— Не было забот, купила баба порося, — проворчала девушка, качая головой. Если так пойдет дальше, все ее рабочие планы сорвутся. Она уже в долгу перед собой страниц на пять, если не больше. А тут то волки, то паломники, то опять волки… Вот и сейчас ей как-то не по себе, словно кроме них с волком совсем близко, прямо за дверью, есть кто-то еще. Паломникам она соврала: на самом деле ей совсем не до сна. И очень даже страшно — только неизвестно, что ее так пугает. А раз спать она не ложится, надо, не теряя времени, продолжить работу. Катя решительно придвинула стул к столу.

Фаргит прислонился к стене убогого домишки. Его окружала непроглядная ночь. В саду пели цикады, а за окном ярко горел свет. Он видел, как девушка склонилась над раненым волком, бережно гладя окровавленную шерсть. Вот неудача! Оборотень сумел превратиться в волка и доползти до ближайшего жилья. И люди догадались выдернуть серебряный кинжал, а ведь самое большое через полчаса серебро погубило бы человека-зверя. Фаргит прекрасно видел клинок Морэф, небрежно брошенный на пол.

Демон знал: никто не успеет ему помешать. Он ворвется, подхватит кинжал Морэф и нанесет два быстрых и точных удара. Оборотню тогда никто не поможет, и не останется свидетелей его появления в этом мире. Но что-то мешало демону выполнить приказ черной королевы. Девушка, словно почувствовав чье— то присутствие, подняла прекрасное смелое лицо. Оно околдовывало сильнее, чем власть Морэф, сильнее далее, чем желание бессмертия. Это лицо было зеркалом чистой и благородной души. Именно такие души притягивают темные сердца, внушая им непреодолимую жажду обладания. Но не любовь. Фаргит был демоном, а потому не умел ни любить, ни жалеть. Он просто хотел сохранить эту девушку для себя. Как жаль, что она не девственница — такие вещи демон чувствовал за версту. И откровенное платье, противореча невинному лицу, не говорит о скромности. Но это не важно, все равно такой красивой наложницы у него еще не было…

Впрочем, для наложницы она слишком хороша. Почему бы ей не сделаться герцогиней Тифлантской? Такая красавица принесет его правлению больше пользы, чем любая добродетельная дурнушка из самой знатной семьи. За оказанную честь она будет боготворить своего повелителя.

А что же Морэф? При мысли о темной королеве Фаргит поежился. Он прекрасно понимал, что, нарушив приказ, навлечет на себя страшный гнев. Но Морэф нуждается в нем. Ей не обойтись без его грубой страсти. Никто из придворных кавалеров не сможет доставить ей удовольствие. И если придумать оправдания, которым она поверит, то гнев королевы будет недолгим. Придя к такому легкомысленному выводу, Фаргит еще раз полюбовался на Катю, потом вышел на дорожку и беззвучно взмыл в ночное небо.

«Полотенце, завязанное на узких бедрах Рауля, упало на пол. Фиби не отрывала глаз от его возбужденной плоти. Рауль охватил страстным взглядом всю девушку, стыдливо теребящую на груди дорогой пеньюар. Подхватив Фиби на руки, он отнес ее в спальню и положил на постель. Застонав от неземного блаженства, Фиби закрыла глаза»…

С волчьей подстилки действительно послышался почти человеческий стон. Катя бросила взгляд на волка и остолбенела, чувствуя, что покрывается испариной.

На подстилке совершалось что-то чудовищное. Тело зверя неестественно изогнулось, лапы вытянулись, а потом… начали расти. Кости хрустели, стремительно меняя форму. Кажется, Катя кричала или просто хватала воздух пересохшим ртом. Что-то неясное происходило с шерстью: она выравнивалась, истончалась… Уродливо плющился длинный нос, со скрежетом ходили ходуном оскаленные зубы. Не в силах оторвать глаз от ужасного зрелища, девушка ледяными пальцами вцепилась в спинку стула.

Все продолжалось минуты три. В наступившей тишине сквозь туман, застилающий глаза, Катя видела распростертое на полу обнаженное тело. Человек лежал, крестообразно раскинув руки. О таком она читала в книжках, видела в фильмах ужасов… Оборотень! Девушка отказывалась верить своим глазам. Это у нее что-то с головой. Сбой в системе. «Винда» полетела. Матрица: перезагрузка. Она тихонечко, жалобно прошептала:

— Мама…

Словно в ответ послышалась бодрая полифония мобильника.

— Да, мамуля, привет! — чрезмерно бодрым голосом ответила Катя. — У меня все хорошо. Да, работаю. Как раз сейчас. Как ты? Что там папа с бабушкой? А когда выписывается? А у тебя как? Со Львом Михайловичем помирилась? Ладно, мам, при встрече расскажешь, хорошо? Что ты имеешь в виду? Конечно, одна. Нет, ни с кем не познакомилась. Здесь, знаешь ли, одни волки да оборотни. Что? Волки, говорю! Все, пока, целую.

— Я сошла с ума. Мне нужна она, — неизвестно кому сообщила Катя, сжимая в руке трубку, как последтою соломинку. Последнее напоминание, что где-то по-прежнему существует нормальный мир, в котором оборотней не бывает. Стоп, сказала она себе. Так недолго и в самом деле умом тронуться. Она не пьяна, никогда не курила ничего, кроме обычных сигарет, — почему же она не верит своим глазам? Ну и что, что раньше она не встречалась с… с таким? Все когда-то случается впервые. А этот… он не укусил ее, будучи полком, возможно, и сейчас не укусит.

Осторожно Катя приблизилась к неподвижному телу. Мужчина лежал ничком, положив голову на руки. Светлые волосы были спутаны и перепачканы кровью. На спине между лопатками тянулась высохшая рана — след от кинжала.

— Эй, — позвала девушка, — ты меня слышишь?

Мужчина в ответ невнятно застонал. Катя коснулась холодного плеча, потрясла, а потом с усилием перевернула оборотня на спину. Он был бледен до синевы. И молод — не старше самой Кати. Длинная, светлая, спутанная челка наискось закрывала лоб. Вылитый Леонардо ди Каприо — в том кадре из «Тита— пика», когда он навсегда уходит под воду. Его просто не могло здесь быть — а он был.

Широко распахнув дверь, Катя выскочила на крыльцо, сбежала по ступеням, плеснула себе на лицо холодной воды прямо из бочки. И только тогда огляделась, глубоко вздохнув. К усталому запаху отцветшей сирени добавился душистый аромат шиповника. Над спящим садом высоко плыла растущая луна. Серебряный крестик холодил грудь, а ночной воздух — обнаженные плечи. Глядя из темноты сада на дом, на освещенные окна веранды, девушка прислушивалась к стуку сердца. Вдруг обострились зрение и слух, и еще какое-то неведомое шестое чувство. И память ошпарила горячим воспоминанием: лет семь назад, такая же лунная ночь и предчувствие чуда, и влюбленность в кого-то… И строки стихотворения, подаренного той ночью:

По странной случайности стихотворение называлось «Оборотень»…

Далекий крик ночной птицы заставил вздрогнуть. Катя поежилась и пошла к дому. У нее была смутная надежда: а вдруг это все же игра фантазии? Сейчас она вернется, и веранда будет пуста. Она успокоится, и ей сразу станет тоскливо — чудо-то вновь не случилось.

Вместо этого она испытала смешанное чувство страха и облегчения: оборотень все так же лежал ничком на подстилке возле дверей. Собравшись с духом, девушка поволокла его в комнату. И как это в фильмах про войну медсестры вытаскивали раненых с поля боя? Бесчувственный человек тяжелее бегемота. Отбрасывая со лба мокрые от пота волосы, Катя взгромоздила оборотня на софу. Когда она накрывала его одеялом, веки оборотня дрогнули, и серые глаза бессмысленно скользнули по Катиному лицу; он прошептал что-то спекшимися губами и снова потерял сознание.

Морэф нетерпеливо постукивала сверкающими ногтями по каменной ступне Домгала. Ворон на ее плече сердито вторил карканью своих сородичей, круживших над шпилями Сварбора. Никто из придворных не рисковал приближаться к королеве, чье бледное лицо, обрамленное высоким воротником темно-зеленого блестящего платья, выражало крайнее раздражение.