Дверь открылась. Тяжёлая негнущаяся нога ступила в комнатушку, где продолжали бесконечный цикл поршни, снующие вперёд-назад.
– Вот ты где, – удовлетворённо сказал хриплый голос. Томас Ороско снова загораживал проход своей массивной фигурой… и снова со всех сторон были глухие стены, не дающие Анжеле шанса. – Вот ты где, дочурка.
– Уходи, – она прижимала руки к глазам, чтобы не видеть его. Иногда тьма лучше, чем свет. Гораздо лучше. – Нам не о чем говорить. Уходи.
Звук шагов был мокрым и хлюпающим, словно отец ходил по луже собственной крови. Анжела сделала последний шаг назад, отлично понимая, что никуда не денется.
– Уйти? – он расхохотался; смех отразился от пылающих стен. – После того, что ты со мной сотворила… уйти? Открой глаза, Марго. Посмотри, во что я превратился. Довольна?
… его дыхание… его прикосновения…
– Убирайся! – не своим голосом завизжала Анжела. Тонкая струна рассудка натянулась до предела. – Вон! Катись в свой ад!
– Твой ад, – выдохнуло чудовище в облике его отца; оно забавлялось, глядя на её страдания. – Твой ад, доченька. Твой.
От духоты, казалось, вот-вот оплавятся стены.
Она очнулась, лёжа на полу кухни, там, где падал светлый прямоугольник от уличного фонаря. Вокруг было темно до жути – будто она валяется где-то в грязной подворотне. Но мерное тиканье часов на стене выдавало, что Анжела у себя дома. Она сделала попытку шевельнуться, но что-то давило на грудь, сковывая движения. Что-то огромное, тёплое и неподвижное. Она с усилием высвободила руку, ничего не понимая. Что случилось? Почему она здесь, а не на кровати? И что… что за гадость, которая слипает пальцы руки?
Она поднесла ладонь к лицу при мертвенном свете луны. И закричала. На голове в едином порыве шевельнулись волосы. Рука была в крови – в ней был сжат кухонный нож с синей рукояткой. С лезвия капала остывающая кровь. На полу уже появилось несколько свежих тёмных пятен.
Потом Анжела увидела голову отца, которая тоже попала в прямоугольник обманчивого света. Отец скалился в жуткой улыбке, и между его крупных жёлтых зубов проступали красные потёки. Голова лежала под странным углом к шее. Язык вывалился изо рта, придавая отцу бесшабашно-озорной вид – будто он решил таким дурацким образом подшутить над ней. В свете луны язык отливал синим.
Не переставая кричать, Анжела выползла из-под неподвижного тела, которое лежало на ней. Мёртвая безвольная рука напоследок коснулась её бедра и сползла на пол. Она панически обернулась – ей показалось, что белые ледяные пальцы дрогнули и потянулись вслед за ней. Зазвенел нож, упавший на пол. Чёрный провал двери в гостиную приближался.
Как… что случилось?
В голове были лишь рваные обрывки, кружащиеся в безумном калейдоскопе. Шаги на лестнице. Она сама, повторяющая, словно под гипнозом, что убежит. Багровое лицо отца, его вылезшие из орбиты глаза. И – совсем другой отец, почти ласковый, с кривой ухмылкой, идущий вслед за ней, приговаривая: «Ну иди сюда… иди к папочке, Марго…».
Она долго тыкала пальцем на кнопку выключателя у ванной – всё не могла попасть. Наконец в комнате с кафельными стенами зажёгся свет, и она ввалилась внутрь, под спасительный покров электрического сияния. Ожесточённо выкрутила кран; поток холодной пенистой воды ударил на дно раковины. Она подставила руки под воду, чувствуя, как в кожу впиваются тысячи иголок. Вихрящийся поток окрасился в розовый цвет.
Анжела подняла взгляд на крохотное зеркальце, висящее над краном. Блестящая поверхность была пересечена чёрными трещинами. В его матовой глубине шевелилось что-то бесформенное… или ей это показалось? Она моргнула. Конечно, показалось – вот она сама, отражённая на зеркале. Волосы спутаны, к подбородку и к щеке прилипла кровь. В глазах страх, безумие и… торжество. Глаза убийцы. Она поднесла руку к лицу и вытерла кровь. Вот так лучше. Никто не заметит. Никто не узнает…
– Иди сюда… Ну же. Куда ты убегаешь? Всё равно тебе некому помочь.
– Папочка… Не надо, папочка… Только не снова, нет…
– Помнишь, что я говорил? За любым преступлением следует наказание. И плохие девочки, которые не слушаются папы, не исключение.
Кран поперхнулся и замолк. Последние капли воды проворно юркнули в отверстие водостока. Анжела отвернулась от зеркала, почувствовав невыносимое жжение в голове. Словно кто-то орудует внутри черепа отбойным молотком…
Она вышла из ванной. Часы показывали половину первого. Всего лишь полчаса… Не хватит, чтобы хорошо пообедать, но хватило, чтобы сломать ей жизнь.
Отец по-прежнему лежал на полу кухни, обратив к потолку своё необъятное брюхо. Кровавый след тянулся из-под него и вёл в гостиную – туда, где у перевёрнутой тумбочки лежал разбитый телевизор. Анжела посмотрела на вдавленный внутрь кинескоп и почувствовала необъяснимое облегчение. Нет больше викторин. Нет нескончаемой рекламной полосы и мыльных сериалов. Всего один удар.
Здесь всё и случилось. Ей таки удалось прорвать захлопывающуюся ловушку и выбежать из спальни. Почему-то она не подумала о том, чтобы убежать на улицу. В голове крутилась одна мысль: «Не позволяй это, не позволяй, НИ-ЗА-ЧТО!». Она влетела в кухню, увидела нож для нарезки хлеба, лежащий на столе, и схватилась за него, как за спасительную соломинку. Затем она повернулась к отцу, который, смачно ругаясь, шёл за ней. Увидев в руках Анжелы нож, он на секунду встал, как вкопанный. Но только на секунду…
– Так-так-так, – протянул он и сделал шаг вперёд, расплываясь в самой отвратительной из своих улыбок. – Что я вижу? Собралась убить меня?
– Не подходи, – хрипло сказала Анжела, пятясь боком в сторону гостиной, туда, где пространства было больше. Улыбка отца исчезла.
– Ты понимаешь, что я тебе за это сделаю, Анжела? А ну-ка брось нож.
– Нет. Ты…
Сорвавшись, она закричала:
– Не подходи, мразь! Свинья! Только посмей подойти и притронуться ко мне!
– Вот ещё, – он приближался медленной, гипнотизирующей походкой. – Брось нож, Анжела, иначе я за себя не отвечаю. Так отделаю, что не будешь видеть белый свет. Этого ты хочешь, да? Этого?
Анжела упёрлась спиной в острый угол телевизора. Больше отступать некуда. Паника захлестнула её. Он должен был испугаться и остановиться, дать ей уйти, но вместо этого он шёл к ней, выдвинув вперёд лысеющую голову, и на лбу противно блестели капли пота. Сияние экрана придавало Томасу Ороско призрачно-синюшный вид.
– Стой на месте! – нож всё сильнее дрожал в руке, набирая вес. – Папа, не надо, прошу тебя, стой на мес…
– Грязная шавка!
Он набросился на неё, как ветер – как ураган, сметающий деревья на своём пути. Анжела не успела даже ничего понять, как он схватил её шею и сжал в руке. Горло полыхнуло болью, и Анжела сделала то, что только могла сделать в эту секунду… Потеряв равновесие, два человека рухнули на тумбочку с телевизором. Комнату озарила синяя вспышка, потом всё погрузилось во мглу.
– … ты… – сипящий голос был совсем рядом. -… как могла…
Ничего не понимая, она выдернула нож, вонзившийся во что-то мягкое и удивительно податливое. Нож выскользнул обратно, испачкав руки в тёплой жидкости. Рядом закашлялся отец – долго и надсадно, словно в горле застряли рыбьи косточки. Она начала тихо подниматься, как вдруг железные пальцы защелкнулись на лодыжке и рванули к себе. Она упала с отчаянным криком.
– УБЬЮ! – прорычал отец над головой; кровь брызнула изо рта и оросила её ухо. Он тянул её, чтобы задавить под собой, смять кости в бесформенную груду, выдавить глаза. Крича до рези в горле, Анжела отползала от ворочающегося на полу чудища, утратившего всякую связь с её отцом. Но он не отставал… не выпускал её ногу, неумолимо двигаясь вслед, выкрикивая нечленораздельные ругательства. Свободной ногой Анжела отпинывалась от него, как могла, несколько раз даже попала по лицу, на что отец ответил поросячьим хрюканьем. Они доползли так до кухни, где наступила катастрофа: у Анжелы больше не осталось сил, чтобы ползти, волоча за собой многсотфунтовый груз, и, воспользовавшись этим, отец сделал рывок, оказавшись над ней. Глаза остекленели, затянулись дымкой безразличия; но пальцы упорно шарили по её лицу, чтобы поймать, схватить, разорвать на куски. Анжела не могла уже даже кричать; её клонило ко сну, и всё больше хотелось прекратить сопротивление и поддаться зову бесчувствия. Наконец отец нащупал её шею и испустил победный рык…