— И случайно остановиться на той стороне? Нет. Таких совпадений не бывает. Незаметно понаблюдайте за ним, когда будете уходить отсюда, и вы убедитесь, что он высматривал именно вас. Скажете мне завтра, прав я был или нет. Я в самом деле прошу вас прислушаться к моим словам.

— Но, сеньор, я не настолько сильно оскорбил Тупидо, чтобы он посылал по мою душу бандита.

— То оскорбление, что здесь смывают лишь кровью, в вашем отечестве могут, конечно, посчитать ничтожным, но вы имеете дело с отпрысками родовитых испанцев, не забывайте же об этом. А может быть, вы прогневали еще кого-то, помимо Тупидо?

— Вряд ли. Не могу же я отнести к опасным типам какого-то чудаковатого сеньора, который нанес мне визит, а на прощание погрозил кулаком.

— Гм! Интересно, кого вы называете чудаковатым, а кого опасным? Вы знаете имя этого человека?

— Эскильо Анибал Андаро, так, во всяком случае, он представился.

— Боже мой! Никакой это не чудак. А один из самых ярых и фанатичных сторонников «Бланко». От него всего, всего можно ожидать. Я знаю его! Было бы очень хорошо, если бы вы рассказали мне, зачем он к вам приходил и что между вами произошло.

И я стал рассказывать ему об этом мелком и смешном для меня происшествии, о том, как меня перепутали с полковником Латорре. Выражение лица моего собеседника, йербатеро, становилось все серьезнее и серьезнее. Когда я закончил, он молвил:

— Сеньор, готов поспорить, что бандита к вам подослал не кто иной, как этот Андаро. Берегитесь и не ходите без оружия!

— Вы и полковника знаете?

— Я его никогда не видел, но много слышал о нем, в том числе и о его внешности, и ваше сходство с ним мне тоже бросилось в глаза. Есть партия, возлагающая на него большие надежды. А раз вы так похожи на него, то вам полезно было бы убедиться, что это сходство может оказаться опасным для вас. Здесь никто из сторонников какой-либо партии не уверен за свою жизнь; если вас считают одним из них, то пуля или нож по ошибке могут легко настигнуть и вас.

— С одной стороны, это неприятно, с другой — очень любопытно.

— Нет уж, благодарю покорно за такие любопытные вещи, если за них приходится расплачиваться собственной жизнью! Как вот теперь, когда этот Эскильо Анибал Андаро посягает на вашу жизнь только потому, что принимает вас за Латорре.

— Это решительно невозможно.

— Вы полагаете? Почему?

— Потому что оба они принадлежат к одной и той же партии. Он ведь пришел, чтобы предложить Латорре некое дельце!

— Не верю я в это.

— Но, сеньор, он же мне все-таки предложил его, потому что принял меня за полковника!

По лицу моего собеседника скользнула очень хитрая усмешка.

— Видно, что вы книжный червь, — сказал он. — В жизни все бывает совсем иначе, чем в ваших книгах. Латорре как раз не принадлежит к партии вашего сеньора Андаро, которого вы называете чудаковатым типом. Латорре, правда, предпочитает скрывать свое мнение, ведь он не только смелый, но и осторожный человек; тем не менее доподлинно известно, что он принадлежит к красным, а не к белым.

— Но почему Андаро подбивает его на это дело?

— По-видимому, чтобы скомпрометировать его. Так я, по крайней мере, думаю. Представляете себе всю ту шумиху, что поднимется, если сторонники «Бланко» заявят: мы располагаем подписью Латорре, которой он удостоверяет, что получил от нас пять тысяч песо, дабы мы поставили ему оружие для мятежа! Таким образом, он навсегда был бы устранен.

— Ага, теперь я вижу насквозь этого Андаро.

— Итак, либо он принимает вас за Латорре и злится из-за того, что вы не попались в его западню, либо понял, что вы в самом деле человек посторонний, и теперь негодует, что посвятил вас в свои планы, ведь для него самого и его партии будет опасно, если вы сообщите об этом настоящему Латорре. В обоих случаях вам нельзя ожидать ничего хорошего ни от него, ни от других сторонников «Бланко». А как добиться этого самым верным способом? Попробуйте-ка ответить на этот вопрос сами!

— Вы действительно хотите предостеречь меня, сеньор Монтесо?

— Да, хочу. Бандиты, забавы ради, подолгу на улице не стоят. Уж в этом вы можете мне верить. Я здешние порядки знаю получше, чем вы.

— Да уж, воистину, едва ступил на эту прекрасную землю, как в такую дыру провалился, из которой можно и не выбраться!

— Сравнение очень верное. Выбирайтесь оттуда побыстрее и убегайте! Я думаю, вам это удастся. Я вовсе не хочу этим сказать, что вам надо бежать сегодня же. Но вам нужно лишь в свою очередь тоже следить за бандитом и остерегаться других неожиданных ловушек. Я уверен, что до завтрашнего полудня, когда я собираюсь к вам прийти, с вами что-нибудь да приключится. Был бы очень рад, если бы вы вняли моему предупреждению.

— Я прислушаюсь к нему, сеньор, обещаю вам. И раз уж вы намерены уйти, то позвольте мне выплатить вам сейчас две сотни песо.

Я подвинул к нему пять десятков песо фуэрте. Он свернул их и сунул в карман жилетки с таким видом, словно это всего лишь кусочки папиросной бумаги. Затем он подал мне руку, отвесил вежливый поклон и удалился.

Я занял его место, чтобы наблюдать за бандитом. Тот коротким взглядом смерил показавшегося из двери йербатеро и сделал нетерпеливое движение. Спустя какое-то время я тоже ушел. При этом я держался так, словно вообще не замечал никого вокруг. Я шагал по случайным улицам, останавливался у разных витрин и убеждался, что этот человек непрерывно следовал за мной.

Так прошел, пожалуй, час. Наступили сумерки. Звон колокола подсказал мне, что я нахожусь недалеко от кафедрального собора. Я знал, что люди сейчас направляются в церковь для ежедневного «Ave Maria de la noche» [30], и потому присоединился к тем, кто хотел помолиться.

Величественное, залитое светом пространство собора было заполнено множеством верующих; общинам многих европейских столиц следовало бы взять с них пример. С хоров доносилось смешанное пение, сопровождаемое органом. Певцы были довольно хорошо обучены, но вот органист, к сожалению, оказался музыкантом пятого или шестого сорта. Он скверно разбирался в регистрах и очень часто фальшивил.

Орган — мой любимый инструмент. Я поднялся наверх, чтобы взглянуть на человека, который так исказил величественную музыку Палестрины [31]. За пультом дирижировал регент [32]. Органист был маленьким, худым, суетливым человечком, казавшимся еще меньше среди мощных труб. Когда он увидел, что я, прислонившись к углу органа, наблюдаю за ним, то, видимо, захотел произвести на меня впечатление. Он тут же выдвинул принципал и корнет [33]и еще несколько шестнадцатистопных регистров [34]в придачу. Конечно, поднялся такой шум, в котором голоса певцов потонули полностью. Тем не менее дирижер не удостоил музыканта даже кивком. В такой манере песнопение было исполнено до конца.

Затем настал черед короткой прелюдии [35], состоявшей из фальшивого органного трио, исполнявшегося на двух мануальных клавиатурах [36]и одной педальной [37]; звучала такая знакомая и любимая мной мелодия. Но, к сожалению, органист выдвинул вверх Vox angelica [38], Vox humana [39], Aeoline и Flauta amabile и пользовался басами самых низких и мощных регистров, поэтому прекрасная мелодия исчезала, словно ручеек в море басов.

Выдержать такое я не мог. Даже если органист стал бы угрожать мне вечной кровной местью, я все же бросился к нему, убрал звучавшие слишком громко голоса и изменил регистр. Музыкант сперва изумленно, а затем с доброжелательностью поглядел на меня. Казалось, что моя аранжировка [40]понравилась ему больше его собственной.