Киваю. Теперь все просто и понятно. Это и раньше было просто и понятно, а сейчас почему-то особенно. Знал ли я, что они через какое-то время умирают? Нет, не знал.

– Не знал, – говорю.

– Зато ты знал, как их разделывать. Готов к смерти?

Киваю.

– Вас осталось пять.

– Их осталось четыре, – говорит Девятый. – И скоро не останется ни одного. Настоящий Девятый ликвидирован мной в тридцать восьмом году. Кстати, вы тогда очень здорово помогли. А теперь сдохни.

Снова киваю, закрываю глаза.

Последнее, что я чувствую, – как на мое плечо ложится детская ладонь, и меня касаются мягкие и приятные на ощупь крылья.

Стоит только выйти, как огромное количество слов, вещей и явлений разворачиваются в бесконечную, непостижимую картину мира. Я переступаю давно не крашенный, стершийся от множества ног деревянный порог моего дома и выхожу в небольшой палисадник, каких уже мало осталось в больших городах. Со всех сторон его зажали ухоженные изгороди и заборы, въезды для автомобилей. Да и сами автомобили, не стесняясь, прижимаются к невысокому покосившемуся штакетнику, который будто бы пророс через неухоженные георгины и куцую черную смородину.

Калитка открывается в обе стороны, но на себя – тяжелее, мне приходится ее приподнимать. Так и в этот раз, калитка оказалась прижата большой и высокой машиной, с хищной хромированной мордой-решеткой. Чтобы открыть калитку, мне пришлось переложить плащ и повесить палку на правую руку. Вероятно, за последние десять лет я проделывал это столько раз, сколько было необходимо, чтоб проделать в старом покоробленном асфальте две глубоких борозды. Выйдя за калитку, я постарался стать к автомобилю как можно ближе, и принялся аккуратно закрывать калитку. И уже закрыл ее, когда с двух сторон одновременно меня схватили за руки.

Для того, кто ежедневно замечает, как меняется мир, нет проторенных троп и привычных движений. Еще вчера маленькая береза с трогательными большими листами на тонком стволе воевала за свое место у моего забора, сегодня – забор покосился от выброшенной стопы ее корня, а крона ее заслонила уродливые небоскребы на юге столицы. Так как калитка оказалась закрыта, мне пришлось кувыркнуться назад, вверх по капоту, высвобождая ставшую рыхлой и скользкой ткань костюма из бронированных рук двух массивных черных фигур. Замечаю, как с разных сторон к моему острову-автомобилю бросились десятки так же одетых солдат. Без оружия. И никто не смотрел на меня сквозь прицел – я бы это почувствовал.

Я поднялся на ноги, выпрямился. Сквозь редкий строй черных фигур и смоляной блеск шлемов ко мне подходил невысокий седой мужчина, странно худой и незащищенный в своей летней рубашке и серых брюках на фоне окружающей его брони. Подойдя к машине так, что его лицо оказалось в метре от моих ног, он поднял голову и сказал:

– Простите, мне необходимо с вами поговорить, и вы знаете, что просто так с вами невозможно встретиться.

Я решил улыбнуться ему, сделал это и спрыгнул вниз.

Кроме прозрачной крыши, в автомобиле больше не было ничего интересного для меня: вопросы, которые стали уже давно привычными, выражения признательности, которые мне не нужны. Признаться, все это время я провел, включая и выключая кнопку прозрачности, пытаясь себе представить, как выглядели подошвы моих ботинок изнутри, из салона машины.

Буквально через полчаса мир пополнился еще одним весьма богатым человеком. Мне не жалко, тем более, надо отдать ему должное – он сумел вычислить меня самостоятельно, балансируя на грани гениального анализа и паранойи.

Продиктовав ему по памяти номера телефонов фондов и его будущих партнеров из Силиконовой долины, я заметил:

– Вы обратили внимание на то, насколько усложнилась искусственная природа? Ранее мне приходилось видеть ученых, наблюдавших за муравейниками под стеклом, которым было достаточно механических часов и листка бумаги с карандашом, чтобы разгадать сложные правила строительства муравьиных троп. Сейчас ученые не могут справиться с управлением светофорами так, чтобы не было пробок в час пик.

Его ответ мне понравился:

– Мы слишком быстро меняемся и мало изучаем собственную природу, с часами и бумагой с карандашом, не подгоняя решение под результат. Слишком любим знать ответы заранее.

И я решил ему доверить проект по созданию виртуальной карты столиц мира в будущем, всего через двадцать лет. Продиктовав ему, какие игры и студии компьютерного дизайна произвели на меня впечатление, я почувствовал удовлетворение.

Так как он меня задержал, я позволил ему подвезти меня в аэропорт. Мне предстояло провести несколько часов в полете.

Я неоднократно падал и разбивался вместе с самолетами. Последний раз – всего лишь пять лет назад. Мой старичок «Spitfire PR IF», напоследок чихнув паром, упал в самом начале взлетной полосы на одном тропическом острове, который долгое время служил мне домом после последней большой войны. Честно проработав на меня двадцать лет, отпугивая контрабандистов и спасая отчаянных яхтсменов, самолет рухнул своими тремя тоннами на полосу, подтвердив истину: то, что плохо началось – плохо кончится, и то, что имеет начало, имеет и конец. Самое странное, что перед этим на моем любимом острове разбился принадлежавший рейхсканцлеру «Ю-52», и это привело к спасению тех самых людей, отлет которых из Старого Света был чуть ли не наиболее важной победой в войне. После этого я не падал почти два десятилетия.

За эти двадцать лет многое произошло. Много было ошибок, и, пожалуй, главной из них оказался выбор острова в качестве моей послевоенной базы. Вместо того, чтобы, наконец, систематизировать сохраненные мною артефакты старых культур и цивилизаций, я годами гонялся по острову за учеными и охранял их от вторжения непрошеных гостей, породив много мифов и даже развязав как-то настоящую маленькую тропическую войну. Но, с другой стороны, спасенные люди и состояния позволили мне вернуться в мир во главе группы очень влиятельных людей.

Сегодня я лечу над Европой, где мне не нужно самому заниматься охраной, как я это делал на острове, – у многих музеев и банков замечательная охрана. И в любом достаточно старом европейском городке можно основать филиал института, привлекая лучших ученых зарплатой и статусом, а не уединением с наукой. То, что ранее открывалось во время созерцания, посредством сосредоточенного наблюдения, сегодня изучается усреднением результатов с помощью безумного пересчета вариантов в цифровом формате. И чему тут удивляться? Я и не удивляюсь. Неживая природа всегда стремится к упрощению, рассыпается в пыль и на атомы, а живая природа паразитирует на этой агонии разрушения, придавая ей хоть какой-то смысл.

В Лондоне прохладно, я надеваю плащ. Несколько минут в скоростном вагоне – и я уже в центре города. В лобби дорогого отеля меня ждут. Хотят получить последние распоряжения те несколько человек, которым предстоит снова вернуть интерес к изобразительному искусству эпохи Возрождения. Отдавая последние распоряжения, я начинаю затылком чувствовать чей-то пристальный взгляд, не несущий опасности. Вероятно, меня кто-то узнал, а узнать меня мог только тот человек, с которым я был знаком. Я продолжаю говорить, не оборачиваясь, тем более – я догадываюсь, кто это. Минутные стрелки на четырех циферблатах часов над стойкой администратора успевают пробежать половину окружности, когда мой последний собеседник поднимается с кресла для прощального рукопожатия. В шуме вестибюля большого отеля я четко различаю приближающийся стук женских каблучков, сквозь запах кофе стремительно прорывается аромат духов. Катя.

Нас разделяет низкий столик, мы стоим и смотрим друг на друга. Я знаю, как выгляжу. Серый костюм-тройка и неизменная шляпа, да и дорогая деревянная палка, судя по моей фигуре, нужна мне для того лишь, чтобы подчеркнуть мужскую зрелость. А она превратилась в сухую высокую старуху, но строгая юбка и жакет все еще сохраняют ее модельный силуэт. Как же мужчины неприятно обманываются, обгоняя ее, чтобы заглянуть в лицо… За последние десять лет ее глаза окончательно выцвели и стали почти белыми.