Мы выбежали в соседний зал. Что здесь творилось! Посетителей как ветром сдуло, все столы и лавки были опрокинуты, с деревянного круга люстры осыпались все свечи. Бледный трактирщик столбом стоял за стойкой, и только музыканты продолжали терзать струны, не замечая, что слушатели разбежались.

— Да прекратите вы! — рявкнул на них Сэф. — Что здесь, Пегль вас растерзай, произошло?

— Смотри! — окликнула его Нолколеда.

На полу лежал труп. В том, что лежащий мертв, можно было не сомневаться: шея у него была свернута на все сто восемьдесят градусов. Еще один убитый обнаружился у самого выхода. Оба были в коричневых плащах, и у обоих на лбу красовалась знакомая мне круглая татуировка.

— Это наверняка приятели тех, кто на вас напал, — предположил седовласый. — Эх! Жалко, не я с ними разобрался. Но прикончены оба просто мастерски. Да, — спохватился он, — позвольте представиться, господа. Мегедэль Амадас из Лефионы. Славная была заварушка! Гарсии, позвольте поцеловать вашу мужественную ручку. Моя покойная супруга тоже была тяжела на руку, но такого я не видел никогда. А я, поверьте, многое повидал на своем веку.

— Не сомневаюсь, досточтимый Мегедэль. Мы так благодарны вам и вашим друзьям! Ваша помощь была неоценимой, — Нолколеда церемонно протянула седовласому руку. Признаться, мне было далеко до королевского достоинства нашей прачки...

— Модит! Что с моей лошадью?! — раздался возглас Сэфа. Мы выбежали наружу. Действительно, его золотистый с черным крапом жеребец безжизненно повис на поводьях. Из простреленной головы капала кровь. Рядом с коновязью лежал еще один труп в коричневом плаще. Над ним на корточках присел Бар и бесцеремонно шарил у него по карманам. Увидев нас, он, кряхтя, поднялся:

— С вами все в порядке, гарсин? А я подстрелил негодяя. Это он убил вашу лошадь, монгарс. Он уже и к следующей подбирался, а тут я. Бр-р-р, до сих пор руки трясутся, хоть и поделом ему, Пеглеву выродку.

— Поди попроси у трактирщика выпить, — сочувственно сказала я. Лаверэльские крестьяне — миролюбивый народ, и для Бара, наверняка, убийство человека было серьезным потрясением.

Тем временем Нолколеда откинула с головы убитого коричневый капюшон. На смуглом лбу отчетливо виден был круг, поделенный вертикальной чертой пополам. Одна половина представляла обыкновенное благообразное человеческое лицо. Другая казалась ужасной маской. Даже в виде грубой татуировки на нее нельзя было смотреть без содрогания.

— Что это? — прошептала я.

— Это знак Модита, — раздался тихий голос Зилезана. Вместе с ним из трактира выбежал Чаня. Он брезгливо обнюхал покойника и, радостно виляя хвостом, устремился к своему приятелю Бару.

— Защити нас, великий Шан, — Амадас Мегедэль скрестил руки. — Не стоит говорить об этом ночью.

И он суеверно покосился на небо, где струило зловещую зелень ночное светило.

— Значит, эти люди поклоняются Модиту, — задумчиво проговорила Нолколеда.

— Не к добру это все, ох, не к добру, — вздохнуд Бар. — Вы бы, монгарс, поговорили с трактирщиком. Сдается мне, он может вам кой-чего рассказать.

Сэф тут же направился обратно в трактир, мы с Нолколедой последовали за ним.

— Держи, — шепнула мне немка, вкладывая в руку пистолет. — Если что — просто целься, стрелять не обязательно.

В трактире уже наводили порядок: служанки выметали из-под лавок и столов черепки и разбросанную еду.

— Виданное ли дело, господа! — завидев нас, воскликнул хозяин. — Вам придется возместить мои убытки!

—Ну-ка отвечай, откуда взялись здесь эти люди? — грозно воскликнул Сэф, направляя шпагу на толстую шею хозяина.

Из-под лестницы тут же выскочили двое громил.

— Стоять! — тихо сказала Нолколеда, наводя на них пистолет. Я последовала ее примеру, очень надеясь, что рука у меня не дрожит.

— Приятель, ты бы уважил досточтимых господ. Им это и впрямь любопытно, — послышался вкрадчивый голос Бара. Мой слуга зачем-то последовал за нами в трактир. К моему удивлению, просьба Бара возымела действие. Трактирщик изменился в лице и закашлялся.

— Господа, господа, я ни в чем не виноват! Эти люди... Они пришли сегодня вечером — около шести часов после восхода. Они заплатили за ужин и сказали, что хотят подождать здесь кое-кого. Теперь я понимаю, что речь шла о вас...

— Еще что? — шпага Сэфа чуть сдвинулась вперед.

— А больше я ничего не знаю!

— Они, наверное, что-то тебе объяснили, — снова вмешался Бар.

— А, ну да. Тот, высокий, — он у них главный — сказал, что вы, монгарс, похитили у него жену. Он сказал, что дело это семейное, и велел мне не вмешиваться. Он обещал, что все будет тихо...

— Это все? — шпага снова сделала легкое движение.

— Все, все! Они предлагали мне деньги, но я не хотел брать. Вот, видите — кошелек. Целехонек! Я не из тех, кто берет деньги за такие дела. Поверьте мне, господа!

— Ты знаешь, кто эти люди? — спросил Сэф, наконец опуская шпагу.

Трактирщик, облегченно дыша, схватился за шею.

— Дурные это люди. И нездешние. У нас их называют мускарами. Вам в столице и не снилось, что тут у нас творится.

Так значит, это и были мускары — райшманские шпионы, о которых говорил мне шеф...

— Кстати, а кто убил этих двоих? — поинтересовалась я.

— Пегль их знает, — пожал плечами Бар. — Тут тоже потасовка началась. Попали кому-то под горячую руку... Я так думаю, туда им и дорога.

Ночевать мы все-таки остались в «Медвежьем углу». Перед сном все собрались в одной из отведенных нам комнат. Бара я отправила спать в другую: на мой взгляд, он заслужил отдых, а нам надо было поговорить без посторонних ушей.

— Модит — самое отвратительное местное божество, — рассказывал сенс Зилезан. — Двуликий бог-оборотень. Он ответственен за самые гнусные дела: обман, воровство, черную магию и, извините, проституцию. Ему поклоняются немногие и тайно — во всяком случае, в Шимилоре. «Слуги Модита» — так они себя называют — утверждают, что истинная гармония таится в слиянии прекрасного и безобразного...

Слушая сенса, я вспомнила выставку молодых художников, на которой я побывала в Вэллайде. Они тоже называли себя «слугами Модита», но тогда я не придала этому значения. В Лаверэле имя Модита использовали в значении «дьявол» или «черт». Что ж, сатанисты встречаются повсюду. А картины на выставке были жуткие... Позже я услышала, что королевский суд закрыл ее как «оскорбляющую чувство прекрасного».

— Ловко мы их! — с гордостью заявил Сэф. Нолколеда только что перевязала ему раненое плечо. Рана была несерьезная — во всяком случае, так сказала немка, а ее познаниям в медицине мы уже привыкли доверять. Но Сэф все равно был бледен — от вида собственной крови.

— Слишком ловко. Если они хотели нас убить, то действовали странно, — заметила Нолколеда.

— Действительно, странно, — согласилась я. — Например, когда я сунулась в окно... Почему мускар не выстрелил?

Сэф с Ледой переглянулись так, как будто знали больше меня.

— Возможно, они хотели взять в плен, причем именно тебя, — проговорил Семафэль. — Ну, знатная дама, все такое... они могли бы потребовать выкуп...

Мне это объяснение показалось натянутым.

— Может быть, стоит связаться с Базой? — тихо сказала я.

— Ни в коем случае, — отрезала Нолколеда. — Никакой угрозы для миссии нет. Фраматы не любят, когда их беспокоят по пустякам.

«Ничего себе пустяки», — подумала я, но вслух спорить не стала. Ни сенс, ни Сэф не поддержали меня, а они провели в Лаверэле гораздо больше времени, чем я.

Перед тем, как уйти, Сэф задержался на пороге.

— Ну что, солнце мое, с боевым крещением! — сказал он.

— Да уж, — покраснела я. — Проку от меня было немного.

Мне действительно было стыдно за свое бездействие: пока я охала и ахала над окровавленным рукавом Сэфа, немка, бесцеремонно отодвинув меня, сделала все, что полагается. Я даже разозлилась на нее: чего она суется! Хотя следовало досадовать на себя, собственную неловкость и неумение... Кажется, эти качества не очень нравятся мужчинам. Тем неожиданнее оказались слова Сэфа: