– Не надо! – завизжала Анжела, видя, как переворачивается мир. – Всё ложь! Ты врёшь, ты… ты бил меня! Насиловал меня! Ты…

– … любил…

Там, где у трупа должно было быть горло, на простыне образовалось красное пятно. Голос ослаб, затихая. Он шевельнулся в последний раз. Анжела замолчала – сопротивляться правде было далее бессмысленно. Она стояла и смотрела в тишине, нарушаемой треском пламени, как голова отца свесилась набок. Огонь, доселе боязливо обходивший тело, подполз к простыне и попробовал его на вкус. Не почувствовав сопротивления, он начал взбираться вверх – сначала робко, потом всё смелее. Анжела всё молчала, чувствуя, как приходит конец, как судьба забивает последний гвоздь на её гроб.

Абсолютное понимание.

Я любил тебя.

Что будем делать со всей этой гадостью, Марго? Есть идеи?

– Ты не спас их, – глухо сказала Анжела, зная, что её никто не слышит. – Позволил им умереть… Вот почему… вот почему я сделала это.

В ответ одобрительно заревело пламя.

Какова глубина человеческих заблуждений, думала Анжела, видя, как простыня становится совершенно чёрной, вжаривается в тело, которое ничем уже не напоминало человеческое. Насколько далеко простирается туман, который окружает этот город? Неужели здесь никогда… никогда не бывает солнца?

Она оглянулась через плечо. Тёмный человек по-прежнему ждал её. Её палач, мучитель и… спаситель. Он вёл её к правде с самого начала… вёл через хитросплетения лжи, боли, иллюзий, не давая свернуть. Теперь он приглашал её в огонь.

– Я боюсь, – губы трескались от малейшего шевеления; она шептала почти неслышно, но знала, что он слышит. – Я… боюсь…

Он продолжал стоять, бесстрастно взирая на неё – неумолимый, страшный, манящий. Анжела подняла ногу, чтобы пойти дальше…

… и чья-то рука опустилась на её плечо. Она панически обернулась. Отец восстал, чтобы наказать её. Да, он любил её, заботился о ней… но теперь он стал кровожадным чудовищем, жаждущим мести, существующим с одной целью – разорвать её на куски.

Но это был не отец. Это была…

– Мама? – вскричала Анжела. – Это ты?

Мама стояла у двери и смотрела на неё – с замешательством, тревогой и с чем-то, похожим на страх. Но это была она, она пришла вызволить её из плена огня, забрать к себе и искупить жгущую её боль.

Я знала, я знала…

Ликование взорвало её изнутри. Анжела светло улыбнулась ей, почувствовав, как давно губы отвыкли от этого нехитрого действия. Она спустилась вниз, пошатываясь, как пьяная – спешила заключить маму в объятия, боялась, что она обернётся пеплом во вспышке пламени… или, того хуже, уйдёт, бросив её одну. Анжела коснулась ладонью её лица – мама не отшатнулась, не накричала на неё, и не исчезла. Она продолжала глядеть на неё без всякого выражения. Но Анжела была бесконечно благодарна ей уже за это.

– Мама… – причитала она, не опуская ладонь, чувствуя её теплоту. – Я искала тебя. Теперь осталась только ты… Может, хоть теперь…

Она осеклась; по лицу мамы пробежала еле уловимая волна изменения. Словно это и не мама вовсе, а… Анжела мотнула головой, отгоняя жуткое наваждение.

– Мама, – она уже плакала, – почему ты не отвечаешь?

Она вновь взглянула в её глаза, глубокие, безразличные, на сеть морщин, опутывающих лицо. Но никаких морщин не увидела. И глаза тоже изменились… зеленоватые, испуганные, горящие недоумением. Невидимая волна пошла снова, но на этот раз не только по лицу – она меняла весь образ, разрушая маму и наспех рисуя человека, который успел ей надоесть за последний день.

– Анжела?

– О Господи! – она отшатнулась от него, как от прокажённого, в сторону огня. Джеймс сделал неловкое движение в её сторону, словно пытаясь поймать её, не дать войти в пламя. – Ты… ты не мама… извини…

Он смотрел на неё с удивлением и некоторым сочувствием. Анжела закрыла руками лицо, коснулась своих горящих щёк. Как… как такое возможно? Как может так быть, что вся реальность, которая её окружает – лишь затянувшееся заблуждение? Она попыталась найти в памяти хоть что-то, что объяснит это, приободрит… но ничего не нашла.

Я сошла с ума, обыденно подумала она и посмотрела наверх. Ей показалось, что тёмный человек, ждущий её там, одобрительно кивнул. Языки огня разгорались, и на лестнице становилось всё жарче.

– Анжела, – голос Джеймса сел; он поднял руку, и она сделала ещё один шаг назад. – Не иди туда. Не надо…

Она посмотрела на него. Джеймс стоял пятью ступеньками ниже, и потому она могла видеть его сверху. Зелёная куртка порвалась и вся забрызгалась кровью. Краешек фотокарточки по-прежнему торчал из кармана – на этот раз уже с изодранными краями. Но самые разительные перемены произошли с самим Джеймсом. У Анжелы проскочило удивление – как она могла принимать этого слабого, измученного человека чуть ли не за полубога? Джеймс весь как-то сник, уменьшился в размерах. Нервно дёргались губы, глаза затянулись вуалью отчаяния. Вдруг Анжела поняла с устрашающей ясностью, что Джеймс тоже не доживёт до следующего утра. Как и она…

– Спасибо, что спас меня тогда, – устало сказала она, – но, право же, лучше бы ты не делал этого. Даже мама так сказала… сказала, что я заслуживаю этого.

– Нет, Анжела, – было видно, что Джеймс изо всех сил старается не подать виду, что у него тоже давно нет надежды. Получалось плохо. – Это не так…

Почему он упрямо пытался уверить её в том, что всё будет хорошо? Почему даже сейчас, когда даже для него самого всё было кончено, он цеплялся за неё, изображая благородного рыцаря? Анжела подумала, что ему просто её жалко. Точно так же, как ей жалко его.

– Не стоит жалеть меня, Джеймс, – слова клубились сизым дымом в накаляющемся воздухе. – Я недостойна жалости. Или, может…

Она сделала шаг вниз, почти физически ощущая, как Джеймс пересиливает себя, чтобы не убежать из этой огненной геенны.

– … может, ты будешь любить меня? – с издёвкой спросила она, подходя к нему. – Это в твоих силах? Сможешь ли ты заботиться обо мне? Излечить всю боль, что скопилась?

Он понурил голову. За минуту тягостного молчания никто не заговорил, не шелохнулся. Лишь скрипели старые ступеньки, которые грыз могучий огонь.

– Так я и знала, – презрительно сказала Анжела. Она не могла видеть его лица – только всклокоченные каштановые волосы, – но ей показалось, что он поморщился, словно от удара.

– Джеймс, – твёрдо сказала Анжела, – отдай мне тот нож.

Джеймс удивлённо воззрился на неё:

– Нож?.. Зачем?

Она молча протянула руку. Джеймс посмотрел на её ладонь, на след волдыря от ожога и тихо, но уверенно сказал:

– Нет, Анжела. Я не отдам.

Один из трупов, висящих у стены, сорвался и плюхнулся поперёк ступенек. Никто не обратил на это внимания.

– Оставишь для себя? – Анжела не собиралась долго уговаривать Джеймса, пресмыкаясь перед ним. Нож был не единственным путём достичь желаемого – но самым быстрым и, возможно, безболезненным. Впрочем, ей было уже всё равно…

– Я? – он вздрогнул и бросил на неё взгляд обиженного малыша, которому предложили пустой фантик вместо конфеты. – Нет… Я никогда не убью себя.

Слова вышли глухими и неубедительными. Он сам почувствовал фальшь – и зрачки вдруг расширились. Анжела прочитала в них ужас. Она ожидала, что Джеймс закричит, запротестует, но он смолчал, лишь капли пота выступили на бледном лице. Хотя, может, это было всего лишь от жары…

Она отвернулась от него, потеряв всякий интерес. Тёмный человек уже выражал нетерпение, хотя оставался по-прежнему неподвижным. Огонь тоже раздражённо трещал, изнывая от скуки и голода. Между Анжелой и Джеймсом заплясали резвые скакуны пламени. Пора было начинать этот долгий путь…

Она пошла наверх, делая шаги рывками, насилуя своё тяжелеющее тело. Пот катился по щекам, свитер и брюки намокли. Тёмный человек мелькал каланчой в оранжевых сполохах.

– Здесь жарко, как в аду, – безучастно сказал Джеймс. Она обернулась к нему. Он старательно вытирал лицо ладонью, глядя, как желтоватые капли пота стекают меж пальцев.