Мысленно обругав себя, вернулся в постель. Ничего не поделаешь, придется и мне в свое время выдержать подобное испытание.

Четверть часа спустя врачи окружили мою кровать. Один из них подкатил тележку, второй подал мне гофрированный шланг с резиновым загубником на конце. «Возьмите в рот!» — последовала команда. Стиснув зубами загубник, тут же почувствовал, как специальный зажим сжал мои ноздри. Потянул воздух ртом. Дышать было легко. «Дышите глубже, глубже!» — раздался голос. Вдохнув глубже, чувствую, что кто-то берет мою руку и погружает в ледяную воду. Нет, кажется, в кипяток. Отдергивая руку, хочу что-то сказать, но не могу — во рту загубник. Мычу как глухонемой, даю понять, что вода очень горячая и рука багровеет. Но держать ее в горячей воде приходится до тех пор, пока один из врачей, глядя на часы, сам не вынимает ее из воды и вытирает насухо полотенцем. Затем берет что-то со столика и делает укол в палец. С пальца каплет кровь. Ее аккуратно собирают в пробирки с вязкой жидкостью. Сосед сочувственно смотрит на мои страдания.

Мне разрешают вынуть загубник. Я расслабляюсь и с облегчением вздыхаю. Но вдруг слышу вновь: «Возьмите, пожалуйста, загубник в рот!» На этот раз дышать стало тяжелее. Я мычу и показываю руками, что шланг где-то зажат. Врачи подходят, смотрят на меня и ничего не предпринимают. Моя рука опять в воде, но, к счастью, не в столь горячей. Теперь я задыхаюсь. В глазах рябит. Чувствую боль в пальце: опять колют. Я вижу, как врач, сидящий на моей кровати, шевелит губами, подсчитывая про себя капли крови. Но я уже не выдерживаю и выплевываю загубник. «Хорошо, очень хорошо!» — говорит, глядя то на меня, то на бумажную ленту прибора, старший из врачей.

Проведенное исследование, как мне объяснили позже, было связано с изучением так называемого «основного обмена и газов крови». Вот почему нельзя было до этого двигаться, так как основным называется такой обмен веществ, который необходим для поддержания жизни полностью покоящегося человека.

Энергия, которая получается при этом, идет на обеспечение работы сердечной мышцы, дыхательной мускулатуры, деятельности почек и т. д., то есть тех органов и систем, которые работают всегда, независимо от положения человека, и обеспечивают жизнь организма. Для этого человеку необходимо около 1500 килокалорий в сутки. Энергетические затраты основного обмена колеблются незначительно в зависимости от индивидуальных особенностей и состояния организма. Во время исследования сначала полагалось дышать кислородом, а затем выдыхаемым воздухом, в котором постепенно накапливается углекислота, вызывающая ощущение удушья…

Визит к психиатру был даже приятен. Симпатичный пожилой человек с сединой в висках сразу вызвал уважение. Разговаривая, он располагающе улыбался. Но я был начеку и старался увести его в сторону как от разговоров о дедушках и бабушках, так и от интимных и личных вопросов.

Несколько настораживало то, что он постоянно делал какие-то пометки в толстой тетради, лежавшей перед ним. Однако постепенно его дружелюбие, простота и непринужденность в общении настроили меня на доверительный лад и душевную беседу, и вскоре я забыл, что нахожусь в кабинете у врача. Когда настало время уходить, мне уже не хотелось с ним прощаться, казалось, что и ему тоже жаль расставаться со мной…

У невропатолога было менее интересно. Он заставил меня приседать с закрытыми глазами и вытянутыми вперед руками, искать собственный нос, не открывая глаз, скалить зубы. Затем водил острым предметом по животу и спине, колол иголками ноги и руки, спрашивая при этом: «Больно?»

Хирург сам пришел к нам в комнату. «Раздевайтесь!» — сказал он повелительно. Я повиновался, а раздеваясь, думал, кто бы это мог быть? Дерматолог? Но в конце концов пришедший был в белом халате, а я здесь обследуемый, поэтому рассуждать не приходилось. Разделся. Он ткнул меня пальцем в живот, провел рукой по позвоночнику, потом взял за обе руки и сказал:

— Вы знаете, что правая рука у вас больше?

— Это очень плохо? — спрашиваю его.

— Нет. Сожмите кисти рук в кулаки. Спортом занимались?

— Да.

Тут он ощутимо, но дружелюбно подтолкнул меня к кровати. «120 килограммов в нем, не меньше, — подумал я, вытягиваясь на спине. — Он-то наверняка занимался спортом, и не иначе как тяжелой атлетикой». Мне хотелось спросить его об этом, но его явное нежелание разговаривать и суровый вид пресекли мои вопросы. На прощание он шлепнул меня по голой спине и улыбнулся…

Казалось, все неприятное уже позади. И вдруг сообщили, что я должен посетить окулиста. Этого визита я боялся больше всего, так как я близорук и иногда пользуюсь очками, хотя постоянно их и не ношу.

Окулист встретил меня весьма любезно. Прежде чем доверить ему свои глаза, я решил подготовить его к моей близорукости и задал несколько наводящих вопросов. Из ответов мне стало ясно, что положение мое не так уж страшно. Но ведь он еще не видел моих глаз. И вот мы в полной темноте: он закрыл штору, пригласил меня к столику, где я положил подбородок на специальную опору. Потом он включил яркий свет, а я должен был долго сидеть и «засвечивать» глаза для того, чтобы через некоторое время в темном круглом поле прибора различать геометрические фигуры: треугольник, квадрат, крест, круг и т. д. Процедура была долгой и довольно утомительной. Потом окулист вновь изучал мои глаза и вновь направлял в них яркий свет.

Внезапно что-то ослепительно сверкнуло, и я чуть не спрыгнул с кресла. Это было ярче, чем вспышка магния перед носом. Ощущение при этом было сильнее, чем «искры из глаз».

— Ничего, — успокаивал меня окулист. — Мы сделали снимок глазного дна.

Я ничего не видел. Пока мои глаза привыкали, он рассказал мне, для чего нужен снимок. От него я узнал много интересного.

— Для каждого человека, — сказал он, — рисунок сосудов глазного дна строго индивидуален, как отпечатки пальцев, а по пигментации глаз можно без особого труда отличить потомственного горожанина от горца. Но мы делаем снимок не для этого, а чтобы видеть последующие изменения глазного дна.

Когда я вышел из кабинета, вокруг все еще долго казалось неестественно серо-черным…

Энцефалографические исследования — запись биотоков головного мозга — не доставили особых неприятностей, хотя были довольно длительны и однообразны.

Специальная звукоизолированная камера и мягкое уютное кресло с подушкой располагали к отдыху. Я сидел в этом кресле, и меня клонило ко сну, несмотря на то, что голову сжимала резиновая каска, под которой располагалась дюжина электродов. Мне казалось, что мои волосы были слегка влажными от специальной пасты. Когда ассистентка закрыла дверь камеры и я оказался в абсолютной темноте, мне захотелось подложить подушку удобнее под голову и подремать. И вдруг слышу голос: «Не спать!» Тут-то пришлось подивиться, как врачи узнали, что я засыпаю, так как иллюминаторов в камере не было.

В следующие полтора-два часа я отчаянно боролся со сном, выполняя команды: «Открыть глаза!», «Закрыть глаза!», «Не дышать!», «Дышать глубже!», «Еще глубже!» Команды перемежались с приказом: «Не спать!»

От излишне глубокого дыхания стало не по себе: перед закрытыми глазами поплыли белые волны, разболелась голова. Но, когда с головы сняли электроды, я был удивлен тем, что чувствовал себя отдохнувшим. Видимо, все-таки удалось вздремнуть…

На гастрографии, при записи активности желудка после завтрака, я лежал на раскладушке с электродом на животе и мог бы заснуть, но, как нарочно, спать не хотелось. Когда два часа спустя мне все-таки удалось задремать, меня тут же разбудили…

Во время исследований нас не оставляли в покое даже по ночам. Как-то меня пригласили в камеру, предназначенную для изучения сна, опутали проводами с электродами, и уложили в мягкую постель. Теперь можно спать, а лучше сказать — нужно. Обычно я засыпаю быстро в любой обстановке. Но в эту ночь заснуть удалось не сразу, да и потом просыпался несколько раз, видимо, потому, что провода, опоясывавшие меня, постоянно напоминали о себе…