— Да будь мы из полиции!.. — вскричал Коротышка.

— …или тем паче из Охранного отделения!..

— …Тем паче!.. То за все ваши давешние художества вы бы не коньяк с нами пили, а уж нынче же сидели бы в крепости! А через неделю-другую…

— …по этапу бы! В кандалах!..

— …Это при самом благоприятном исходе!

Сердце у фон Штраубе уже оторвалось и летело в пропасть, но с голосом еще удавалось совладать.

— Что вы, однако, имеете в виду? — спросил фон Штраубе по возможности твердо.

Иван Иванычи переглянулись и кивнули друг другу (до сих пор они словно бы вовсе не замечали присутствия один другого, действуя как детали единой, хорошо смазанной механики).

— Что ж, извольте. — Коротышка извлек из кармана блокнот. — Третьего дня вы имели неосторожность прихватить из Адмиралтейства сверхсекретный пакет…

— …зашив его под подкладку шинели, — сверившись со своим, точно таким же блокнотом, вставил Крупный.

— Так что, согласитесь, на простую забывчивость тут навряд ли спишешь… Затем, в тот же вечер вы встречаетесь… Здесь мы, пожалуй, пропустим, дабы не порочить имя его высокопревосходительства… Затем, не далее как второго дня вы… Гм, простите за неделикатность… принимаете у себя некую международную авантюристку Мадлен Розенблюм или как там бишь ее?..

— …Пакет, между тем, бесследно исчезает!..

— Да, да! Это, так сказать, "prima", на случай, если мы из Охранного отделения. Теперь "sekunndо" – на случай, если мы из полиции…

— В тот же вечер вы посещаете своего знакомого, отставного капитан-лейтенанта Василия Бурмасова. Вслед за чем дом Бурмасова вместе со всем имуществом сгорает дотла, вы же счастливым образом уцелеваете и, прихватив с собой бывшую на содержании у Бурмасова глухонемую девицу Марью Рукавишникову, также известную в полусветских кругах под прозванием Нофрет…

— …а также, по случайности, шубу стоимостью в полторы тысячи…

— …Ну, не будем останавливаться на таких мелочах… После семирублевой за месяц комнаты у monsieur Лагранжа переселяетесь с оной девицей в двадцатирублевый – уже, заметьте, за сутки! — номер в "Астории". — Он спрятал свои записки. — Когда б мы были из полиции, — занятная, а, как вы полагаете, вырисовывается история, господин лейтенант? Мечта для криминальной хроники! В самый раз, чтобы после скорого суда – пряменько на Сахалин?

Поскольку фон Штраубе безмолвствовал подавленно, котелки стали переговариваться между собой, причем почему-то по-английски:

— Doesn’t seem to you that we’ve overdone it? We should have worked more delicately. Look, he’s so frightened!

— Nevertheless, it seems to me mister lieutenant is begining to understand something.

— Anyway, let us consider it as a measure of necessety. I hope he’ll overcome his doubts at last. [13]

Их непринужденный английский язык, пожалуй, в большей степени, чем все другие их аргументы, понемногу убеждал фон Штраубе, что перед ним все-таки, действительно, не шпики, коим чрезмерная образованность, по его представлениям, никак не пристала. Сердце, было оборвавшееся, возвращалось на место. Снова обретя возможность говорить, он через силу пробормотал:

— Nevertheless, gentlemen… [14] Все же, господа, согласитесь, все это более чем странно… Если вы (как вы утверждаете) в самом деле не из…

— Вот! — возрадовались котелки.

— …вы наконец-то начали!..

— …внимать доводам разума, так сказать!

Фон Штраубе окончательно рассмелел и, обретя прежнюю твердость в голосе, оборвал их ликование:

— Что ж, господа, предположим, вы меня на сей счет почти что убедили. В таком случае жду от вас дальнейших разъяснений.

— Всенепременно! — пообещал Коротышка. — Хотя все это непросто, ох, как непросто изложить обыденными словами!

— Слова – тлен, — философически изрек Крупный.

— Именно так-с! Тут необходима концентрация души, ее полная готовность к пониманию…

— Упреждающая, я бы даже сказал, готовность! — поднял палец кверху Крупный.

— И посему… — Маленький Иван Иваныч поднялся с рюмкой в руке и стал вровень с восседавшим в кресле большим Иван Иванычем. — Посему я предлагаю прежде выпить именно за ваш душевный настрой, за вашу готовность… Короче говоря – за взаимопонимание!

— Да уж, без этого никак, — подтвердил Крупный.

Они чокнулись. На сей раз фон Штраубе тоже выпил. Коньяк приятным жжением растопил последний ледок, холодившийся под сердцем.

— Итак-с, приступим, — снова усевшись в кресло, продолжал Коротышка. — Периодически наш бренный мир попадает в сферу действия самых что ни есть противоборствующих сил и трепыхается между ними, как былинка между противоборствующими ветрами.

— Вы, очевидно, имеете в виду силы Добра и Зла? — спросил фон Штраубе.

— Ну, это слишком упрощенный подход. Люди склонны к упрощениям, а простота – хоть и невинный, но кратчайший путь ко лжи. Неужели вы, как и многие, пребываете в плену у зороастрийского дуализма с его делением мира на царства Добра и Зла, Ормузда и Аримана? Напомню, что в противовес таким примитивным представлениям еще древними эллинами была создана их гениальная диалектика, но большинству по-прежнему нет до этого дела…

— Ни малейшего дела! — сделав скорбное лицо, подтвердил Иван Иваныч.

— Например, — продолжал другой Иван Иваныч, — спрошу вас как мореплавателя, знакомого с навигацией: при столкновении циклона с антициклоном – который из них несет в себе добро, а который зло? Покуда каждый из них движется сам по себе, вопрос, согласитесь, нелеп. Для утлого суденышка, попавшего меж ними, губительно только их взаимостолкновение. И так же, как опытный мореход в мертвом штиле может предугадать грядущую бурю, так и пытливый разум не должен предаваться самоублажению при виде затишья в окружающем его мире.

— Предположим… — кивнул фон Штраубе, завороженный красноречием и немалой ученостью Коротышки, хотя пока еще не понимал, куда он гнет.

— Рад, что мы приходим к согласию… — сказал тот медоточивым голосом. — Так вот, в рамках той же метафоры спрошу я вас: по каким признакам улавливает приближение бури капитан корабля?

— Ну… на то есть приборы… Барометр… Кроме того – опыт, в первую очередь…

— Вот! Никакие на свете приборы не стоят опыта! В самом воздухе он чувствует напряжение неких сил, изменение плотности! Но не тому ли самому учит нас весь опыт промелькнувших цивилизаций? Уж не станем брать слишком давно исчезнувшие Лемурию и Атлантиду, обратимся к более обозримой истории. Уходят в небытие народы, величайшие, заметьте, народы! Исчезают в пике своего величия, исчезают вместе со своими колоссальными познаниями, со своими богами, ибо боги, к нашему прискорбию, тоже все-таки смертны. Так, не оставив следа, исчезла великая негроидная цивилизация Европы, канул в Лету Египет, великий и загадочный, как их Сфинкс; я уж не говорю об эллинах и римлянах – то любому школяру известно. Так вот, в итоге спрошу я вас – можно ли каким-нибудь чутьем предугадать грядущее крушение? Должен ответить утвердительно; только чутье, о котором я говорю, оно несколько особого свойства. Как воздух в предгрозье, так и время, эта неуловимейшая, эфирная субстанция, в некоторые моменты истории вдруг меняет, что ли, свою плотность, — надо лишь уметь ощущать ее изменение. Вспомним для примера все ту же хрестоматийную Элладу…

— Давайте-ка все-таки поближе, Иван Иванович, — сказал Иван Иванович, покосившись на стенные часы.

— Конечно, конечно! Поближе к нам и к нашему отечеству! Что можно сказать о веке, который уже приходит к своему искончанию у нас на глазах?

— Великое столетие! — воскликнул большой Иван Иваныч, более склонный к пафосу.

— Несомненно, — много сдержаннее подтвердил Коротышка. — В особенности – если судить, снова же, и по взлету научной мысли, и по техническому прогрессу, и – главное – по дерзаниям человеческого духа. Поразительно! Однако сии хрустальные дворцы познания дерзновенно возведены, увы, на почве, чреватой землетрясениями! И тому – огромное число роковых предзнаменований, только не всякое ухо, к сожалению, услышит и не всякое око узрит… Собственно, вы сами-то, любезный, как относитесь к тому, что в последнее время происходит вокруг нас?