Глазастого читателя смущает качество снимка. Равно как и приличная сумма, предложенная за летающий кошмар. Понятное дело, японцами. Только у них самое великое любопытство на свете.

В поисках правды, или истины, – в чём именно разница, здесь понять трудно, – огромную пользу приносят факты косвенные. А также непознанная закономерность, известная как Его Величество Случай. Я подумал об этом, ожидая автобус Беляевка – Одесса в заведении «Ветерок», что в селе Маяки. В двух десятках метров начинается мост через Днестр. Продувное село это на оживлённой трассе находится сравнительно далеко от крепости, но зато на самом краю мрачной днестровской поймы. От густых пойменных камышей к центру Одессы немногим более сорока километров.

Посетителей в «Ветерке» никогда не любили, хватало того, что страстно обожали их деньги. Была полуденная атмосфера, мат уже давно и успешно прошёл таможню. Я единственный в зале пил кофе. К моему столику присоседился маяцкий рыбак, любитель ставить снасти на всё живое. Он хищничал по ерикам – узким извилистым протокам среди глухих зарослей рогоза и камыша.

– Жизнь шершавая… – утренняя добыча не порадовала его.

Вот уж воистину: «Сухой рыбак и мокрый охотник являют вид печальный».

Разговаривали лениво. На вечную для Украины державную тему. Сошлись во мнении, что депутатам Рады надо переизбрать народ. Пусть выберут себе китайцев, а нас, так и быть, заберет Госсовет КНР. Я ворочал в голове разные другие мысли и часто отвечал невпопад.

Вскользь рыбак упомянул, что видел в глубине поймы небольшую поляну, где камыш был «съеден подчистую».

– И видел уже во второй раз! – добавил он.

Порция адреналина вспенила вены, но я откровенно засомневался:

– Что значит, «съеден»?.. Может, кто-то из местных косой помахал?

Маяцкий житель посмотрел на меня с непониманием:

– Скосил?.. Зачем так далеко? Камыша полным-полно возле села.

– Действительно…

Конечно, я спросил:

– Ты сказал, во второй раз?

– Да, так и сказал. Такая же – гэть голая! – поляна попалась мне на глаза три года тому. Вспомни, ох, дюже жаркое тогда случилось лето.

– И расположена она была где-то рядом от этого места?

– Да, в общем-то… Метров двести.

Это были несусветные вещи, но для рыбака абсолютное обыкновение дня. Мы еще немного поговорили на эту тему.

– Так и кабан мог пузо на солнце погреть.

Рыбак твёрдо стоял на своём:

– Обгрызенное всё! Как листья в саду. Что творит шелкопряд – видел хоть раз?..

В эту минуту я понял: где-то в глубине жуткой днестровской поймы обитает гусеница мотылька. Логическая цепочка наконец-то замкнулась. Появиться без гусеницы мотылек не мог.

Потом была поездка в провинциальный до сонной сладости Аккерман.

Городок Аккерман серебрился от тополиной листвы. В привокзальной лавке меня обрадовал небольшой ящичек из фанеры. Стекло позволяло узнать, что внутри. Такие держат на разных проходных и каптерках для служебных ключей. А здесь в ящичке лежала жменя сухариков из белого хлеба. Поперек стекла был наклеен инструктаж в одну строчку: «Разбить в случае крайней необходимости».

На зеленой горе, где стоял Вознесенский собор, хрестоматийно прозвучал колокол. Звук одной тугой нотой оторвался от колокольного тулова и, мягко обтекая дома, ушел в крепость. Для меня это было необычно: в Одессе колокола петь не умеют, они просто бьют. Звук резкий, рассыпчатый, сразу же оседает. Для певучести в колокольной лигатуре не хватает жмени серебряных царских рублей.

Я уверовал: удар колокола возвестил о непременной и близкой удаче.

Раскаленная крепость мерцала от жара. Высота наружной стены, упирающейся в цитадель, была просто неимоверна. Роняю руки в облака, сказал поэт, и здесь, на восточной стене, это было реально.

Я побродил у стен со стороны желто-голубого лимана. На глиняном откосе, недалеко от бездонного рва, хрустела битая керамика, колотая черепица. Двадцать веков назад черепицу изготовляли римские пехотинцы из манипулы Мезопонтийского легиона. У самой воды я нашёл затёртый мундштук тахта-чубук – турецкой курительной трубки.

Ватная жара, безлюдье. Собственно, я ни на что не рассчитывал. Тогда решил поговорить в сувенирном ларьке и с покупателями в магазине. Спрашивать в лоб про мотылька не решился, задавал вялые и якобы чисто от скуки вопросы о наличии местных тайн. Мне отвечали, что тайные ходы в крепости есть, да, это правда. Потом поведали какую-то галиматью о подземных рогатых жителях. Взвод румынских солдат не смог пробиться к своим в 44-м году, в плен не пошел и, укрывшись в крепости, принялся обживать местную преисподнюю. Рога на голове появились, видимо, по ходу пьесы. Жители домов, расположенных возле крепости, действительно слышат шум, иногда доносящийся из-под земли.

История не укладывалась в голове, но все, кто её рассказывал, светлели лицами и доброжелательно улыбались. Аргумент «даже “Комсомолка” об этом писала» несколько ошарашил. Моё личное, «пернатое», любопытство базировалось на одесской тротуарной газете.

Далее, по законам жанра, следовало развесить уши на местном базаре.

На пыльной веранде базарного кафе я пил зеленое домашнее «шабо». Удивительным образом в кафе ещё сохранились гранёные стаканы. Я пересчитал прозрачные грани. Четырнадцать! Да, это было то самое изобретение скульптора Мухиной, автора эпохального монумента «Рабочий и колхозница».

Немолодой продавец – слово бармен к нему решительно не подходило – заметил моё удивление.

– «Маленковский»! – Он взял граненый стакан, посмотрел на свет; так говорили сразу после войны.

Народ едва шелестел башмаками, из кафе никто никуда особенно не спешил. Провинция – такая планета, которую не обжигает суета столичного солнца. Её орбита уходит в апогей к слухам и возвращается к реальному повышению цен.

Вода из крана течет медленней, чем в Одессе.

Льстивая спинка пластмассового стула склоняла к неторопливой атрибутации жизни. Быть зевакой – самая сладостная форма истечения жизнью. У ног возник невероятно липучий кот. Его серый хвост лгал о тяжелой и беспросветной кошачьей жизни. За исключительное умение попрошайничать кота звали Присоска. Я заметил, Присоска любит рассматривать женские ноги. Услышав на пороге стук каблуков, он выпускает черные когти.

На веранде сидели местные отличницы лёгкого поведения. Веранду они называли «витрина». Одна из них процитировала для меня:

– «Когда Бог раздавал мозг и совесть, я стояла в очереди за ногами и сиськами, но они закончились, поэтому мне достались только жопа и приключения».

– Кто это сказал?

– Не знаю. Но хорошо, правда?

– По крайней мере, иллюстративно.

Меня интересовал неизвестный пока местный чудак, которому есть до всего дело. Подобный типаж имеется в любом месте, где есть лавочка у ворот или видно линию горизонта. Такие люди легко замечают и понимают неочевидные вещи.

Неохотно, снизойдя к моей просьбе, но больше потому, что я неуёмно вливал хрусткий, пробирающий до озноба местный кисляк, продавец достал из-под стойки телефон, несколько раз пустил диск с цифирью по кругу:

– Петрович?.. Да, это я. Как где? На праце. Здесь человек с Одессы приехал. Что значит, причём здесь ты! А вот причём!! У него тоже больной интерес на разные загадки природы. Лет тридцать пять. Трезвый, трезвый, у меня не напьёшься. Так, а я о чём говорю: пусть идёт!

Затем он повернулся ко мне:

– Где-то через час… – оторвал край от газетного листа и чиркнул адрес нужного человека.

Надо же: улица фельдмаршала Кутузова, на другом конце которой после войны снимал угол бывший немецкий колонист. Таким вот фокусом крутит человецами лихой бес.

– Разговаривать с ним великое терпение нужно.

– Нервный такой?..

– И нервный тоже.

И хотя мне было уже очень даже сибемольно, я попросил заключительный стакан «шабо», конфетку «барбариску» – закусочный стандарт советских времен. У нашего разговора благодарно открылось второе дыхание.