К десяти стемнело окончательно, и Докучаев приказал выдвигаться.

– Простимся, что ли? – протянул Алесь Бабич. Шагнул к Янке, обнял за плечи, привлёк к себе. Та всхлипнула, уткнулась лицом в грудь.

– Ты это… – Алесь шмыгнул носом. – Не серчай, если что. Играл я вчера на тебя.

– Как это играл? – запрокинула лицо Янка.

– Обычно, в карты. Вон с ней, – Бабич кивнул на Смерть. – Думал, отобью тебя у неё. Не вышло, фраернулся с тузом, двойку вместо него дёрнул. Знал бы, руки бы себе оторвал. И тебя не вытащил, и себя, считай, приговорил.

– Как это приговорил?

– Да так. Неважно, пошли.

Докучаев установил ручник, приладил диск, оставшиеся два прикопал в землю. Поодаль устроился с самозарядкой Токарева Лабань. Приладил магазин к трофейному шмайссеру и залёг в можжевельнике Бабич.

– Давай, – обернулся Докучаев к Каплану.

Ухватив мешок с минами, Лёвка протиснулся сквозь кусты. Отдышался и, волоча мешок за собой, полез на насыпь. Добрался до рельсов, зубами развязал стягивающую мешок тесьму, на ощупь выудил мину. Отложил в сторону, выдернул из чехла нож и принялся рыхлить щебёнку. Грунт не поддавался, был он жёстким и твёрдым, свалявшимся, спёкшимся от времени, утрамбованным тысячами пронёсшихся поверху поездов.

Лёвка выругался, упрятал нож в чехол, отомкнул от трехлинейки штык. С ним дело пошло быстрее – лихорадочно работая штыком, как лопатой, и в кровь обдирая пальцы, Каплан наконец справился. Трясущимися руками нашарил мину, затолкал под рельс, освободил замыкатель. Теперь предстояло закрепить его на рельсе бечевкой, но проделать это Лёвка уже не мог – не слушались сбитые в кровь пальцы. Каплан, стиснув в отчаянии зубы, застонал вслух от бессилия.

Сидящая поодаль на шпалах Смерть встрепенулась. Поднялась, заскользила по насыпи вниз.

– Помоги ему, старик, – бросила Смерть Лабаню. – Один не справится.

Вдвоём им удалось закрепить мину, и Лёвка принялся делать подкоп для второй, десятью метрами выше по склону. Он уже почти закончил, когда донесся далёкий и ещё еле слышный звук приближающегося поезда.

Докучаев вымахнул из укрытия, взбежал по насыпи и приложил ухо к рельсу. Успеем, должны успеть, навязчиво думал Докучаев, нутром ловя исходящий из стали гул. В дюжине шагов от него старый Лабань лихорадочно крепил бечевой вторую мину. Успеваем, с радостью подумал Докучаев, и в этот момент снизу, от моста, полыхнуло светом и донёсся лязг.

Вжавшись в насыпь, Докучаев приподнял голову и обмер. Вверх по рельсам бодро катила дрезина, фонарные лучи с неё, описывая полукруги, освещали склон.

Докучаева пробило холодным потом. Через пару минут дрезина будет здесь. Подорвётся на мине, с опорного пункта у моста успеют дать сигнал, и машинист приближающегося поезда затормозит.

Докучаев вскочил на ноги и в ту же секунду увидел Смерть, неспешно скользящую, плывущую по шпалам навстречу дрезине. Докучаев замер, лязг дрезинных колёс на рельсовых стыках казался ему грохотом, который производило, расшибаясь о грудину, его сердце. А потом лязг вдруг стих. Обшаривающий рельсы фонарный луч взлетел в небо, а затем закувыркался, покатился по насыпи мигающим белым пятном. Второй ткнулся в землю и умер. Секунду спустя лязг возобновился, но теперь он был уже не тот, что раньше, увесистый и бодрый, а дребезжащий, слабеющий и частый. Докучаев понял: то дрезина, катясь по инерции, уносила обратно к мосту мёртвый экипаж.

– Всё, – тихо сказала Докучаеву материализовавшаяся из темноты Смерть. – Больше я ничего для тебя сделать не могу.

– Спасибо.

Гул поезда нарастал, близился, и Докучаев уже знал, понимал уже, что дело сделано и затормозить теперь не успеют. И что рявкнувший команду мегафон у моста, и завершившая эту команду автоматная очередь значения уже не имеют.

– Назад! – выпалил Докучаев, скатившись с насыпи. – Отходим!

Подхватив ручник, рванул вглубь леса. Метров двести пробежал, уворачиваясь от выныривающих навстречу из темноты сосновых стволов. На секунду остановился, шестым чувством поймал надвигающуюся из-за спины опасность, обернулся и принял вымахнувшего из кустов поджарого пса на грудь.

Ручник отлетел в сторону. Докучаев рухнул навзничь, перехватил собаку за морду, перевернулся, подмял под себя, свободной рукой рванул из кобуры ТТ. Он не успел – второй пёс сиганул сбоку, сходу ударил в плечо и, поднырнув снизу, вырвал Докучаеву горло.

Каплан застал его уже мёртвым. Жахнул из трехлинейки в метнувшуюся к нему с земли оскаленную морду, передёрнул затвор, повторным выстрелом добил. Упал за ствол, выпалил на звук треснувшей неподалёку автоматной очереди. Заметил выроненный Докучаевым ручник, бросился к нему, ухватив за ствол, потащил в укрытие.

От насыпи полыхнуло светом и оглушило грохотом. Лёвка вскинулся, замер на секунду. Удовлетворённо кивнул, осознав, что свет и грохот – результаты крушения поезда. Перехватил ручник за приклад, вывалил на траву, встал за ним на колени. Он не успел пасть плашмя. Автоматная очередь прошила Каплану грудь, отбросила, швырнула на землю. Ни подоспевшего Бабича, ни склонившуюся над ним Смерть Лёвка уже не увидел.

– Девчонку уводи! – проорал Алесь Бабич Лабаню. – Ну же, твою мать!

Старик обернулся. Янка, вцепившись в сосновый ствол, стояла недвижно. Лабань ухватил её за руку, старчески кряхтя, потащил за собой в лес.

Не уйдём, думал старик, одышливо хрипя на бегу. Резкие гортанные крики на чужом языке и треск автоматных очередей раздавались уже повсюду, со всех сторон. Не уйдём, не уйдём, не уйдём, отчаянно билось в висках. Пуля догнала Лабаня, ужалила в плечо, вторая вошла меж рёбер и пробила лёгкое. Он выпустил Янкину руку, сунулся на колени, повалился лицом вниз. Горлом хлынула кровь.

Янка, вцепившись в тощие стариковские плечи, задыхаясь, рывками пыталась тащить. Рывок, ещё рывок. Сил не было, ничего уже не было, но она тащила и тащила – упорно, метр за метром, вопреки безнадёге, отчаянию, вопреки всему.

Бабич дал по лесу от живота очередь, отбросил шмайссер, метнулся к ручнику. Оторвал от приклада мёртвые Лёвкины руки. Перебросил сошки, упёр в грунт. Краем глаза поймал мелькнувшую между стволами фигуру. Срезал её очередью на перебежке, уцепил взглядом вторую, зачеркнул пулями и её.

Следующие несколько минут Бабич вёл огонь. Стрелял и после того, как хлестнуло по бедру и скрутило от боли. И после того, как пуля прошила предплечье, обездвижив левую руку. И даже когда в пяти метрах разорвалась граната и осколок впился под рёбра.

Ещё одна граната рванула справа. Бабич зарылся лицом в землю, а когда вскинул голову, в двух шагах от себя увидел Смерть. Она сидела, согнувшись, скорчившись, едва не свернувшись в клубок. Брошенный Бабичем шмайссер лежал на траве у её ног.

– Стреляй, падла! – заорал на Смерть Алесь. – Что расселась, сука, стреляй!

Смерть резко выпрямилась, её шатнуло из стороны в сторону.

– Я не умею, – прошептала Смерть горестно. – Мне нечем стрелять.

– Чтоб тебе сдохнуть, – Алесь вновь припал к ручнику.

– Я бы не прочь, – отозвалась Смерть. – Но не могу вот.

Смерть поднялась, новая граната разорвалась у её ног, разворотив осколками шмайссер. Бабича взрывной волной опрокинуло на спину, острый шестимиллиметровый шмат металла вошёл под сердце.

– Прости, – сказала Алесю Смерть. Забрала его и поспешила прочь.

Янка отпустила старика, повалилась с ним рядом. Силы закончились, и жизни осталось всего ничего. Янка улыбнулась склонившейся над ней Смерти.

– Вставай, – грустно сказала Смерть. – Пойдём.

Янка послушно поднялась на ноги. Стало вдруг легко, усталость ушла, и даже лес вокруг посветлел, перестал стрелять и перекликаться чужими голосами.

– Пойдём, – повторила Смерть.

Янка ступила ей вслед, сделала шаг, другой, затем остановилась. Умереть оказалось совсем не страшно. Только почему же… Стало вдруг тревожно. Почему же она одна…