— Сама позову. Часовой! Разводящего сюда. Пусть объяснит святой и вечной, кто я и кто шелковинки, — на этом сталь и громы заканчиваются, и остается лишь негромкое и просящее. — Я спешу, дело Немайн. Извини!

   Слова отвлекли — а пророчица в спешке, при даре, да еще пытающаяся делать два дела разом, это не беда. Это катастрофа ходячая! Всему достанется, и ей самой — первой! Вот летят на пол шахматные фигурки — вместе со столиком. Рушится кувшин с водой. Да, острых черепков под ногами несчастной Луковке очень не хватает. Ну и что, что стойка для свитков низенькая? От стены оторвалась так легко…

   — Нионин?

   Вместо дежурного рыцаря явилась Анна Ивановна. Ну и что, что у нее нет друидического посвящения? Старшая ученица богини!

   — А?

   Канделябру тоже дорога на пол. Хорошо, свечи не горят — на дворе ясное утро. Обычно Луковка чувствует себя в церемониальном платье как зверь в шкуре, но теперь широкий тяжелый подол сносит все, что к полу не привинчено.

   — Что ты ищешь?

   — План городской застройки!

   Анна скептически наклоняет голову. Словно большая птица. Вот–вот клюнет. Что ей еще сказать?

   — Да, мы христианки. Но нигде не сказано, что нам не следует почитать старших! Кесарю — кесарево.

   Анна Ивановна замечает базилиссу. Кланяется, желает святой и вечной доброго здоровья… Анастасия между тем садится на постель сестры, протягивает руку к подушке, из–под которой торчит пергаментный уголок. Широкий свиток — в кулаке!

   — Вот план! Но… Тебя я помню! Ты ведьма. И ректор! Ты меня учиться звала! А кто вторая?

   Рыжая дама, от которой луком тянет, улыбается.

   — Точно. И теперь зову: чтобы править страной, нужно знать многое. Мы с Немайн об этом уже говорили… А рядом со мной — Нион Вахан, легат осадных машин. Сейчас она отправляет должность магистра оффиций… ну и учится этому ремеслу.

   Приближенность темноволосой девочки к сестре стала понятна. Фамилию Вахан Анастасия помнит. Трудно забыть имя командующего, что пал в несчастливой битве при Ярмуке [5], отдавшей арабам Сирию. Шесть дней продолжалось сражение, римляне даже врывались во вражеский лагерь, но Господь не дал победы. Стратиг Вахан пал вместе со своей армией. Кто ему Нион? Дочь, внучка, седьмая вода на киселе? Неважно. Осталась верна, когда отвернулись все. Значит — своя!

   Анастасия протянула план. Надо было что–то сказать… На чем? Родным языком ираклейской династии в Африке стала латынь, на греческом много говорили во дворце… Зато четыре года в башне намертво выбили из головы армянский и фарси. Пришлось выбирать самые простые слова на латыни. В конце концов, простота и краткость — родители достоинства.

   — Ты верная.

   В ответ — довольный кивок. Жадные глаза, изучающие линии и значки.

   — Немайн все предусмотрела. Смотри сюда! Вот! Написано: «городской парк»… И саженцы есть!

   — Луковка, пошли ко мне. Здесь работать уже неудобно…

   Анастасия оглянулась. Разгром… Хорошо, чиновницы, выходя, распорядились организовать уборку, причем опять помянули шелковинок, которым непременно нужно в мисочку с молоком добавить немного масла!

   Интересное закончилось. Можно продолжить изучение города. Навестить Университет, клиринговую контору, послушать хор в соборе. Заглянуть на ипподром. Посмотреть все–таки речной порт и верфь. У короля были большие планы. Были!

   До логова и питомника ведьм дойти не успели, как на улицах началось непривычное шевеление. Бегающие люди, резкие выкрики. Даже не разбирая камбрийской речи, в них можно выделить две части: подготовительную и исполнительную. Длинную «Дееее — " и отрывистую, лающую: «лай!» Граф Роксетерский речь бриттов впитал с молоком матери. Оттого обеспокоился еще больше.

   — Собирают ополчение. Строятся баталиями.

   Зимой одна–единственная, наспех обученная, выдержала натиск саксонской стены щитов, рассекла надвое. Теперь прошло три месяца… Каждый полноправный горожанин ходит два раза в неделю на ипподром. На четыре часа. Там ополченцев учат биться. Рыцари Немайн, сама хранительница. И вот результат: далекий ритмичный топот сотрясает землю. Скоро многоножки колонн двинутся… Куда?

   Университет исключением не оказался. Сиятельная ректор вывела школяров с занятий. Площадь звенит молодой удалью. Голоса деловиты, доклады кратки. Анна кому–то объясняет:

   — … куда денется? Ну, за день работы не заплатят… — возвышает голос, — Нам жалко одного дневного заработка? Той, которая сделала само имя ведьмы уважаемым? А потом, я думаю, что этот день она не только служащим республики простит — всем вернет упущенный доход… Есть у меня мысль, которая ей — понравится!

   — Какая мысль?

   На месте Анны посол Мерсии точно так же улыбался бы соседям и союзникам — в душе мечтая, чтоб они провалились куда–нибудь неглубоко. Чтоб против саксов помогали, но прямо сейчас не беспокоили. Особый соблазн в том, что место такое в Кер–Сиди есть. Вот как предложит сейчас сиятельная канализацию подробно осмотреть!

   — Посадить в роще хорошее, крепкое дерево и связать его с Мэйрион. Тогда, как бы ее ни мучили, ей будет чуточку легче. Кстати, деревьев будет много, и связать можно не только Мэй — всех, кто пожелает. Свое дерево в священной роще, это ведь хорошо!

   Даже очень хорошо. Но у всякой волшбы есть узкое место. Это Окта уже выучил, теперь пересказывает своему вождю. Пенда и сам немного волхв — королю иначе нельзя, но его сила в рунах, в камне, кости и железе. Таково знание народа англов. Камбрийцы другие, отличаются, как дерево от камня: подрубить самый крепкий ствол проще, чем раздробить скалу. Зато вербы и ивы могут прорасти заново — от пня, от пощаженной огнем веточки… Горе камню, что заслонит им солнечный свет!

   Дерево — не палка, но кроме вершков есть и корешки. Человеку, связавшему жизнь с деревом, оно, благодарное, половину хворей снимет. С другой стороны, всякий, кто себя с деревом связывает, половину жизни на него ставит. Погибнет дерево — у человека здоровья вычтется.

   Так что рощу беречь будут, как себя самих.

   Граф говорит громко… а в Диведе английскую речь понимают многие. А учатся–то в Университете в основном женщины. Новость летит, как ветер по сосняку: шу–шу–шууу. Быстро, тихо, с губ на ушко. Вместе с колонной Университета — вывалилась на улицу, ударилась о стены, побежала по другим колоннам, что идут к Башням. К Жилой и к Третьей, Водонапорная им без надобности. В Жилой нужно выпросить у хранительницы свободный от обычных работ день: разбить священную рощу. У стен Третьей — саженцы сложены, а в подвалах припасен немалый запас лопат — остался после рытья канализации, городских валов и рвов.

   Донжон охвачен человеческим морем. Расставь горожан в чистом поле — вышло бы не так и много, но стиснутые в камне центральных улиц колонны выглядят бесконечными. На ведущей к тяжелым дверям лестнице — два рыцаря, Луковка. И — сида! Ветер треплет белые крылья широких рукавов, рвет в клочья слова представителей народа. По старине, и человеческой, и сидовской, это должна быть старшина кланов, но сейчас не так! Говорят главы гильдий и магистраты секторов. Ректор та же! Сида… улыбается. Словно произошло что–то очень хорошее. Говорит! Вот ее слышно отлично.

   — Память о павших — то, что отличает народ от стада животных. Забота о тех, кто в беде — то, что отличает высокие души от низких. Как я могу отказать? Значит, сегодня мы разбиваем парк.

   Довольный гул. Сида чуть щурится: что–то припоминает. Такая у нее манера: поставить точный образ из памяти перед глазами… Что она вспоминает?