Россия

"Синие рубашечки во зеленой ржи.

Синие фуражечки строем вдоль межи.

Синие иголочки во глазах пустых,

Синие наколочки на руках литых,

Синие холодные по сердцу ножи,

Синие свободные дали-миражи.

В синеву одетые чьей-то волей злой,

Сорняки, воспетые собственной землей.

Василечки-цветики на родных пирах.

Синие беретики во чужих мирах."

Светлана Кузнецова

Посмотрите на географическую карту, и вид даже усеченной империи даст ясно понять, что русские умеют воевать лучше любого народа, а тот факт, что ни один язык, ни одно племя "под сенью дружеских штыков" не исчезло с лица Земли, свидетельствует об уникальной милости к слабым и смирившимся, непонятной как бездушному Западу, так и жестокому Востоку.

Сравним, каким смыслом наполняли понятие "милосердие" в средневековой Японии и в России той же поры.

Моральный кодекс самурая — "бусидо" — наиболее полно выражен в книге Ямамото Цунэтомо "Хагакурэ", которая, к сожалению, до сих пор на русском не издана. После нее масса вопросов и значительная часть тяги к восточной экзотике у отечественных любителей воинских искусств пропала бы. Одними из главных героев книги, эталоном поведения воина стали князья Набэсима, семье которых служил автор до пострижения в буддийские монахи. Так живописует он достопамятный пример милосердия своего повелителя:

"В ту пору, как князь Кацусигэ был еще молод, отец его, князь Наосигэ, наставлял молодого господина:

"Тренируясь в рубке, убивай людей приговоренных к смерти". Как-то десятерых преступников выстроили в линию, и Кацусигэ сносил одну голову за другой, прикончив так девятерых. Подойдя к десятому, князь отметил, что обреченный на смерть — цветущий юноша, и сказал: "Утомился я нынче. Последнему оставляю жизнь". И жизнь человека была спасена!"

В России немыслим князь, собственноручно исполняющий обязанности палача "из любви к искусству" (Петра I не будем вспоминать, поскольку он был просвещенным, цивилизованным и т. п. западником), и милосердный московский властелин на Пасху после богослужения шел в темницу и одаривал заключенных кушаньями со своего стола прежде, чем садился разговляться сам.

Конечно, русский люд мог затравить татарских послов собаками, да и друг к другу во время усобиц относился достаточно жестоко, но вырезать печень у пленных "в живую", и есть ее сырьем, дабы приобщиться к жизненной силе побежденных, — такая восточная идея даже кромешникам в голову не приходила.

Суть русской ратной традиции выражена св. благоверным князем Александром Невским: "Не в силе Бог, а в правде!", и путь воина в России был путем религиозного послушания по словам: "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих" (Ин. 15, 13). Победа или поражение не были только итогом собственных усилий, плодом мастерства и энергии воинов, таланта и прозорливости полководцев. По грехам врагов поражал их Господь нашим оружием, по грехам Руси склонял ее перед неприятелем, — так воспринимали итоги сражений современники, так поведали о них потомкам.

Была, конечно, преемственная техника рубки и стрельбы из лука, тактика скрадывания в лесу или конной заставы в диком поле, был фирменный штыковой бой чудо-богатырей Суворова. Но не в технике рубки, не в баклановской шашке, не в пластунском умении взять языка в немыслимом месте, не в экстатической разрядке масленничного стеночного боя жила духовная струя русской воинской традиции. Говорили: "Француз боек, да русский стоек", но нельзя же всерьез считать, что стойкость наших солдат оттого проистекает, что "робятушки наши на ржанине вскормлены". Любой из представителей отечественной воинской традиции, — а к ним причислим и литовца Довмонта, 33 года мечом и талантом полководца, после смерти и доныне — святыми молитвами своими ограждавшего Псков, и литовских же князей, стоявших с Боброком в засадном полку, и касимовских татар, и черемиса Шереметева, и князя Багратиона, — любой осознавал себя солдатом великой идеи, отдавшим свою жизненный порыв духовному полю православного государства. Не обязательно это осознание становилось четко аргументированным мировоззрением, — далеко не всегда человек может объяснить другому это глубинное чувство, дающее ощущение правоты, истинности своего пути. Специфически русским в нашей воинской традиции был только ее носитель. Издревле и по сей день, — если у человека русское восприятие мира и своего места в нем, русский стереотип поведения, то пусть он по маме немец, а по папе грек, — из него выйдет именно русский воин (даже если у него второй дан по годзю-рю).

Поэтому, мне кажется, необоснованными и по мотивации авторов, и по способам реализации представляются современные попытки "возрождения" традиционных воинских искусств России, — работа идет в искаженном идейном пространстве мифологемы, в ответ на мнимый "вызов Востока", почти исключительно в области формы.

В первом приближении мотивация формулируется так: раз на Востоке есть множество стилей, тысячи школ с многовековой, чуть ли не тысячелетней традицией, со специфически восточной техникой, — обилием ударов ногами, работой по биоактивным точкам, колотьем кирпичей, сложными психотехниками, доходящими до магии, раз это так непобедимо выглядит на видео, — должны быть и в России некие особые, непохожие на китайско-японские линии воинских искусств, уходящие в прошлый век или в прошлое тысячелетие. И коль скоро восстановим форму, в которой якобы передавалась традиция, возродим и традицию, заглушенную то ли большевистскими русофобами, то ли ортодоксальными церковниками. По идее — это измерение нашей военно-исторической реальности китайским аршином западного производства, непонимание сути боевого искусства.

Любая жизнеспособная система внутренне непротиворечива. Только мощный исходный духовный импульс позволяет сформулировать непротиворечивую систему, когда новое понимание сути единоборства находит новые слова и категории, рождает технику и тактику, методику тренировок и способы разгрузки. Кропотливо подбирая с бору по сосенке сногсшибательные (и обязательно непохожие на ученические японские) приемчики невозможно создать жизнеспособный стиль. Именно создать, а не возродить, поскольку прежние методы воспитания воина или способы коллективного пережигания "дурной силушки" сегодня неестественны. Представить сегодня "стенку" на масленницу невозможно, поскольку даже всегдашние подростковые стычки район на район нынче превратились в репетиции войн за сферы влияния, моложежные группировки — в прообразы банд. Смрад шоу-бизнеса устойчиво завис над всеми видами единоборств; телевидение и спонсоры, а не народный здравый смысл и уважение к соседям-соперникам, будут диктовать условия боя.

Тяжкий труд формального воссоздания "русских" стилей, развития искусственного мира асфальтового язычества и асфальтового казачества, штудирование летописей в поисках не высот духа, а стоек и ударов, не дает возможности обнаружить живую традицию боя, никогда не умиравшую, не способную прерваться. Традиция ведь настолько реальна, насколько наполняет души наших современников. Если она будоражит и возвышает дух, не будем требовать от нее и практических рекомендаций.

Вспомним не только пословицу "Казак на добычу летит как ангел на небо", — еще и то, что десятая часть добытого шла царю, десятая на храм, десятая самим казакам, а семь десятых вдовам и сиротам погибших. Зная о сожженных польских и турецких городах, зная о спаленном в 1618 году Сагайдачным и его запорожцами Ельце, о вырезанных русских младенцах, в первую голову вспомним Ермака и присоединенную к империи Сибирь, Хабарова и бои с маньчжурами на Амуре, девяностодневное "Азовское осадное сидение" неполных шести тысяч казаков против трехсот тысяч турок, казачьих коней в Париже и Берлине, казачьи могилы в Боснии и Приднестровье, вспомним надпись на знамени легендарного рубаки Бакланова: "Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века. Аминь".