Голос фон Штраубе (услышанный самим фон Штраубе откуда-то из зеркала на потолке). Отчего же, господин Хлюст? Вполне даже знакомы заочно. Только дверь притворите – сквозит холодом, тут вам не Суэцкий канал, которым вы так успешно (и не без прибытка, должно быть) торгуете.

…"…maximus bonum ad anima audio vox Tui Spiritus…" [36] …

…"…Еще, ах, еще, еще, моя герцогиня!.."…

Хлюст (притворяя дверь). Браво, браво, господин лейтенант! Это делает честь вашей догадливости! Такая прозорливость впрямь свидетельствует о вашем Destination Grand [37] . Однако вы удивляете меня, мой молодой друг, тем, что остановились на полдороге.

Фон Штраубе (точнее, одно из его отражений). Говорить о половине дороги вправе лишь тот, — квирл, квирл! — кому доподлинно известен ее конец, а я почему-то сомневаюсь, достопочтимый господин Хлюст, что вы один из тех, кому доверена столь наиокончательная истина… (Господи, да ведь не из дверей-то холод, а от этого, с жабьей головой, хоть и стоит он у полыхающего камина! Такая от него стужа, что, кажется, сейчас по всем зеркалам пойдет паутиной изморозь!)

Мадлен (Виола, Софи, etc.)Миленький, ты предубежден! И ты еще не пришел в себя. (Хлюсту.)Граф, я же говорила, ему прежде необходимо отдохнуть!

Хлюст.Возможно, вы и правы, дорогая Шамирам, но, уже затеяв этот разговор, было бы, думаю, бесчестно по отношению к нашему другу его прерывать. (К фон Штраубе.)Как известно, господин лейтенант, вы уже немало преуспели…

…"О, герцогиня, о, моя повелительница, молю вас, еще!.. Сильнее!.."…

…преуспели на пути продвижения к некоей Тайне (пока не станем ее всуе как-то именовать). Однако – доподлинно ли вы, милейший лейтенант, уверены в ее единственности, в однозначности ее разрешения? Какая, в самом деле, согласитесь, была бы тогда скука, если бы наш мир представлял собою всего лишь книгу, уже написанную, только с недочитанным концом, или, пользуясь известной вам метафорой – отснятое синема, которое надо лишь потрудиться досмотреть!

— Так Бурмасов был прав, и вы, действительно, делаете другое синема?! — со всех зеркал воскликнули отражения фон Штраубе. — Подменяете один мир другим?!.. Но это же!.. Это!..

— Т-сс! — Хлюст прижал палец к лягушачьим губам. — Не кричите так громко, мой лейтенант, за стенами своя жизнь, не будем ее до поры тревожить… А что касается нашего с вами разговора… Увольте! Зачем же вот так вот – qui pro quae [38] ? Допустите на миг существование множества миров, каждый из которых живет сам по себе, нисколько не подменяя собою мир соседний. То есть, если продлить вашу метафору, то – множество разных синема, и каждое со своими тайнами, загадками, персонажами, разрешениями финала. Согласитесь, так оно в чем-то и привлекательнее. Да хотя бы вот вам пример… — Он кивнул на отворяющуюся в этот самый миг дверь, через которую уже вдвинулся в комнату огромный бородатый господин в помятом немного фраке, с несколько взъерошенными рыжими волосами. — Позвольте вам представить: первой гильдии купец Грыжеедов.

— Именно так-с, — несколько смущенно подтвердил господин, затворяя за собой дверь.

— Но ведь он мертв, уже несколько дней как мертв! — опять не удержался, вскричал фон Штраубе. — Во всех газетах не так давно писали, я сам на днях читал! Убит в доме терпимости, восемнадцать ножевых ранений. Преступниц нашли по украденным золотым часам!

— М-да, в газетах… — усмехнулся Хлюст.

— Понапишут… — обиделся даже купчина. Он щелкнул золотыми часами на цепочке. — Какой там убит – когда у меня через четверть часа встреча с этой актрисулькой, где-то тут, в четырнадцатом нумере, а после еще в суд, по делу о наследстве надо поспеть.

— Поспеете, Пров Дормедонтович, — заверил его Хлюст, — непременно поспеете. (К фон Штраубе.)А вы, господин лейтенант, при вашей вере к печатному слову, странно, что вы там дальше, в той же газетке не прочли. Вот, полюбуйтесь! (Газета невесть откуда появилась у него в руках.)Про убийство купца Грыжеедова пропустим… Вот! "Разгромлена штаб-квартира анархистов на Фуражной улице… Полиция нагрянула уже после развязки кровавой драмы… Помимо большого количества взрывчатки, фальшивых документов и оружия, на кухне было обнаружено два трупа. Один принадлежал некоему Григорию Пупову, иногда называвшему себя странным именем Филикарпий, находившемуся в розыске за растление малолетних, другой – известной террористке Этель Маргулис, подозреваемой в многочисленных убийствах служителей закона. Как полагает полиция, по-видимому, причиной разыгравшейся драмы стала неразделенная любовь. В ходе вспыхнувшего скандала Филикарпий ударил вышеназванную Этель сковородой по голове (таковы их нравы!), та в ответ выстрелила ему в сердце, а затем, ужаснувшись потере возлюбленного, покончила с собой… Боже, куда катится наше общество, если…" И так далее, и так далее. Ну, как вам такая история? А газетка у нас какая же? Ага, от четвертого дня…

— Но как же?! — не вытерпел фон Штраубе. — Ведь только что, какой-нибудь час назад!.. Мадлен… то есть, Софи и… Хоть вы подтвердите!

Та вдруг взглянула высокомерно:

— Он в чем-то меня подозревать? Wer Sie solchen? Ich bin mit der Frau des grossen Fursten bekannt, ich werde mich heute beklagen! [39] Ви думаеть, если я плохо говорить по-русски…

…"…et igitur fulgeo istic in ignis…" [40] …

…"…еще, герцогиня!.. Раб твой навеки!.."…

Купец Грыжеедов напомнил о себе нарочитым прокашливанием в кулак:

— Так что извиняйте, господа-хорошие, не в тот, видно, нумер зашел. А так – вполне что ни есть живой, с кем-то, видать, перепутали… Где актриса… — сверился с какой-то бумажкой, — Генриетта Самсоновна Романцева-Злобина проживает, случаем не знаете? Четырнадцатый нумер – это не там ли? — Он указал в сторону, откуда под розги слышались призывы к герцогине-повелительнице. — Ну, если не знаете – тогда еще раз извиняйте, пойду.

В последний миг перед тем, как за купцом закрылась дверь, фон Штраубе вдруг показалось, что на спине его фрака он разглядел мокрое, с отливом красноватое пятно.

Теперь и Хлюст, и (допустим) Софи смотрели на лейтенанта со всех зеркал насмешливо.

— Что, собственно, происходит? — спросил он. — Да можете вы, наконец, объяснить!?

— Не горячись так, миленький, — на чистейшем русском заговорила Мадлен-Софи-Шамирам. — Все просто… Почти просто. Послушай все же его сиятельство. — Обернулась к Хлюсту: – Продолжайте, Роман Георгиевич. Он смышленый мальчик, он, я уверена, поймет.

— Роман Георгиевич?.. — поразился фон Штраубе. Неужели его высокопревосходительство самолично? В этом странном балагане, с этой загадочной, многоликой кокоткой, только что с такою легкостью отправившей на тот свет двоих?

Улыбка Хлюста сделалась надменной, вполне высокопревосходительной.

— Да, вернемся все-таки к нашим баранам, — изрек он. — Однозначная предопределенность мира, — что может более претить ищущей, свободной душе? Быть комедиантом, играющим чью-то готовую пьесу с заранее предрешенным концом, — какая, право же, скука! Бычку по пути к бойне – и то милее: он хотя бы не знает о своей заведомой предуготовленности в качестве говядины. Допустите же на миг хотя бы, что мир наш многовариантен; какие необозримые просторы для самоосуществления откроются перед вами тогда! Рок, фатум, — чего только по лености духа мы себе не напридумывали! Единственность истины, — не о том ли веками празднословят все ученые мужи?