Майки думать было тошно, во что превратилась его жизнь.

На прилавке стоял пакет молока. Аджай в нетерпении протянул руку. А Майки тем временем рыскал в кармане куртки в поисках монет, завалявшихся среди старых чеков и скомканных бумажных платков. Женщина в очереди за ним нервно переминалась с ноги на ногу. Парень, стоявший следующим, нетерпеливо кашлянул.

Майки почувствовал, как закипает злость.

– Прости, – пробормотал он, – придется оставить. Аджай покачал головой:

– Бери-бери, завтра заплатишь. И вот еще шоколадки для сестер.

– Да нет. Не надо.

– Не глупи, бери. – Аджай сунул в пакет к молоку пару батончиков. – Удачи тебе.

В этом Майки сильно сомневался. Удача ему не улыбалась уже пару месяцев.

И все же он заставил себя кивнуть в знак благодарности. Взял пакет и вышел.

На улице по-прежнему лил дождь, завесу из мельчайших брызг высвечивала из темноты флюоресцентная лампа над дверью. Майки глубоко вздохнул, надеясь учуять запах моря, но пахло холодильными камерами – вентиляция гнала теплый воздух из подсобок магазина. Натянув капюшон на голову, он двинулся через дорогу к дому.

Холли сидела на ковре перед теликом и ела чипсы из пакета. Карин наконец прекратила рыдать и стояла рядом на коленях, причесывая сестру.

Майки взглянул на нее:

– Тебе лучше?

– Немного.

– Так, может, расскажешь, что стряслось? Карин пожала плечами:

– Хотела выйти на улицу. Но дальше двери не получилось.

– Ну, уже кое-что. Она закатила глаза:

– Ага. Открывай шампанское.

– Для начала неплохо.

– Да нет, Майки, это конец. У Холли кончилось молоко для хлопьев, а я не смогла даже в магазин выйти.

– Зато я смог и принес молока. Чаю хочешь?

Он пошел на кухню и набрал чайник. Открыл шторы, потом и окно. Дождь почти кончился, с улицы повеяло свежестью. Где-то плакал ребенок. Кричала женщина. Трижды хлопнула дверь. Бум! Бум! Бум!

Зашла Холли и достала коробку с хлопьями. Майки потрепал ее за воротник пижамы:

– Почему в школу не одеваешься?

– Потому что не пойду.

– Еще как пойдешь.

Холли прислонилась к дверце холодильника, вскинула голову и закатила глаза:

– Как я могу идти в школу, когда сегодня слушание?

Майки нахмурился. Она-то откуда знает?

– Холли, смотри-ка. Если пообещаешь сейчас же пойти одеваться, я тебе шоколадку дам. «Кит-кат».

– Две или четыре палочки?

– Четыре. " Порывшись в пакете, он достал батончик и помахал у нее перед носом.

– И маму разбуди.

Холли удивленно вытаращилась на него:

– Правда?

– Да. – Если уж это не «особый случай», то что? Холли покачала головой, будто его идея показалась

ей полным абсурдом, схватила «Кит-кат» и бросилась вверх по лестнице.

Его мать считала, что в полиции Карин помогут, вот в чем проблема. Отвела ее в участок и сообщила о случившемся, а потом и успокоилась, видимо решив, что сделала все, что могла. Но от этих копов толку ноль. Назадавали Карин кучу личных вопросов, хотя видно было, что та расстроена. А потом еще женщина-коп, что привезла Карин домой, нахмурившись, оглядела бардак у них дома, как будто всю их семью осуждала. Мать не обратила внимания, но Майки от злости аж язык прикусил, так что во рту появился привкус крови, густой и ржавый.

Потом, когда она ушла, Майки выпытал у Карин адрес и велел Джеко заехать за ним на машине. Джеко и ребят привел, но когда они добрались домой к тому ублюдку – было уже поздно. Тома Паркера арестовали за несколько часов до этого, а на месте уже орудовали судмедэксперты.

Почти две недели Майки ждал, когда гнев утихнет. Но разве это возможно, если все внутри переворачивается, когда Карин плачет? Как можно не злиться, глядя, как Холли гладит ее по руке, трясет за плечи, похлопывает по щекам, как будто Карин – радио, которое нужно настраивать, или сломанный телевизор?

Его мать нашла тот еще выход – ото всех спрятаться. Но когда восьмилетняя девчонка утешает пятнадцатилетнюю, значит, мир перевернулся с ног на голову. И надо что-то делать.

Он заварил чай, принес его в комнату и поставил на стол перед Карин. Та устроила себе гнездо на диване. Она теперь все время так делала – обкладывалась кучей одеял, подушек и свитеров.

Майки подошел и сел рядом:

– Ну, как себя чувствуешь?

Ее лицо было в тени и оттого выглядело еще более печальным.

– Наверняка его выпустили, – пробормотала она. – Небось ходит уже, веселится.

– Его к тебе не подпустят. И запретят писать эсэмэски или разговаривать. Да и наверняка датчик на него навесили.

Карин кивнула, но уверенной не казалась.

– В школе есть одна девчонка, – проговорила она. – В прошлой четверти она гуляла с семью парнями, и все называли ее шлюхой.

Ну вот, опять.

– Ты не шлюха, Карин.

– А парень, с которым мы вместе ходим к репетитору, – у него было десять девчонок за одну только прошлую четверть. И знаешь, как его называют?

Майки покачал головой.

– Жеребцом.

– Что ж, они ошибаются.

– Ну а как тогда называть таких, как он?

– Не знаю. Она вздохнула, легла на диван и уставилась в потолок.

– По телевизору была передача, – сказала она. – То, что со мной случилось, со многими происходит. Даже не представляешь…

Майки разглядывал свои ногти. Они все были обкусаны. Неужто это он сделал? И когда?

– Большинство девчонок даже не сообщают в полицию, потому что редко кого за такое сажают. Шестерых из ста, кажется. Немного, да?

Майки снова покачал головой и закусил губу.

– Когда я утром вышла за дверь, во дворе дети играли. Видел бы ты, как они на меня вытаращились. Если вернусь в школу, все точно так глазеть будут. – Карин опустила голову, и он даже на расстоянии ощутил, как ей стыдно. – Будут смотреть на меня так, будто я это заслужила. Том Паркер пригласил меня домой, и я пошла, так значит, сама и виновата – разве он может быть виноват? – Она от -кинула волосы с лица. – По-моему, все ясно.

Как ему хотелось, чтобы она замолчала. В нем вдруг начала подниматься паника: если она не прекратит прямо сейчас, это будет длиться вечно. Может, она даже заговорит о той ночи, когда все произошло. У него не было сил еще раз это выслушивать.

– Я этого ублюдка достану, – вдруг сказал он. Сказал громко и очень уверенно.

– Правда?

– Да.

Странно: стоит произнести мысли вслух, и они уже что-то значат. Пока они лишь в голове, то тихи и безопасны, но стоит выпустить их наружу, и люди тут же цепляются за каждое сказанное слово.

Карин села:

– Что ты будешь делать?

– Пойду к нему домой и разобью ему башку. Карин накрыла лоб рукой, точно от одной только

мысли об этом у нее заболела голова.

– Тебе ведь это просто так с рук не сойдет…

Но глаза ее вспыхнули, и Майки понял, что она хотела, чтобы он это сделал. Ведь он никак не отреагировал, а надо бы. И если он сделает это, ей будет уже не так больно.

В их доме был один парень, с которым никто не хотел связываться. Когда какие-то ребята угнали у его сына мопед, он вернул его. У него были нужные знакомства. Этим человеком все восхищались. На него где сядешь – там и слезешь. Майки никогда раньше никого не бил так, чтобы в кровь, но, вспомнив о том парне, их соседе, почувствовал себя увереннее. Он встал, полный решимости. На этот раз он пойдет один, возьмет перчатки и наденет кофту с капюшоном. Не будет отпечатков – глядишь, не будет и вопросов.

Он вернулся на кухню и достал из-под раковины ящик с инструментами. Взвесил разводной ключ в руке – и от одного этого уже полегчало. Было что-то приятное в этой тяжести, в том, как уверенно ключ был зажат в кулаке. Словно его чувства передались неодушевленному предмету. Надевая куртку, он уже чувствовал себя заметно повеселевшим. Сунув ключ в карман, застегнул молнию.