояние. Факты плохо стыковались друг с другом: судя по всему, деньги у него водились, при этом он явно был несчастен; как всякий врач, он привык к собранности и аккуратности, однако в комнате у него царил страшный беспорядок. И ещё эти странные следы на руках. Всё это было совершенно непостижимо.

В конце концов Холмс громко вздохнул, потянулся и, ни сказав ни слова, направился в спальню, оставив меня в янтарных отсветах камина наедине с моими невесёлыми мыслями. Поддавшись искушению, я налил себе ещё бренди. Уже и не помню зачем — наверное, чтобы призвать сон, хотя мне и без того хотелось спать, или чтобы изгнать из сознания образ моего приятеля Стэмфорда, пьяного, опухшего, безвольно распростёртого на кровати. Как бы там ни было, спиртное помогло и в том, и в другом. Кончилось тем, что через несколько часов я очнулся от беспокойной дрёмы, с болезненно затёкшей шеей, в том же кресле, в полной темноте — в камине едва светились подёрнутые пеплом угли. С трудом ворочая онемевшими конечностями, я неловко поднялся на ноги, обнаружил, что уже три часа ночи, и отправился в постель.

Утром я поплатился за неумеренность в возлияниях. Когда Холмс разбудил меня, раздёрнув в моей спальне шторы и впустив туда пронзительно-яркий свет утра, я почувствовал, как дьяволята забарабанили молоточками в моём мозгу. Холмс же как назло выглядел бодрым и оживлённым.

— Вставайте, Уотсон! — воскликнул он с преувеличенной жизнерадостностью. — У нас появилась работа, а вы тут лежите и храпите, точно беркширский хряк.

— Появилась работа, — пробормотал я сквозь сон, с трудом садясь в постели и заслоняя глаза от немилосердного света, бившего в окно. — О чём вы. Господи прости? Там что, явился какой клиент?

— Ну, не совсем так, если только не считать клиентом инспектора Джайлса Лестрейда. Нас призывают в Скотленд-Ярд.

Полчаса спустя я оделся, принял порошок от головной боли и выпил несколько чашек кофе; Холмс затолкал меня в поджидавший кэб — те же дьяволята продолжали молотить у меня в голове по своим наковальням. До этого утра я и не подозревал, сколько шума производит наёмный экипаж. Он отвратительно скрипел на каждом ухабе, постоянно громыхал и гудел, точно чайник, катясь по булыжной мостовой. Меня будто бы затягивало в звуковую пучину. Холмс, в своей непереносимой манере, сидел, откинувшись на спинку, с умиротворённой улыбкой на лице, будто бы наслаждаясь моими мучениями.