Быть женой рекламного агента, возомнившего себя писателем?! Ничего страшнее этого и представить себе нельзя. А его сексуальная настойчивость? Кристоферу не жениться надо было, а заводить гарем, в котором он каждую ночь мог всласть топтать очередную податливую курочку! Как говорится, каждому свое, – кому курочки, кому любовь и душевная близость.

Может быть, она никогда не выйдет замуж. Судьба есть судьба. Мужчины, которые ей нравятся, терпеть не могут таких женщин как она – скромных и нежных, тихих, любящих домашний уют и детей.

И Бенджамин тогда решил не встречаться с ней по этой же причине. Мужчины его типа стараются идти по жизни легко, выбирают в подруги уверенных в себе, думающих лишь о карьере и успехе женщин, у которых даже почерк наполнен бешеной энергией самосозидания.

А что, не так? Так! Разве она не мечтает о домашнем очаге, о детях, о браке? Еще как мечтает! Вот поэтому она и одна. Такова суровая проза жизни.

Выше нос, Миллисент! – сказала она сама себе. Ты не одна, вокруг полным-полно одиноких женщин, одновременно робких и чувственных, мечтающих о страстной разделенной любви, и напарывающихся в жизни на сплошные разочарования.

Да таких женщин большинство! Они будут ждать всю жизнь, но ни за что не согласятся променять свои мечты на тусклое, убогое существование рядом с нелюбимым человеком. Просыпаться рядом с ненавистным мужем, смотреть, как он ест, пьет, гладить ему рубашки? Да ни за какие коврижки не надо подобного счастья!

Бенджамин принес в ателье целую корзину с детской одеждой. Миллисент переодела малышку и вынесла ее на газон, положив на плед, разложенный среди цветов, колеблемых теплым ветерком.

Сделав пару снимков, она потом расстелила другой плед розового цвета, разула ребенка и пустила пастись малышку под бутонами лилий.

– Какие у Аннабель красивые пятки! – воскликнула Миллисент. – Аннабель, смотри веселее! Оставь в покое лилии, улыбайся, птичка!

Удивительно, но крошка слушалась девушку, подставляла под объектив свои пятки, и визжала от восторга, как поросенок.

– Снимки будут замечательные, я отвечаю за качество! – раскрасневшаяся Миллисент встала с колен. – У вас прекрасный ребенок, мистер Лонгсдейл! Что вы так на меня странно смотрите?

Усталые глаза Бенджамина улыбнулись, жесткая линия рта смягчилась.

– Миллисент, мы с тобой на «ты», не забывай. А смотрю потому, что нравится смотреть и видеть больше, чем положено. Какой у тебя красивый пупок, раньше я его никогда не видел.

Только сейчас Миллисент поняла, что в азарте съемок потеряла на газоне пару пуговиц от блузки, и Бенджамин любуется ее обнаженным животом.

Девушка быстро заправила блузку в джинсы, от смущения и растерянности молча показала Бенджамину язык. Ей было приятно мужское внимание, что говорить. А внимание человека, за которого она когда-то могла отдать свою жизнь, было в тысячу раз приятнее.

Разве она не мечтала предстать перед Бенджамином обнаженной? Мечтала, и даже представляла в мыслях такое, в чем ни под какими пытками не призналась бы ни сестре, ни Анне-Терезе, ни самой себе. Но эти мечты были, и она их никогда не забудет и не предаст. Куда там Кристофер с его сексуальным марафоном! Никакой спорт не заменит истинные чувства и настоящие желания!

– Натуральная фотомодель! Киноактриса! – сказала Анна-Тереза в адрес малышки Аннабель. – Идеальное дитя. Как достойно вела себя в лучах софитов, перед объективом фотоаппарата. Вырастет, станет звездой Голливуда.

Лучше бы Анна-Тереза не произносила этих слов. Может быть, слова «фотомодель», «киноактриса» и «Голливуд» несут в себе заряд отрицательной энергии, ими можно пугать детей? Ребенок открыл рот и испустил такой вопль, что Бенджамин вздрогнул и поморщился. Аннабель орала прямо в ухо, будто считала, что иначе дядюшка ее не расслышит.

– Звездой зоопарка она вырастет, солисткой питомника обезьян, – проворчал Бенджамин. – Где же этот чертов скунс, кто-нибудь видел его? Куда он уполз, пугало огородное?

Аннабель продолжала самозабвенно орать. Она требовала опустить ее на землю, требовала вновь включить яркие лампы, хотела прикасаться носом к длинным стеблям лилий, демонстрировать пятки, размахивать руками и щурить глаза на ласковое солнышко.

Законное требование, ничего не скажешь. Бенджамину самому хотелось поваляться на уютном газончике в лучах клонящегося к закату майского солнца.

Миллисент с улыбкой взяла ребенка на руки, и Аннабель тут же замолчала. Казалось, на теле ребенка был установлен выключатель плача, которым Миллисент умело пользовалась.

– Ловко же ты обходишься с детьми, – потрясенный внезапно наступившей тишиной прокомментировал Бенджамин. – Ты прирожденная нянька!

– Миллисент – чудо, я всегда была в ней уверена, – изрекла Анна-Тереза и лукаво взглянула на Бенджамина. – Вас зовут, простите, я запамятовала…

– Мое имя Бенджамин Лонгсдейл, мадам Монтефалько.

– Господин Лонгсдейл, вы доктор, и глаза у вас умные. А девочка ваша такая славная. А вот скажите, что это за пятно на моей руке. Это рак?

– Я хирург, мадам, а не дерматолог. Тем не менее, думаю, ваше пятно – не рак. След ожога, случившегося много лет тому назад. Вы любите готовить, не так ли? Много времени проводите у плиты. Уверен, вы делаете потрясающую пасту.

– То есть, вы уверены, что это не рак?

– Совершенно уверен, кроме того, подскажу вам адрес хорошего онколога, хотите?

– Молодой человек, я вам верю! Вы меня успокоили и заодно помогли сэкономить пятьдесят долларов! И еще тридцатку, которую мне бы пришлось потратить на бензин, добираясь до врача. Идемте, мы вас проводим до машины. Реджинальд, друг мой, скажи до свидания Бенджамину Лонгсдейлу!

Старик сделал вид, что ничего не расслышал. Он с брезгливым видом старался кончиком своей трости затолкать чучело скунса под диван. Не сразу, но это ему удалось, главное, никто этого не заметил.

Вся компания вышла на свежий воздух. На землю спускались сумерки, веяло вечерней прохладой. Миллисент закрыла дверь в ателье и посмотрела на цветник. Это был настоящий оазис свежей зелени, им можно было гордиться. Цветы распространяли тонкий аромат. Рай, да и только! Настроение у всех было прекрасное, даже у мистера Маккормика, избавившего мир от чучела скунса.

– А где ты живешь? – спросил Бенджамин, склонив голову к самому плечу девушки, чтобы почувствовать запах лаванды.

– В этом же доме. Гостиная, спальня, кухня и ванная комната на втором этаже. Первый этаж, как ты уже видел, занимает ателье и фотолаборатория. Цветник считается моим условно, я разбила его на чужой земле. А соседи, с которыми ты познакомился, мне здорово в этом помогли. Все равно автостоянка хозяевами заброшена, больше года ею никто не пользуется. Когда ты увидишь снимки с малышкой, окруженной лилиями, то поймешь, почему меня все считают преуспевающим фотографом. Цветы и дети – самые главные чудеса на свете!

Выходя на улицу через металлические ворота мимо клумб с тюльпанами и гиацинтами, Бенджамин обратил внимание на абсолютно новенький знак «Прохода нет!»

– Вчера муниципальные дорожные рабочие повесили. Может быть, затевается какая-нибудь стройка. С ужасом думаю, что рано или поздно на месте автостоянки построят какой-нибудь склад или гараж, – грустно сказала Миллисент. – Появятся грузовики, дым и копоть, грохот. С цветами придется распроститься.

– А ты не пробовала купить эту землю? – поинтересовался Бенджамин.

– Купить! – усмехнулась Миллисент. – Для этого нужны деньги, знаешь, сколько стоит земля в центре города?

– Мы надеемся, цветы никто не тронет, они, как и Миллисент, достопримечательность нашего квартала! – вступила в разговор Анна-Тереза.

– А где работает Маргарет? – совершенно искренне поинтересовался Бенджамин. Его, надо признаться, интересовали детали жизни своей давней знакомой.

– Работает вместе со мной, она тоже фотограф, хотя и служит в журнале, как я тебе говорила. Мы делим с ней это ателье. Она делает портреты новобрачных и некоторую другую работу, в основном для своего журнала. Но за цветами ухаживаю я одна, мне это только в удовольствие. Стойте! Хочу сделать снимок – ты и твоя малышка на фоне тюльпанов!