— Вы идти, — сказал таксист, остановив машину прямо у двери. Я услышал хихиканье, заметил в окнах смуглые круглые лица и блестящие волосы. На границе света и тени стоял, прислонившись к стене, человек в белом тюрбане.

Мы вошли в грязную комнату. Я отыскал стул, присел. С низкого потолка свисала тусклая электрическая лампочка без абажура. Мне достался хороший стул — все остальные были поломаны или с рваной обивкой. На длинной деревянной скамье сидели несколько девушек и на меня глазели. Остальные столпились вокруг: ущипнут за руку и смеются. Они были очень маленького роста. Виду них был робкий и немного комичный — казалось, они еще недоросли до того, чтобы красить губы, носить в ушах сережки, в носу самоцветы, а на руках — широкие, спадающие браслеты. Их юность подчеркивали не только веточки белого жасмина, вплетенные в волосы, — а заодно и размазанная помада и несоразмерно-громадные украшения. Одна девушка — плотно сбитая, с сердито надутыми губами — поднесла к уху орущий транзисторный приемник и смерила меня взглядом. Все они выглядели школьницами, наряженными в одежду матерей. Все определенно не старше пятнадцати.

— Которая вам нравится? — обратился ко мне человек в тюрбане: мускулистый, грозный, хоть и совсем немолодой. Тюрбан при ближайшем рассмотрении оказался полотенцем.

— Извините, — сказал я.

В дверь вошел тощий мужчина. Лицо у него было хитрое, скуластое, руки он прятал за поясом своего лунги. Он указал подбородком на одну из девушек:

— Вы брать ее — хорошая.

— Сто рупий вся ночь, — сказал Тюрбан. — Пятьдесят один раз.

— Он сказал, это стоит двадцать пять.

— Пятьдесят, — не уступал Тюрбан.

— В любом случае, не надо, — сказал я. — Я просто зашел выпить.

— Выпить нет, — сказал тощий.

— Он сказал, у него есть английская девушка.

— Какая английская девушка? — переспросил тощий, закручивая пояс лунги. — Это девушки с Керала — маленькие, молодые, с Малабар берег.

Тюрбан схватил одну из девушек за руку и пихнул ко мне. Она с радостным визгом увернулась.

— Вы смотреть комната, — сказал Тюрбан.

Комната была прямо за стеной. Он включил свет. Это была спальня: такой же величины, что и смежное помещение, только еще грязнее и мебели побольше. Там ужасно воняло. На середине стояла деревянная кровать с неопрятной циновкой вместо матраса, на стене висели шесть полок, и на каждой лежало по маленькому жестяному сундучку с висячим замком. В углу на ободранном столе — таз с водой, разнокалиберные пузырьки и бутылочки с лекарствами. Фанерный потолок в подпалинах, пол застлан газетами, на дальней стене нарисованы углем расчлененные тела, гениталии и груди.

— Вы глядеть! — с безумной улыбкой Тюрбан бросился к дальней стене и щелкнул выключателем.

— Вентилятор!

Кряхтя, вентилятор медленно начал крутиться над мерзкой кроватью, перемешивая воздух своими надтреснутыми лопастями, отчего смрад только усиливался.

В комнату вошли две девушки, сели на кровать и, хихикая, начали разматывать свои сари. Я пулей выскочил в дверь, проскочил через гостиную, выбежал на улицу и отыскал таксиста:

— Поехали, скорей!

— Вам не нравиться индийская девушка? Хорошая индийская девушка?

Тощий повысил голос. Крикнул что-то по-тамильски таксисту, который не меньше меня торопился сбежать: сплоховал, несерьезного клиента привез. Винили его, а не меня. Девушки продолжали хихикать и окликать нас, а Тощий — ругаться, а наше такси, развернувшись, понеслось прочь от хижины через высокий бурьян и снова выскочило на ухабистый проселок.

Поезд, идущий из Галле на север к Коломбо, движется вдоль береговой линии. Колея повторяет все ее изгибы, а до океана так близко, что высокие волны, докатившиеся сюда из самой Африки, успешно швыряются пеной в разбитые окна облезлых деревянных вагонов. Я ехал третьим классом и поначалу сидел в темном, битком набитом купе среди людей, которые при малейшем проявлении дружелюбия с моей стороны начинали просить у меня деньги. Они не проявляли настойчивости — собственно, вид у них был далеко не нищенский; скорее, они полагали, что раз уж я подвернулся, надо что-нибудь да выклянчить — так, на всякий случай. Происходило это довольно часто. В самом разгаре разговора меня учтиво спрашивали: «Не найдется ли у вас для меня какого-нибудь лишнего прибора?». «Прибора? В каком смысле?». «Бритвенных лезвий». Я отвечал отрицательно, и разговор продолжался.

После часа такого общения я, лавируя между соседями, выскользнул из купе, встал в тамбуре и стал смотреть, как из темной прослойки высоких облаков совсем недалеко от берега льет дождь. Со стороны его струи напоминали величественные гранитные колонны. В правой части панорамы заходило солнце, а на первом плане скакали по песку дети с пурпурными отсветами заката на лицах. Такова была картина с океанского бока поезда, меж тем как со стороны Джунглей уже начался сильный ливень, и на каждой станции стрелочник накрывался своими флажками: из красного делал себе платок, а из зеленого — юбку. При приближении поезда он торопливо взмахивал зеленым и тут же снова кутался в него от дождя.

В Галле на поезд села семья Вонг: китаец, его жена-сингалка и их маленький сын — пухленький, темнокожий. Ехали они ненадолго в Коломбо, чтобы отдохнуть. Мистер Вонг сообщил, что по профессии он дантист; ремесло перенял от отца, который в 1937 году перебрался на Цейлон из Шанхая. Поезд Вонгу не нравился; он сказал, что пользуется им только в сезон муссонов, а так обычно ездит в Коломбо на мотоцикле. У него и мотоциклетный шлем есть, и очки. Если я опять окажусь в Галле, он мне их покажет. Он сказал, сколько все это стоило.

— Вы говорите по-китайски?

— «Хумбуа» — «иди», «минуа» — «приходи». Больше ничего. Я говорю по-сингальски и по-английски. Китайский сильно трудный, — он прижал костяшки пальцев к вискам.

В Симле практиковало множество китайцев-дантистов: на вывесках — ужасные изображения человеческого рта в разрезе, в витринах — белые коронки. Я спросил у Вонга, почему среди китайцев, которые мне встречались, так много зубных врачей.

— Китайцы — очень хорошие зубные врачи! — сказал он. Из его рта пахло кокосами. — Я тоже мастер!

— Вы можете поставить мне пломбу?

— Нет, затычки — это нет.

— Вы снимаете зубной камень?

— Нет.

— А выдергивать зубы умеете?

— Вам надо удалить зуб? Я вам посоветую хорошего удалятеля зубов.

— А вы-то по какой части, мистер Вонг?

— Зубная механика, — сообщил он. — Китайцы — лучшие по зубной механике.

Зубная механика — это вот что такое: тебе нужно помещение, запас «английской пластичной массы» — такого розового полужидкого вещества — и несколько ящиков зубов всех размеров и форм. К тебе приходит человек, которому выбили пару передних зубов во время голодного бунта или в результате спора за кокосовый орех. Наполняешь ему рог массой и снимаешь слепок с его десен. По слепку изготовляется мост, к мосту приделываются два здоровенных, как у японцев, зуба. К сожалению, жевать этими пластмассовыми протезами нельзя — за столом их приходится снимать. По словам мистера Вонга, дело шло бойко: в месяц он зарабатывал от тысячи до тысячи четырехсот рупий. В университете Коломбо профессора — и те меньше получают.

По всему поезду с грохотом опускались окна — от дождя. Пламя заката запуталось в свинцовых облаках, а дождевые колонны — костыли бродячих гроз — приближались; рыбаки на катамаранах правили к берегу, борясь с сильным прибоем. В поезде началась ужасная вонь; Вонг извинился передо мной за запах. И в купе, и в коридорах было негде яблоку упасть. Из тамбура я видел, что самые ловкие пассажиры висят снаружи на стальных лесенках или балансируют на открытых площадках между вагонами. Когда же дождь еще более усилился, эти люди тоже протолкались в вагоны и захлопнули за собой двери. Они стояли в сумраке, а дождь молотил по железным дверям, как град.