Нам бы на все про все хватило трех дней. Через три дня мы могли спокойно бросить конторское здание на Кингсроуд. Процессы пока протекали тихо – мы, собирая и расходуя деньги, планировали решающий наскок. Бродячие Будильники, хотя и говорили о скором Слиянии, приковывали еще нулевой интерес и не собирали большие толпы человекомикробов. Пробные передачи на телевидении, проведенные Деларю, не имели значительного рейтинга. Пусть даже на глазах у зрителей он материализовывал мысли и чувства в виде страшных демонов или светлых ангелов, и показывал, как избавиться от тех и других. Он демонстрировал публике духов, владычествующих над стихиями, он учил как оживлять косное вещество, передавая ему часть своего сознания. Из-за Деларю табуретки превращались в ползающих каракатиц, а шкафы во что-то вроде бегемотов. Ручной кактус щекотал иголками ласкающую руку доктора. Доктор Деларю мгновенно постигал реальность, рассказывая, что лежит в животе у первого встречного и мучают ли этого господина газы. Однако публика принимала это за фокусы, дескать Копперфилд и похлеще выделывает.

Не помогло даже то, что Деларю в два счета, на пари, переформировал судьбу одного зрителя, пустив ее по другому руслу. Этого типа, преуспевающего менеджера, уволили с работы, красавица-жена ушла к бывшему подчиненному, инвалиду зрения и слуха, дети занялись проституцией, а анализ крови на СПИД, сифилис и гепатит дал положительные результаты. Причем все произошло за один рабочий день. Я, конечно, вспомнил как изменилась судьба человекомикроба Шигимонт-Микитова, однако в его случае перемена жизни оказалась весьма прогрессивной – ведь он сделался мной, достославным фраваши.

Между прочим, у заложников отношение к "фокусам" было другое. Те, кто нас ненавидел, все время находились рядом со своими зримыми негативными чувствами. Один клерк жил вместе с чудовищем, похожим на динозавра в подвенечном платье. И только когда он нас крепко полюбил, рядом с ним стала ошиваться ангелоподобная тень в легком саване. А одна секретарша все время наблюдала сцену, где здоровый мужик в красном колпаке рассекал секирой чью-то тощую фигурку. Таковы были ее мысли о нас. И только когда она облегчила душу, мужик в красном колпаке сменил секиру на перочинный нож.

Пришлось мне прочитать некоторым товарищам лекцию о гигиене чувств и мыслей, и о пользе любви к насильникам, если ничего другого не остается.

Но неожиданно вмешался еще один фактор. "Белое ополчение Канады" была вполне реальной группировкой и дематериализовать ее не удалось бы даже Деларю.

На исходе второго дня "ополченцы" притомились доказывать, что не имеют отношения к захвату конторского здания на Кингсроуд, и решили самостоятельно вышибить из нас дух. Наверное, для того, чтобы с нашими отрезанными головами в руках доказать перед телекамерами свою невинность.

Наверное, они подготовились не очень хорошо, а мы, напротив, почувствовали их приближение. Мы ведь чувствовали все, что нас касалось. Мы, и в особенности Деларю, видели злую энергию, которая должна была подпортить нашу судьбу. Вражья сила представала в виде черных птиц с красными лысыми шеями, которые пикировали прямо на макушку.

Ночью десяток удальцов из "Белого ополчения" спрыгнули с "дурижопля" и на парашютах типа "крыло" спланировали прямо на крышу здания. В принципе задумано было неплохо. Кроме того, кто-то из них раньше посещал это здание.

По крыше они прошмыгнули к чердачному окну и спустились на последний этаж. Чтобы их не засекла видеокамера наблюдения, они устроили помехи мазером. Они только в одном ошиблись – что заложники станут тихой радостной мимикой приветствовать их появление. Однако большинство встреченных клерков принялось вопить, причем возмущенно. Они правильно сообразили, что кто-то начал новый штурм, поэтому испугались за себя и, наверное, даже за нас – это благодаря нашему обаянию и эрудиции.

Пека спешно поднял недремлющих Будильников и они ударили со стороны вентиляционных ходов по "ополченцам". А те вряд ли ожидали, что мы не станем долго разбираться, где заложник и где "белый ополченец". Зря они не учли, что нам отдельная человекоформа всего лишь хрупкий сосудик, вмещающий хилую струйку из бурного потока жизненной силы.

Полиция со своей стороны ничего не выкинула. Наверное, она решила, что у нас междубандовые разборки или мы расстреливаем провинившихся заложников, поэтому лучше не усугублять ситуевину.

Я лично шпокнул двоих ополченцев. Первого уложил, когда он хотел засандалить из гранатомета в решетку вентиляционного туннеля. Второй затерялся среди заложников уже на пятнадцатом этаже. В том помещении их была целая толпа. И все на ногах.

Я шел среди людей, которые смотрели на меня как кролики на удава, и размышлял, из-под какой руки или ноги выскочит ствол и положит мне в пузо десяток свинцовых таблеток. Я опустился на колени и так мне стало уютнее. Холл превратился в лес, где из линолеума росли вместо деревьев ноги. Как правило, одетые в серую и черную брючную материю, но попадались и те, что в чулочках и даже совсем голенькие и стройненькие. Я обратил внимание, что одна из таких ножек слегка поводит и покачивает носом туфли. Что это, указующий знак или ловушка? Все решилось, когда я заметил немного странные брюки для конторского служащего: без стрелок, заляпанные. Я чуть поднял глаза – меж бортов пиджака у владельца плохих брюк показался черный глазок оружия. Но я выстрелил первым, рука Шигимонт-Микитова работала быстро. Даже испытал некоторое чувство благодарности к нему. Что касается "ополченцев", то я прикончил девятого – оказались они одноразовыми бойцами.

Хотел было позабавиться с девчонкой, столь мило оказавшей мне услугу, но оказалось, что есть еще пленный "ополченец" и его надо бы шлепнуть, чтобы другим неповадно было. Только не при людях, зачем раньше времени щеголять своей негуманностью? Лучше в подвале.

Свели его в подвал, где остатки полицейских по стенам размазаны – тут пуговичка запеклась, там шлем прилипший. Я спустился с Пекой, у каждого в руке по пушке. Пленному парню – верный каюк. Он еще старался блюсти кодекс чести, хотя самое время обосаться от страха. Но только его к стенке поставили, у меня вдруг какое-то затмение случилось. Еще когда я по лестнице шел, пару раз заплохело. А сейчас словно продернули меня через городскую канализацию на огромной скорости. И во время этого полета что-то из меня исчезло, выпало, выветрилось, а в итоге я многое забыл и сильно растерялся. Перво-наперво перестал ощущать, что я бессмертный дух фраваши, которому начхать на психический и физический комфорт гражданина Николая Шигимонт-Микитова. Поэтому для начала я решил, что не надо делать резких движений.

– Стой,– говорю напарнику,– не хочу этого парня просто так расстреливать. Что-то больно быстро у нас трибунал работает – как ларек на улице, торгующий горячими сосисками. Никакой мрачной торжественности, битья в барабаны, исполнения последнего желания.

А сам словно выплываю на поверхность и снова ныряю в омут. В глазах калейдоскоп, в голове ощущение, что я Коля Шигимонт-Микитов, простой малый, хотя и немного свихнувшийся, и зачем мне гробить какого-то парня, даже если он не вполне хороший. А вот Пека – псих законченный и остро нуждается в смирительной рубашке.

Он, кстати, тоже не торопится, хотя имеет на это другие причины.