– Очень эффектно! – с ухмылкой откликнулся Молотов. – А вспоминают они о своей чести, когда убивают и грабят мирных советских людей?..

– И когда наших пленных расстреливают! – запальчиво поддержал Молотова Мехлис. – Добивают раненых, бросают в огонь детей?!

– Этот танкист знал, кто его допрашивает? – поинтересовался Сталин, вставая из-за стола.

– И об этом я спросил у него. – Жуков продолжил рассказ: – «Нет, – говорит, – не знаю». Тогда я велел переводчику объяснить пленному, кто я такой. Никакой реакции… Выслушал, нагловато посмотрел на меня и отвечает: «Я вас не знаю. Я знаю своих генералов. А ваших генералов не знаю».

После короткой паузы Жуков вновь продолжил:

– Тогда я беру его на испуг: «Если не будете отвечать – придется вас расстрелять». Побледнел, но не сдался. Говорит: «Ну что ж, расстреливайте, если вы хотите совершить бесчестный поступок по отношению к беззащитному пленному. Расстреливайте. Я надеюсь, что вы этого не сделаете. Но все равно, я отвечать ничего сверх того, что уже сказал, не буду».

– Ну что ж, – задумчиво сказал Сталин. – Такое поведение врага в плену заслуживает уважения.

– Но если б эти враги общались и с нашими пленными так же, как мы с ихними! – продолжал негодовать Мехлис. – А что они с партизанами делают!.. Это считается у фашистов нормой, хотя знают, что мы их пленных не расстреливаем…

– Не надо говорить, товарищ Мехлис, о том, что известно нам и без слов, – спокойно прервал его Сталин. – Товарищу Жукову завтра лететь в Ленинград – лучше будем его напутствовать. Он, разумеется, и сам понимает, что при оценке противника нельзя сбрасывать со счетов и его морального состояния, учитывая, что пока он теснит нас… Я хочу напомнить, что сейчас в действующие части, защищающие Ленинград, влились тысячи добровольцев-питерцев. А на духовную закалку нашего рабочего класса тоже можно положиться…

– Да, товарищ Сталин, люди с рабочей закваской особенно тверды в бою, – согласился Жуков, отодвинув от себя тарелку с половиной груши.

– На всякий случай вы должны знать, – Сталин подошел к Жукову и притронулся трубкой к его плечу, – что Ворошилов и Жданов, формируя рабочие батальоны, наделали ошибок. Небось до сих пор обижаются за то, что в конце июля товарищ Сталин строго отчитал их. Может, даже подумают, что именно из-за этого Ставка посылает в Ленинград Жукова, чтоб заменил Ворошилова.

– Не должны так подумать, – успокоительно сказал Молотов. – Дело ведь прошлое и вовремя ими исправленное.

– Товарищ Сталин, чем же они там провинились? – спросил Жуков, с недоумением посмотрев на членов Политбюро, которые, по всей видимости, знали, о чем идет речь.

– Без нашего ведома Ворошилов и Жданов создали Военный совет обороны Ленинграда, – жестковато пояснил Сталин. – А ведь такие мероприятия – в прерогативах правительства или, по его поручению, Ставки. Ну ладно, самовольство – еще полбеды. Не подумали как следует… Но почему в Военный совет обороны не вошли сами Ворошилов и Жданов? Как это можно было объяснить рабочему классу Ленинграда? Совсем не логично и не политично. А еще большая их ошибка состояла в том, что приказали установить выборность командиров рабочих батальонов. Выборность!.. Понимаете?!

– Выборность командиров? – Жуков так удивился, что непроизвольно встал из-за стола и потянулся рукой в карман за пачкой с папиросами, но, вспомнив, что Сталин разрешает курить в своем присутствии одному лишь маршалу Шапошникову, не вынул папирос.

– Вот именно, выборность! – с ударением на последнем слове повторил Сталин. – А ведь выборное начало в батальонах может погубить армию. Выборный командир, по существу, безвластен, ибо в случае его нажима на избирателей его мигом переизберут. А нам нужны, как известно, полновластные командиры. Стоит же ввести выборное начало в рабочих батальонах, оно сразу же, как зараза, распространится на армию, перекинется в партизанские отряды!.. Пришлось строго указать товарищам Ворошилову и Жданову и напомнить, что Ленинград – это вторая столица нашей страны. Военный же совет его обороны – не вспомогательный, а руководящий орган, и возглавлять его должны они сами как представители Центрального Комитета!

– Что верно – то верно, – после паузы проговорил Молотов. Вячеслава Михайловича ждали неотложные дела в его наркомовском кабинете, и он хотел побыстрее закруглить разговор. Но не удержался от своей привычки чем-либо озадачить Сталина. И как бы между прочим, с легкой иронией спросил: – Но не слишком ли ты резок был в разговоре по прямому проводу со столь заслуженными людьми, как Ворошилов и Жданов? Немцы ведь могли подслушать. – Молотов знал: Сталин всегда беспокоился о том, чтоб враг во время переговоров со штабами фронтов не включился в телефонную линию.

– Не резок! – коротко и строго ответил Сталин. – Жданов перед войной в наших дискуссиях на Политбюро тоже не миндальничал, когда убеждал нас ни на гран не верить мирным по отношению к СССР заверениям Гитлера! Мы сомневались, колебались… Очень уж хотелось, надо было, на год-два избежать войны… Жданов оказался прав, а мы в своей нерешительности были не правы. Но это не значит, что сейчас товарищ Жданов имеет индульгенцию на самовольство и отсебятину.

В углу на столике, соседствовавшем с книжным шкафом, тихо зазвонил один из телефонных аппаратов. Сталин подошел к столику и безошибочно взял нужную трубку. Докладывал его помощник Поскребышев о том, что, по прогнозам синоптиков, утром на трассе Москва – Ленинград будет туман. Положив трубку, Сталин подошел к Жукову и, присаживаясь рядом с ним, сказал:

– Дали плохую погоду. Для вас – в самый раз. – И тут же на большом блокнотном листе написал:

«Ворошилову. ГОКО назначает командующим Ленинградским фронтом генерала армии Жукова. Сдайте ему фронт и возвращайтесь тем же самолетом. Сталин».

Передавая записку Жукову, Сталин сказал:

– Приказ Ставки о вашем назначении будет отдан, когда прибудете в Ленинград.

– Ясно, товарищ Сталин… Разрешите мне взять с собой двух-трех генералов, которые могут быть там полезными мне.

– Берите кого хотите…

Вскоре генерал армии Жуков вошел в кабинет начальника Генерального штаба маршала Шапошникова. Все здесь было знакомо и так дорого Георгию Константиновичу, что у него заныло сердце. Огромный стол, за которым он провел семь тяжких месяцев – в раздумьях, поисках решений, изучениях карт, донесений, сводок, самых различных других документов, вначале кричавших о зреющей войне, а потом будто пропитавшихся кровью сражений, которые развернулись с севера до юга западных районов страны… Тот же мелодичный звон часов в резном футляре, возвышавшемся в дальнем углу, знакомая, на бронзовой стойке, настольная лампа с зеленым абажуром в бронзовой оправе, подставки для карт…

Борис Михайлович Шапошников выглядел очень усталым. Лицо темное, с проступавшей болезненной серостью; ввалившиеся глаза будто просили пощады.

– Трудно, Борис Михайлович? – дрогнувшим голосом спросил Жуков, пожимая маршалу руку, поднявшемуся ему навстречу из-за стола.

– Каторга, батенька мой, – тихим голосом ответил Шапошников. – Война для штабистов – немилосердный и абсолютно бескомпромиссный экзамен. Невыносимо не только умственно, психически, но и физически. – И тут же неожиданно сказал, может, самое главное сейчас для Жукова: – Мы с Верховным размышляли, как может сложиться судьба войск Ленинградского фронта, если немцам все-таки удастся взять город…

– Вопрос так передо мной пока не ставился. – Голос Жукова сделался гуще, в нем чувствовалась решительность. – Мне даны полномочия сделать все, чтоб спасти Ленинград.

– Я тоже очень надеюсь на вас, батенька мой. Но вам придется в своих решениях столкнуться, пожалуй, с самым умным и хитрым полководцем Германии. Генерал-фельдмаршал фон Лееб весьма образован, опытен и жесток… Армиями управляет искусно. Так что больше вдумывайтесь в то, что Лееб будет считать невозможным и немыслимым для сил вашего фронта, и старайтесь делать именно это – наперекор его предвидениям. И не спешите с решительными шагами, пока не создадите явного преимущества в силах хотя бы на одном-двух направлениях… И все-таки, – голос маршала стал еще глуше и болезненнее, – мы должны держать в уме, как спасти армию, если обстановка станет для нас неуправляемой.