— Как дела? — поинтересовался Агеев, жуя конфету.

— Да ничего. Вчера вот решил поужинать в «Голден Пэласе», только сел — Лариска ко мне подваливает…

— Лариска?

— Да. Ты разве её не знаешь? Точно, не знаешь. Нет, погоди, она ведь про тебя спрашивала! А, нет, не она. И не про тебя. Короче, хлестнули с ней по стакану, и — началось! Хоть убей — не помню, куда мы с ней потом двинули. Помню только, как вёз её на такси домой.

— К себе или к ней?

— Откуда о неё дом? У неё трусов своих нет. Она их одалживает. Я кстати, в такси об этом узнал. Порвал ей трусы нечаянно, она — в слёзы: «Подонок, сволочь! Что я теперь подруге скажу? Она меня пришибет за эти трусы!» Разоралась так, что даже таксиста ногой задела. Он попытался даже нас высадить. Ну, короче, она сейчас у меня. Наверное, спит ещё.

— А она у тебя твой сейф не одолжит?

— Вряд ли. Зачем он ей? А впрочем, возможно. Я представляю: вваливается Лариска жопой вперёд в метро, тащит за собой этот сейф, подваливает к ней мент: «Гражданка, вы этот сейф, случайно, не сшиздили?»

— «Нет, конечно! Как вы могли подумать? Я его одолжила! Верну, как только открою.»

Хотя Агееву смешно не было, он смеялся. Выпили по второму. Телефон снова заверещал. Мельников поднял и положил трубку.

— Пошли все в жопу! Я занят. И я устал. Я очень устал. Я могу сейчас говорить лишь о проститутках.

— Агеев, как у тебя дела?

— Где работает эта твоя Лариска? — спросил Агеев.

— Я её трудовую книжку не видел. Видел только диплом.

— И кто она по профессии? Наладчица механизма карманной тяги?

— Денис! Ты видишь людей насквозь, общаясь даже не с ними, а с их знакомыми. Сразу видно — чекист. Дай мне сигарету. Мои все кончились.

Закурили.

— Короче, Фроликов не имеет к тебе претензий, — сказал Агеев, пуская дым к потолку. Мельников кивнул. Его взгляд нисколько не оживился.

— Так что, ты совершенно напрасно гнал на меня, — продолжал Агеев, — по-моему, ты обязан это признать.

— Я вынужден это сделать. Вы — молодцы. А какие он поставил условия?

— Очень даже вменяемые условия. Никаких хвостов, никаких прослушек. В противном случае, журналисты получат целый грузовик с пряниками.

— Отлично. Похвалил Мельников.

Докурили молча.

— Близко нашли машину? — спросил Агеев, звеня горлышком бутылки о край стакана.

— На соседней улице. Эта сука рыжая умудрилась из скотча правую руку высвободить. Ещё минута — и след бы её простыл.

— А что она рассказала?

— Да ничего особенного. Королькова сразу взяла на себя.

— А Ольга?

Мельников призадумался, расстегнув верхнюю пуговицу рубашки. У Агеева создалось впечатление, что он даже и не услышал его вопроса. Молча взяли стаканы.

— Я до сих пор не понял, как им всё удалось, — проговорил Мельников, выпив и съев конфету, — ведь они чуть не придушили друг друга ещё в квартире Юсупова, возле трупа, когда увидели в сейфе деньги. Можешь себе такое представить?

— Не самая сногсшибательная деталь этой эпопеи, вежливо говоря, — заметил Агеев. Но интересная. Значит, они дрались, когда на этаж поднялись чеченцы?

— Она пыталась вырвать у него пистолет.

— Ты это серьезно?

— Да, да, да, да! Я — человек жадный, но представляю это с трудом. Увидеть шесть пачек баксов и полезть грудью на пистолет, чтоб вырвать его из руки убийцы!

Агеев растерянно почесал затылок.

— Я полагаю, если бы ей это удалось, она бы чеченцев сразу на месте и положила.

— Очень возможно. А кстати, сказать тебе, почему она была босиком? Таксист, который вёз их с чеченцем, не обратил внимания, что она в машине скинула туфли, а натянуть потом не смогла. Увидев на этаже Серёжку, она их выронила, и он занёс их в квартиру.

— Потом они их забыли там?

— Типа, да. Прикинь, какие бараны! Кстати, как там Баранов? В суд на РУБОП не подал?

Нет. Удовольствовался формальными извинениями. Но ты ещё про браслет мне не рассказал.

— Так она клянётся, что он в квартире остался. Дескать, забыли.

— А, понимаю. А как насчёт соучастия в грабеже?

— Нет, это ей не предъявишь. По протоколу то она — жертва. Убийца ей угрожал. Линия защиты здесь абсолютно не прошибаемая. Ты понял?

— Я понял только одно: Кирилл — молодец!

Допили. Мельников закурил и, встав, поставил на сейф бутылку. Сделав четыре шага назад, достал пистолет. Прицелился.

— Это лишнее, — произнёс Агеев. Он давил в пепельнице бычок, готовясь уйти.

— Ты думаешь, промахнусь?

— Не думаю. На таком расстоянии косой даун с трясущимися руками не промахнётся.

Мельников отступил ещё на два шага. Его прищуренный взгляд сквозь дым казался Агееву демоническим.

— На что спорим, что не промажу?

— Уж лучше бы ты сжёг секретаршу, вздохнул Агеев. Это престижнее, чем разбить пустую бутылку. Хотя два этих предмета равны по ценности, твои будущие коллеги, грузчики, одобрительнее воспримут сожжение секретарши.

— Да? Ты так думаешь?

— Я уверен.

Сказав так, Агеев встал и, подойдя к Мельникову, протянул ему руку.

— Ну, мне пора. Спасибо тебе за всё.

Спасибо тебе, — растерянно сказал Мельников. Он стоял с пистолетом, о чём-то думая, весьма долго после того, как Агеев вышел. Приняв, наконец, решение, сунул пистолет в кобуру и, взяв зажигалку, устремился на поиски секретарши Прохорова.

Подруга Кирилла, Танька, имела в Тарасовке двухэтажный дом с большим садом. Участок был обнесён забором выше трёх метров. Не останавливал он лишь Борьку. Борька был рыжий пёс размером чуть больше таксы. Он под забором сделал подкоп и каждую ночь убегал гулять. Возвращался только под утро и целый день за тем спал под кустом смородины. По посёлку бегало очень много рыжих щенков, похожих на Борьку. Жители были на него злы. В доме проживал ещё один пёс, побольше и поглупее. Кличка у него была «Колокольчик». Он громко лаял по поводу и без повода. Танька целыми днями только и делала, что твердила Борьке и Колокольчику, как она обоих их ненавидит. Но им на это было плевать. Они много ели и жили так, как считали нужным.

Танькину ненависть к Колокольчику Серёга всей душой разделял, а вот к Борьке — нет. Этот рыжий бабник был ему симпатичен. А Колокольчик за месяц Серёгу просто достал. По утрам он лаял под окнами его комнаты, днём носился по всему саду с таким неистовым ором, что можно было подумать — через забор лезут черти. Из-за него читать или разговаривать приходилось в доме, а не в беседке, где было сказочно хорошо в те редкие дни, когда грело солнце.

Двадцатое октября обещало быть, как ни странно, именно таким днём. Серёга проснулся рано — даже рассвет ещё не настал, и сквозь ветки яблони, шелестевшие по стеклу, видны были звёзды на ясном небе. Колокольчик молчал. Вероятно, он ещё не проснулся. В углу стоял телевизор. Выкурив сигарету, Серёга пультом его включил и довольно долго смотрел дурацкие утренние программы по «МТV». Они не поколебали в его сознании отблеск сна, который его чудовищно взбудоражил. Ему приснилась Наташка. Не в первый раз она ему снилась. У этих снов были головокружительные сюжеты. Но в его памяти оставались только её глаза. Они так смотрели, что один раз он не выдержал и сказал приехавшему в тот день Кириллу, что, дескать, зря он, Серёга, не развязал Наташку, бросая «Форд».

Кирилл рассмеялся:

— Ну, ты и придурок! Вот и лежал бы около Форда с проломленной головой, а миллион баксов достался бы рыжей суке. Пусть посидит! Она там не пропадёт.

Было уже десять, когда Серёга спустился на залитую неярким осенним солнцем террасу. Смуглая длинноногая Танька в джинсах и майке варила кофе. На плите жарились шесть яиц.

— О, доброе утро! — вскричала девушка, повернувшись на звук шагов спускавшегося Серёги, — слушай, ты вовремя! Как всегда.

— Что-то Колокольчик молчит, — заметил Серёга, садясь за стол. — Ты что его придушила?