В это время старуха-ключница, воспользовавшись отсутствием Мишко, привела к Марфе врача с корабля слепых. Тот внимательно осмотрел соляную женщину и прописал ей микстуру из пустырника и подорожника, а потом помазал её глаза кровью годовалой козы, а губы – водой из гнилого колодца. Марфа вздрогнула и ожила на миг, и в этот момент врач с корабля слепых влил ей в рот микстуру.

Мишко почувствовал движение матери и на секунду закрыл глаза. Чёрные машины тут же остановились, а дома прекратили разрушаться. Те, которые падали в эту самую секунду, застыли висячей пылью и осколками кирпичей.

Марфа оставила врача с корабля слепых и старуху-ключни-цу и направилась в город. Она шла по той же самой дороге, что и Мишко, а за ней бежали местные мальчишки и дразнили её, называя соляным столпом. Марфа не обращала на них внимания, потому что дорога была долгой, до самой зимы, а листья на деревьях даже не начинали желтеть. Мальчишки вскоре отстали, самые бойкие вернулись в деревню, а кто послабее, тот завяз в красной земле и ждал помощи от взрослых. Марфа шла вперёд, глядя перед собой, но не различая ни дороги, ни солнца, ни ветра. Она видела только Мишко, кровь от крови своей. Учитель с корабля слепых качал головой и цокал языком, а священник с корабля слепых морщил лоб и грозил своему небесному командиру маленьким кулаком.

Водители вышли из чёрных машин, и главный подошёл к мальчику. У водителя было одутловатое лицо, лоб его покрывали тяжёлые складки. Создавалось ощущение, что он натянул на себя чужую кожу – впрочем, так оно и было. Он снял свои чёрные очки и внимательно посмотрел в глаза Мишко, а последний разрешил чёрному человеку сделать это.

Марфа уже не могла идти, её ноги стёрлись практически до самых коленей, и она ползла на руках, падая соляным лицом в красную от крови мужа грязь. Возница с корабля слепых хотел отправиться ей на подмогу, но священник с корабля слепых остановил его, сказав, что она должна сама преодолеть этот путь.

Чёрный человек, посмотрев в глаза Мишко, понял то, что до него открылось Блажо и учителю с корабля слепых. Он сделал шаг назад и движением руки остановил птиц, летящих в небе, рыб, плывущих в воде, и зверей, бегущих по лесам. Он остановил дорогу, и деревню, и старуху-ключницу, и пулемёт в низине, и облака, опускающиеся на землю. Только Марфа ещё кое-как двигалась по застывшей дороге, и впереди уже маячили стеклянные башни города. Её руки препятствовали ногам, её глаза показывали совсем не то, что слышали уши, а в волосы вплелась случайная стрекоза и застыла там по приказу чёрного человека.

Чёрный человек стал в церемонную позу, поднял руки, точно Атлант, поддерживающий небесный свод, и сказал ровным механическим голосом:

«Капитан корабля слепых умер».

Это всё объясняло. Нашествие чёрных автомобилей, превращение Марфы в соляной столп и – самое главное – появление Мишко на свет.

Фразу человека в чёрном слышала и Марфа. Уже наступала зима, когда она добралась до города, но человек в чёрном по-прежнему стоял напротив мальчика и ждал его единственного слова. Слово, которое должен был произнести Мишко, могло быть коротким или длинным, оно могло принадлежать любому языку и любому народу, оно могло пахнуть ладаном, желчью или книжными страницами, но оно должно было являться именно словом, а не жестом, не движением, не порывом.

Она хотела предостеречь сына, потому что ей казалось, что она понимает больше него. Она протянула руку, но до Мишко оставалось целых две руки, и она не дотянулась. Она упала на асфальт и растеклась соляной лужей, а когда наступила весна, в этом месте появились белые цветы.

Человек из чёрной машины пристально смотрел на мальчика, и из-под его чёрных очков текли нефтяные слёзы.

Мишко провёл рукой по небу и отпустил застывших птиц, а потом он отпустил дороги, и леса, и зверей, и певчие женские голоса, а сам наклонил голову и сказал слово.

Слово рванулось вперёд, смяло чёрного человека, втоптало в землю чёрные машины, сровняло с камнем стеклянные башни и понеслось по всей земле, нарушая ход времени. Год сменял год, век сменял век, а слово неслось по земле и дробило всё, что не вписывалось в его рамки.

Мишко снял рубаху, нагнулся, поднял с земли блестящий знак капитана корабля слепых и прикрепил его к голой груди. Из-под знака текла густая красная жидкость, похожая на кровь, а Мишко шагал обратно, по направлению к деревне, чтобы принять свой крест и вернуть долг Блажо.

Корабль слепых обрёл нового капитана.

– Первый.

– Второй.

– Третий.

Ефим вслушивался в отдалённые, но по-военному чёткие выкрики однополчан. Слушал и с дрожью в коленках пытался прикинуть, каков его порядковый номер в строю. Девяносто девятый? Сто второй? «Только бы не сотый, только бы не сотый», – хищной птицей клевала в стенку черепа единственная мысль. Ефим пытался отгородиться от навязчивой идеи, переключиться на что-то светлое и приятное. Но сознание продолжало жонглировать, играть этой мыслью, как котёнок скомканной бумажкой: «Только бы не сотый».

Ефим привык, что на вечерних и утренних поверках переклички проводились пофамильно, оттого и не ведал, каков был его номер по порядку. Однако с его-то везением. Наверняка единица с двумя нулями. И за что ему это? Проклятая война! Трижды проклятый Совет по Правам Человека – неужели сложно было добиться экзекуции для каждого двухсотого? Или сто пятидесятого?

– Тридцать третий.

– Тридцать четвёртый.

Знакомый голос. Николаев? Он же в санчасти лежал. Вот гад, не вовремя выписался, – так бы Ефим вполне мог оказаться девяносто девятым. А впрочем, шанс ещё есть.

Ефим, как и все его сослуживцы, родился и вырос в спокойном мире, обществе без насилия. Войн на тот момент не было уже лет двести. И не только больших конфликтов, но и мелких локальных стычек. Преступников научились «перевоспитывать» с помощью нейрохирургии и особых препаратов. И государствами давно уже руководили не жестокие вояки или алчные политики, а интеллектуальная элита – ярые поборники прав и свобод личности. Работу правительств координировал Всемирный Совет по Правам Человека.

Без санкции Совета правители и шага сделать не могли. Однако, несмотря на кажущееся благополучие, жизнь со временем стала невыносимой. Всё большее число людей неумолимо тонуло в волнах депрессии. И волны эти всё больше походили на разрушительные цунами, ежегодно унося жизни сотен тысяч самоубийц. Над решением этой сложнейшей проблемы работали несколько крупнейших научных центров, но выход в итоге был найден один, и довольно неожиданный.

Оказалось, что природная агрессия, таящаяся в глубинах подсознания каждого гражданина, не находя выхода вовне, начинала пожирать человека изнутри. Унаследованное от диких пращуров стремление доминировать, добиваться успеха любой ценой уже нельзя было удовлетворить одними лишь компьютерными играми и пейнтбольными кляксами.

По совету психологов, экономистов, демографов и прочих высоколобых ребят, решено было развязать большую войну. Чтобы открыть простор для проявления героизма, стойкости, силы воли и других не менее замечательных качеств личности. Дать, что называется, эмоциональную и физическую встряску заскучавшим гражданам. Ну и заодно решить некоторые накопившиеся межгосударственные проблемки, – но уж об этом, конечно, вслух не упоминалось.

И ведь поначалу казалось, что учёные умы попали в самое яблочко – такой подъём царил в городах и селениях, что какая там депрессия. Девушки рыдали на груди возлюбленных, обещая ждать с войны. Парни и мужики с энтузиазмом изучали стрелковое вооружение и примеряли кевларовые защитные комбинезоны. Правозащитники однозначно запретили оружие массового поражения, танки, авиацию и многое другое. Только пуля-дура да штык-молодец, ну и, конечно, самые надёжные защитные комбинезоны.