- А, Кутузов, заходи!

Я в землянке один - законопатили чуть ли не под арест по причине болезни. За полтора года ни единой царапины, а тут свалился с обыкновенной простудой. Так, ерундовина пустяковая, но горло перехватило, и в левом виске будто черти горох молотят. Ангина, как фельдшерица сказала.

- Опять бредишь? - Варзин обиделся за Кутузова. - Тут как к человеку, а он…

Смешно. Когда Мишка обижается, то становится похожим на немца с плакатов Кукрыниксов. Не знаю чем, но похож. Да он и так на вид истинный ариец - наверняка в пехоту не взяли из-за того, что свои могут перепутать и шлёпнуть под горячую руку. Не даром же особист косится. Долю с трофейного шнапса берёт, но всё равно косится.

- Да ладно, чего ты, Михаил Илларионович! - смеяться больно, а не смеяться нельзя.

- Одевайся, меня старшина прислал. Наши все помылись, только заразных в последнюю очередь запускают, - Варзин многозначительно покрутил перед носом свёртком с чистым бельём. - Горячей воды литров сорок осталось, будем как их сиятельства буржуйские графы отмокать.

- И откуда у тебя, товарищ коммунист, такая тяга к роскошной жизни?

Мишка не смущается:

- Смотри! Фрицевское пойло! Генеральское, не меньше.

Разматывает приготовленные в баню подштанники и показывает пузатую бутылку с золотой каймой по краю этикетки и синими буквами названия.

- Дай-ка сюда… - приходится вставать и поворачиваться к свету. - Ага, точно генеральское. "Мартель Кордон Блю" тридцать второго года. Виноградники Бордери.

- Не знал, что ты по-немецки сечёшь.

- Да там на французском.

- Это всё из тех снов, Паш? - в глазах у Варзина любопытство и предвкушение. Если скажет, что опять брежу - дам во второй глаз.

Сны… почти две недели ночных кошмаров, заканчивающихся всегда одинаково - я просыпаюсь от собственного сдавленного хрипения, хватаю воздух саднящим горлом, и сижу потом до утра, боясь заснуть. И неважно где, в окопе ли, в землянке, или просто привалившись спиной к колесу "катюши" - стоит задремать, и они приходят. И меня опять убивают, задушив каким-то разноцветным шарфом.

Мишке о шарфе не рассказываю - в лучшем случае сочтёт сумасшедшим, в худшем же… А вот об остальном можно. Он сначала не поверил, решил что разыгрываю, но потом как-то разом перестал смотреть с жалостью, будто на деревенского дурачка, и увлёкся. И требует всё новых и новых историй. После войны, говорит, книжку нужно написать, как товарищ Толстой. Ну, это, конечно загнул… где я, а где Алексей Николаевич? Да и интересного не очень-то много - дворцы видел, кареты, войска в старинном обмундировании, похожие на оловянных солдатиков, баб в пышных платьях с почти голыми титьками… Прям так и есть - тряхнуть чуть-чуть, и выпрыгнут из низкого выреза точно в руки. Ещё с королём французским разговаривал у него же дома. Король не понравился. Королева, кстати, тоже. Не так, чтобы совсем страшная, а не легла душа, и всё тут.

Каждую ночь в голове кино крутится, и каждый раз новые фильмы показывает. Хорошие такие, цветные… Жаль только, заканчиваются одинаково - бьют чем-то тяжёлым и душат шарфом. Не к добру это. Убьют меня скоро, чувствую.

- Так ты мыться пойдёшь? - Мишка обрывает неприятные воспоминания тычком в бок и забирает бутылку с коньяком. - А то я один. И потом тоже…

Этот может и в одиночку, такая вот натура вологодская - что водку пить, что фрицев бить… везде поспеет.

- Погоди, Миш, сейчас иду. Внутри что-то… ну понимаешь.

- Очень понимаю! - Варзин ухмыльнулся и зачастил, окая так, что даже мне, волгарю, завидно стало. - Чего не понять-то? Когда меня с колхозу по спине мешалкой погонили, оно тоже в грудях аж стеснение выходило.

- А это здесь с какого сбоку припёка? Хотя постой, тебя разве раскулачивали?

- Зачем? - удивился Мишка.

- Ну, не знаю…

- Не знаешь, так не говори! С председателем добром договорился - он выгоняет по-хорошему, а я в область уезжаю и к его жене больше ни ногой. Да, а чо… ноги ведь там не главное.

- И что, больше ни-ни?

- Как сказать… Погодь, заболтал, Пал Петрович, совсем. Об этом начинали-то?

- О чём же?

- О понимании, Паш, исключительно о понимании! - Варзин махнул рукой и достал спрятанную было бутылку. - Вот ей, родимой, только и спасался от внутреннего угнетения. Потом уж попустило, когда женился, а так бы совсем беда. Давай что ли?

- Прямо так?

- А чо такого?

Я поискал взглядом крышку от котелка, помню же, что на столе должна быть. Ага, вот и она, на самом краешке… Взять не успел - тяжело вздрогнула земля, ударила по ногам и ушла из-под них, будто живая, а её вскрик от страшной раны утонул в грохоте разорвавшегося снаряда.

- Гаубица! - определил Мишка, отряхивая с волос сыпанувший с наката мусор. - Давеча рама кружила… гнида.

Новый близкий взрыв заставил плотнее вжаться в прикрытый брезентом пол.

- Не дрейфь, Романов! Говорят, что своей пули или снаряда услышать нельзя!

Он оказался прав - мы и не услышали.

Документ 3

"Уведомясь, что английское правительство в нарушение общих народных прав, дозволило себе насильственным образом обидеть датский флаг заарестованием купеческих их кораблей, шедших под прикрытием датского военного фрегата; таковое покушение приемля Мы в виде оскорбления, самим нам сделанного, и обеспечивая собственную нашу торговлю от подобных сему наглостей, повелеваем: все суда, английской державе принадлежащие, во всех портах Нашей империи арестовать и на все конторы английские и на все капиталы, англичанам принадлежащие, наложить запрещение; а каким образом в сем поступить, имейте снестись с президентом коммерц-коллегии князем Гагариным".

"…чтобы со стороны коммерц-коллегии приняты были меры, дабы пенька, от российских портов ни под каким видом и ни через какую нацию не была отпускаема и переводима в Англию, а потому и должно принять предосторожность, чтобы комиссии, даваемые от англичан по сей части купечеству и конторам других наций, не имели никакого действия; российскому же купечеству объявить, что ежели таковой перевод, под каким бы то предлогом ни было, открыт будет, то все количество сего товара будет описано и конфисковано в казну без всякого им платежа".

"по существующей между сими державами теснейшей связи, не на Пруссию сие обращается, но есть общая мера, принятая правительством, к пресечению вывоза товаров в Англию", причем это запрещение "распространяется повсеместно на все Балтийские и прочие порты к единственному пресечению видов, англичанами принятых".

Глава 1

Я не слышу, я совершенно ничего не слышу, только хруст и звон падающих осколков раздавленного в руке бокала. Кровь мешается с цимлянским и пятнает манжет.

- Ваше Императорское Величество… Ваше Величество, Вам дурно? - голос пробивается сквозь гул в ушах и звучит откуда-то издалека. Незнакомый? Знакомый и равнодушный. - Лекаря сюда скорей!

- Не нужно врачей, Александр.

Это я сказал? Наверное. Но почему все замолчали и смотрят удивлённо? Ну да, сам же запретил употребление слова "врач". Запретил? Зачем?

- С Вами точно всё в порядке? - в глубине глаз сидящего за противоположной стороной стола читается надежда на отрицательный ответ. - Пётр Алексеевич говорил…

- Вздор! - перебиваю его, и мой vis-a-vis замолкает. - Немецкий колбасник не может иметь мнение, противоречащее императорскому.

Изумление Александра сменяется потрясением, слишком молод, чтобы научиться скрывать чувства. Он, кстати, кто? Да, здесь ещё один есть… застыл с вилкой, поднесённой к открытому рту. Мухи же залетят, дурачок! Это сыновья - неожиданно приходит понимание. Мои? Нет, Пушкина… От невинной шутки вспыхивает внезапная злость, и нестерпимо захотелось найти товарища Пушкина, да и сослать в Сибирь, предварительно подвергнув смертной казни через расстреляние. Но разве у императора могут быть товарищи?