— Хватит хандрить, Фаргит, — раздался зычный голос. — Ты будешь благодарен мне за вести, которые я привез.

Не вставая с постели, Фаргит выбросил руку по направлению к двери. Рука достигла нужного размера, и он легко отодвинул засов.

— Входи, Ольвит. Эй, бездельники! Пусть кто-нибудь принесет нам вина.

— Ты плохо выглядишь, Фаргит, — заметил герцог Наурфелский, усаживаясь в кресло и бросая на кровать черный шлем. — Среди твоей челяди ходят слухи, ты убиваешься по какой-то девчонке?

— Ты приехал обсуждать со мной сплетни?

— Представь себе, да. Одну сплетню я намереваюсь с тобой обсудить.

Ольвит принял из рук слуги высокий кубок, пригубил из него, почмокал губами, пробуя букет.

— Великолепное вино. У герцога Килпеда, прежнего владельца Хошфора, всегда был отменный винный погреб. Под такой напиток легче говорится о трудных делах. Ты знаешь, Фаргит, что у королевы завелся номы ii любимец?

Фаргит поднял бровь, равнодушно прищурившись.

— И кто же он?

— А как ты думаешь? Ни за что не угадаешь. Ладно, не буду больше терзать твое любопытство. Это твой братец Асбир. Морэф во всем полагается на него в грядущей заварушке.

— Дела Морэф больше не касаются меня, — лениво процедил Фаргит.

— Ошибаешься, старый друг, — многозначительно ухмыльнулся Ольвит. — Морэф разгневана на тебя. Ходят слухи, что она собирается разделаться с тобой еще до полнолуния. Или ты считаешь, что можешь противостоять ей в одиночку?

В глазах Фаргита мелькнуло сомнение, потом досада.

— А ты, старый друг, хочешь предложить мне свою помощь?

— Разумеется. Для чего еще нужны друзья? Я — тебе, а ты — мне. Мы могли бы оказаться полезными друг другу, Фаргит. Вот послушай, что я скажу. Думаю, я могу быть с тобой откровенным. Последние несколько лет при дворе только и говорят об объединении миров. Дескать, каждому достанется лакомый кусок. Но лично я думаю, что объединение миров на руку только самой Морэф. Ну, еще, быть может, нескольким рыцарям, наиболее к ней приближенным, — тем, у кого достанет ума удовлетвориться второстепенными ролями в новом королевстве. Ни я, ни, увы, ты, не принадлежим к этим счастливчикам. Морэф много обещает, но цена ее посулов известна: как только королева получит свое, она попросту забудет о нас. Бекелфел поделят между собой рыцари Ауша и Виша. Нам, жителям окраинных герцогств, ничего не достанется. Кимлек, герцог Наурбирский, тоже это понимает.

— И что ты предлагаешь? — нахмурился Фаргит.

— Пора объединить наши силы, — твердо заявил Ольвит. — Насколько я понимаю, Морэф еще не получила Ключ. Мы должны опередить ее, миры должны объединиться под нашей властью.

— Нашей? Но король может быть только один, — холодно заметил Фаргит.

— А вот это, милейший герцог, самая интересная часть моего предложения. Я и Кимлек готовы предложить тебе корону объединенных миров. Ты, несомненно, самый сильный демон в Фенлане, и если ты поддержишь нас, у тебя будет случай это доказать.

— В Фенлане шесть герцогств, — с сомнением покачал головой Фаргит, отводя сверкающие алчностью глаза.

Ольвит налил себе еще вина.

— Герцога Шотфелского уговорить несложно.

— Этого олуха? — поморщился Фаргит.

— У этого олуха служат прекрасно вышколенные демоны, — возразил Ольвит. — Даже моя дружина вряд ли одолеет его рогатых ящеров! Я уже послал в Шотфел надежного человека. Что касается Бирлана… Боюсь, Морэф собирается отдать Бирлан ниф Зайту — чтобы тот заменил собой тамошнего герцога, вечного пьяницу. Мы постараемся ее опередить.

— А Венсид?

— Венсид… — задумчиво протянул Ольвит. — Ты же бывал там и знаешь, какие это гиблые места. Один Волшебный лес чего стоит. Эти сказки о лесной Хозяйке… Думаю, и для Морэф эти края — враждебная территория. Не случайно после смерти старого герцогство Венсидского никто не претендует на его фамильный замок. Нет, мы туда соваться не станем. Но и Морэф не будет рисковать. Итак — три герцогства выступят против двух…

Фаргит похрустел длинными пальцами и продолжил, пристально глядя на собеседника:

— Находящихся под десницей темной королевы, крестницы Домгала Всемогущего.

Герцог Наурфелский, не моргнув глазом, ответил:

— Зато на нашей стороне выступит король — крестник самой Морэф. Не так ли, ваше величество?

Ольвит поднялся и отвесил Фаргиту церемонный поклон.

Над церковью Преображения спускалась ночь. Луна серебрила верхушки тополей. Земля еще не остыла после жаркого дня, и воздух был теплый, как парное молоко.

— Господи! Услышь молитву мою, и вопль мой да придет к Тебе. Не скрывай лица Твоего от меня, в день скорби моей приклони ко мне ухо твое; в день, когда воззову к Тебе, скоро услышь меня. Ибо исчезли, как дым, дни мои…

Отец Георгий творил молитву перед иконой Николая Чудотворца. Именно доброе чудо было необходимо троим отважным мужчинам, отправившимся за Грань спасать женщину и весь мир. Ничем, кроме жаркой молитвы, отец Георгий не мог им помочь, но молился он истово, как никогда в жизни.

Сын и внук священника, отец Георгий Успенский последний раз задумывался о смысле своего служения в юности — когда вслед за старшим братом выбрал эту стезю. Его с детства воспитывали в православных традициях, и вера была для него скорее одной из необходимых сторон жизни, чем горячим откровением. Он добросовестно проводил поминальные и заздравные службы, крестил и отпевал, принимал исповеди от своей паствы — ведь это была его работа. Даже узнав от умирающего предшественника страшную тайну двух миров, отец Георгий не перестал ощущать себя рядовым сельским священником, рожденным не для подвига, а для долгой, разумной, праведной жизни.

Но сегодня ночью его сердце отчаянно стучало, напоминая о запущенной стенокардии. Он точно знал, он чувствовал: этой ночью они придут. Этой ночью ему предстоит настоящее служение во имя добра.

И все-таки он вздрогнул, услышав, как кто-то скребется у стены храма. За окнами раздавались тихие всхлипы, вздохи… Потом чье-то тяжелое тело с разбегу ударилось, навалилось на дверь. Ну вот, началось…

Отец Георгий оглядел церковь. Свечи тихо горели перед строгими ликами святых, глядевших на священника то ли с укоризной, то ли с надеждой. Он заранее решил, что спускаться в погреб не станет. Демоны его все равно выследят, а показывать им святое убежище с чудотворной иконой совершенно незачем. Кто знает, может, через триста лет оно снова сослужит хорошую службу.

— Открывай, священник, — раздался шипящий голос.

Отец Георгий возвысил голос в молитве. Дверь задрожала. Это была хорошая, добротная дверь, но долго выдержать она не могла. Прежняя, восемнадцатого пока, была куда надежнее.

«Они пришли меня убить, — думал отец Георгий. — Господи, отпусти мне грехи мои, вольные и невольные…» В золотом свете свечей вдруг появились образы далекого прошлого. Детство в многолюдной, дружной семье. Школьная юность и столкновения со сверстниками — пионерами и комсомольцами. Учеба в семинарии… Встреча со Стасенькой — студенткой техникума, королевой двора одного из рабочих районов Твери. Вот уж не думал семинарист Георгий, что веселая барышня, не вылезавшая с танцплощадок, согласится на нелегкую жизнь попадьи, в далекой деревне… А он до сих пор не удосужился устроить в доме водопровод, хотя живут они здесь почти пятнадцать лет. Впервые отец Георгий порадовался, что Бог не дал им с Анастасией детей: ему гораздо тяжелее было бы исполнить долг Хранителя…

Дверь трещала под ударами острых, мощных когтей. Твари снаружи скулили и хныкали, а иногда гнусаво ругались. У отца Георгия мелькнула мысль: а не попробовать ли вылезти в окно? Может, еще не поздно? Они уверены, что он здесь, они не услышат… Потихонечку, огородами, нет, конечно, не домой, но поближе к людям… И тут же свечи потускнели, святые словно поджали губы… Неужели это мысли о родной, теплой Стасеньке сделали его таким малодушным? Нельзя ему уходить. Эти твари все равно унюхают, разыщут. Они пришли за ним. Они его убьют и больше никого не тронут. Страшно? Стыдно, сказал себе отец Георгий. Стыдно христианину бояться мученической смерти. Он прошел между колонн к двери, не замечая, как за его спиной ярче вспыхивают свечи, а взгляды святых теплеют, становятся ласковыми. Он молча отпер дверь.