Равнодушный взор Гардинии упал на шкатулку с драгоценностями. Она подошла, открыла крышку, одела ожерелье. Затем наклонилась к зеркалу.

Мать облегченно выдохнула, скороговоркой начала:

— Что за чудо, скажи… Большой мастер делал и видно, что денег баснословных стоит. А ты в нем даже краше становишься. Да-да. Правда, люди говорят, что не украшение красит человека, а наоборот, только пустое все это. Как же не украшает? Ты в этом ожерелье на заморскую королеву сразу становишься похожа. Нам богами надлежит красоту создавать и глаз мужской радовать. Подарки они всегда другого человека располагают к себе, что ни говори. Любая женщина украшениям рада; на то мы и женщины.

Гардиния печально вздохнула, с болью произнесла:

— Да…но не от сердца подарки те… И радости никакой нет мне для Оркаса рядиться… Словно покупают меня, матушка… уже купили…

— Ладно, глупости то болтать! Оркас — хороший человек, прекрасным мужем будет. Он даст тебе все, о чем только мечтать можно. Одно это ожерелье — целое состояние стоит. Неужели бы он одарил так кого попало? Видимо, высоко ценит тебя жених. Ты — женщина красивая, заслуживаешь и большего. Дочка, ты сделала правильный выбор, даже не сомневайся. Этот мужчина даст твоей красоте достойную оправу. Ну и что, что любви у тебя к нему большой нет. Что любовь? Приятное дополнение к благополучию и достатку. А знаешь, почему не любишь? А все потому, что Михаса своего никак не забудешь. Но Михас твой — сон. Сон пройдет и что останется? Придет любовь и твоя к Оркасу, пусть позже… Ты пока не любишь, зато Оркас вон как на тебя смотрит!

— Как?

— С желанием и страстью. А любовь, — она лишь глаза застилает. Может и ни к чему она женщине в браке то…

Крышка шкатулки резко захлопнулась.

— Матушка, о чем ты говоришь? Противно мне… Что ты, что он — в одну дуду поете… Что ты, торговка на ярмарке, чтобы продавать мою красоту, да подороже?! Зачем мне эта красота? Зачем она мне? У меня БЫЛО все, — всхлипнула девушка. — Михас любил меня! Понимаешь? Ничего не даст мне Оркас! Ничего! Никогда Оркас для меня и пальцем не пошевелит, а сделает — так в тягость ему та услуга будет. И мне в тягость. За всю жизнь не увижу я от мужа своего ни искренней заботы, ни ласки, ни нежности. И каждый день мне с ним будет постыл, как и он сам! Что же я наделала…

Гардиния в чем была, выскочила на крыльцо. Осенний холодный ветер ударил по лицу, продрался сквозь тонкую ткань одежды, но она ничего не замечала. Стрелой полетела к ручью, крикнула несколько раз дорогое имя, оглянулась. Тишина. Как сумрачно и невесело вокруг. Гардиния поняла, что находится на том самом месте, где они сидели с Михасом, наслаждаясь журчанием воды и единением. Но как все изменилось! Все не так. Воспоминания об их любви, страсти любимого украшали этот островок и теперь навсегда превратились в прошлое. Осознание пустоты, потери нахлынуло и закрутило в мощный водоворот. Тошнотой подкатило к горлу. Что же она действительно натворила…

Девушка вытерла набежавшие слезы, взглянула в сторону леса. Может, он там? Если удастся, оставит ему весточку. Или «о, чудо!» он сам явится к ней. Явится и простит. Если любит — простит. Ведь он любит ее, — в этом сомнений быть не может. Надежда загоралась в сердце, — Гардиния что есть сил поспешила к старому дуплу… Здесь остановилась, чтобы перевести дух. Как тихо! Снова тишина. Только листья кружатся в мертвом танце, опадая. Удары сердца колоколом отзывались в ушах. Она набралась смелости и негромко позвала. Прислушалась. Чуда не случилось. Никто на ее зов не явился. Она позвала громче. Ответа не было. Только лесное эхо вторило ей «Михас, Михас…».

Гардиния беспомощно всплеснула руками, крикнула сквозь слезы:

— Прости меня, милый! Прости, что сомневалась, что отказалась от тебя… Никто мне не нужен, кроме тебя! Поверь! Нет мне без тебя жизни!

Что-то метнулось в кронах и пропало. За спиной раздался тихий вздох. Она резко обернулась, — так же неожиданно он появился перед ней в первый раз… Никого.

Все кончено. Она все потеряла. Все, что было в ее жизни дорогого, — любимого и любящего ее мужчину. И некого винить, кроме себя. Гардиния упала на шуршащий ковер и залилась горькими слезами.

Трижды прокричал филин. Гардиния приподнялась на локте, не понимая где она. Поежилась от холода. Как горько во рту и тяжко на душе. Она лежит возле старого дуба. Михас не появился, не ответил. Михас… Словно камень повис на груди и давит. Что же делать? Есть ли выход? Мысль о Воробе мелькнула яркой вспышкой. Вот! Она пойдет к ведьме, а там будь что будет. Михас ведь тоже к ней ходил! Наконец-то, она увидит человека, который что-то знает о нем, разговаривал, помог… Словно спасительная зацепка за прошлое, последняя надежда…

Гардиния шла без остановки. Кромешная тьма сменилась сизым утром, рассеялась дребезжащим рассветом, затем показался хмурый день, который длился, длился, пока, наконец, в права не вошел сумрачный вечер с мелким моросящим дождем. Ноги посинели от сырости и холода. Девушка молила богов о том, чтобы только дойти, не сгинуть в лесной чаще. Она шумела, кричала, стараясь отпугнуть зверей, — страх повстречать дикого кабана, волка или медведя преследовал ее. Нельзя сворачивать с протоптанной дороги, иначе пропадет как отец. Но еще страшнее лесные духи. Что-то шептало, шумело за ее спиной. Вздрагивало. Дотрагивалось вздохом, немигающим взглядом, звуком. Неужели это происки безобразного лешего или лесных кикимор? Неужели ее судьба так же исчезнуть в диком лесу? Нет, боги этого не допустят. Выведут, помогут… И она бежала изо всех сил вперед. Все дальше и дальше. Но какая это дорога? Мало кто ходит здесь и тропинка еле видна. Если бы не зарубки… Вот зарубка. Еще одна. Тропинка резко свернула в сторону плотно прижатых друг к другу елей и исчезла. Девушка осторожно раздвинула колючие лапы… Перед ней поляна. Чувствуется человеческое присутствие. Человеческий дух. Она огляделась, — справа дом. Совсем небольшой, крепкий. Из трубы валит дым. Поленница сложенных аккуратно дров. Над крыльцом вырезанная фигурка ворона. Гардиния поняла, что пришла.

— Ну, здравствуй, деточка.

Гардиния поклонилась. Как ярко горят свечи! Она зажмурилась, ступила на темные, скрипучие половицы, хрипло вымолвила:

— Мир твоему дому, Вороба. Да хранят тебя боги…

— Жду уж, — знала, что придешь. Храбрости тебе не занимать. Вытри ноги, да проходи!

Девушка припала к горячей печи, прижала трясущиеся ладони. Тепло расползалось по членам, но дрожь от этого только усиливалась. В ступни вонзились тысячи игл. Все же Гардиния отодвинула с лица спутанные волосы, оглядела комнату. У окна сидит женщина и тщательно ее изучает. Седые волосы, лицо жесткое, холодное. И сила из бесцветных глаз идет холодная, острая, словно сталь. Сверху — черный балахон, подчеркивающий еще больше пустоту очей и белизну до странности моложавой кожи…

— От чего трясешься, деточка? От страха или от холода?

— Не знаю…

Женщина закрыла темную книгу, испещренную крестами и черточками, с кряхтением поднялась из-за стола. Подходя к Гардинии, принюхалась, словно дикий зверь. Сплюнула через плечо. Толкнула гостью к лавке.

— Меня не нужно бояться. За всю жизнь только раз зло свершила, за то лишили меня боги смерти. Теперь людям служу…

— Я не вас боюсь, матушка… За него боюсь… За нас…

Рыданье вырвалось из груди. Гардиния закусила дрожащую губу, присела. Пара проницательных глаз сверкнула на нее из-под косматых бровей. Ведьма усмехнулась, вышла в чулан. Гостья же огляделась. Несмотря на устрашающий и грозный вид хозяйки, в комнате было уютно, пахло сушеными кореньями и травами. В печи мягко поблескивал огонь. Зеленые свечи на столе отбрасывали неясные тени на беленую печь и старый деревянный пол. Возле печи сидел, благодушно жмурясь на огонь, черный кот, а с ним — черный же лохматый пес. Тот тут же подошел, обнюхал ее ноги. Гардиния блуждающим взором поискала хозяйку. Вороба вскоре появилась с подносом в руках. Перед девушкой появилась темная глиняная кружка, наполненная до краев горячим молоком и ломоть хлеба.