3. Озеро Иврэ

Прошло пять дней, как мы покинули селение маландринов. Начинался месяц Липы. В Шимилоре сейчас стояла бы настоящая жара, но мы все дальше уходили на север, и путь наш лежал через мрачные и прохладные хвойные леса. Пейзаж в Лаверэле менялся невероятно быстро. Это напоминало мне путешествие на поезде, когда засыпаешь среди ромашковых полей средней полосы, а просыпаешься уже на Украине, и вдоль железнодорожного полотна золотятся подсолнухи. Сенс Зилезан объяснял это тем, что Демера — маленькая планета, меньше Земли, и разные климатические пояса на ней занимают очень мало места.

— Двигайся мы с вами на юг, — говорил он, — и меньше чем за месяц оказались бы в настоящих субтропических джунглях. Здесь все рядом, Джоан.

Настроение местных жителей менялось так же резко, как климат. После свадьбы они напрочь забыли о том, что собирались жестоко казнить Нолколеду. Разбойничьи лица маландринов расцвели искренними улыбками, они вернули нам оружие, собрали в дорогу огромные корзины еды и категорически отказались взять за это деньги. «Вы теперь наша родня», — заявил Брот Болванас, тряся руку поочередно то Денису, то Нолколеде, которая стояла с непроницаемым лицом. Уж она-то вряд ли так быстро могла забыть пылающий факел у своего лица...

— Не пойму, они так хорошо притворяются или просто недоумки, — удивлялся Сэф.

— Ни то, ни другое, друг мой, — тут же отозвался сенс Зилезан. — Дело в том, что исконные верования лаверэльцев, которые сохранились в этой глуши почти в первозданном виде, очень похожи на те, которые в древности бытовали у всех народов Земли. Это, кстати, неплохой козырь в пользу их справедливости. Здесь считается, что свадьба — это своего рода смерть. Один человек умирает, и вместо него рождается новый. Той Нолколеды, которая была преступницей в их глазах, больше не существует. И поверьте, они искренне так считают. В этом весь Лаверэль, друзья мои.

Узнав, что мы держим путь «к Священной роще», маландрины во главе со своим старейшиной, проводили нас до кратчайшей дороги к побережью. На прощание Брот Болванас вручил Денису свиток, который оказался охранной грамотой. Наш командир прочитал вслух:

— Грамота сия дана друзьям маландринов. Да прострет над ними свои ветви великий Шан, и да поможет им каждый встречный. Простенько, но со вкусом, — заметил он. — Что это нам даст, досточтимый Брот?

— Неприкосновенность, — важно ответил старейшина. — Люди в наших краях бедны. А тут паломники из Шимилора, знатные дамы и господа. Могут найтись желающие проверить, что вы везете в дорожных мешках. А что делать? Думаешь, нам, маландринам, легко? Эта бумага убережет вас от неприятностей. Не все здесь умеют читать, но подпись Брота Болванаса знают все — от Фулгурана до морского побережья!

Итак, наше путешествие продолжалось. И теперь у меня не было ни минуты досуга: все свободное время я посвящала занятиям стрельбой и фехтованием. Я не стала анализировать причины моей внезапно вспыхнувшей страсти к оружию. Пегль их раздери, эти причины — мне вовсе не хотелось рассмотреть какую-нибудь жуть в своей душе. Себе и другим я объяснила так: мне надоело зависеть от своих спутников, я должна научиться сама себя защищать.

По поводу фехтования я обратилась к Сэфу, а стрелять меня вызвался учить Бар. Нолколеда тут же заявила, что выстрелы привлекут к нам внимание недоброжелателей. Однако Денис сказал, что в Диких землях выстрелами никого не удивишь, и дал добро на наши занятия. И надо заметить, педагог из моего слуги получился великолепный: настойчивый и терпеливый — чего нельзя было сказать о Сэфе. Поначалу анапчанин то шумно возмущался моей неловкостью, то слишком тесно прижимал меня к себе и вкрадчиво шептал: «Вообще-то шпагу держат не так», от чего возмущалась уже я.

Естественно, Нолколеда не преминула отпустить пару злых шуток по поводу моего мастерства. Суть их сводилась к тому, что «некоторым оружие идет, как корове седло». По-лаверэльски это звучало: «как свинье панталоны». Я едва удержалась, чтобы не высказаться по поводу ее нелепого брака, сосчитала до двухсот и продолжала тренировки. И вскоре оба учителя признали, что я способная ученица.

Я и сама чувствовала веселую злость, когда наши с Сэфом клинки скрещивались с жалобным звоном. У меня все получалось, хоть Сэф, ворча, и называл мою манеру фехтовать «плебейской».

— Нежнее, нежнее, солнце мое. Ты же женщина, где грация, где изящество? Почему ты машешь шпагой, как дровосек топором?

А я действительно рубила воздух наотмашь, со всей дури, но отбивать коварные выпады Сэфа успевала.

С таким же усердием я палила по мишени. Мой маленький пистолет оказался вовсе не безделушкой, он ничем не уступал остальному лаверэльскому оружию. Бар прочитал на рукоятке имя оружейника и развел руками:

— А что вы хотите, гарсин? Это вам не кто-нибудь, а Шофэль Орнолан, у него и поварешка стреляет без промаха.

Мне очень нравились эти занятия — и то обстоятельство, что у меня не оставалось ни минуты времени на рефлексию, которая загнала бы в непроходимое уныние. Но иногда я останавливалась, оглядывалась назад и понимала: я изнуряю тело, чтобы в нем не осталось места для души. Потому что хотелось выть и кататься клубком по сухим сосновым иголкам. Это неутолимая ярость направляла мою руку — и что мне было делать с этой яростью? Только стараться выплеснуть ее на неодушевленные предметы...

Особенно невыносимой была мысль, что я сама во всем виновата. Пока я размышляла, кого из двух мужчин мне выбрать, одного я потеряла. Наверняка, поговори я с Денисом о своих чувствах, и он не женился бы на Нолколеде, гори она ярким пламенем! Как это обычно бывает, он принял мою неуверенность за равнодушие. А я теперь сгораю от безнадежного чувства. Какого? Трудно сказать. Что если бы это Сэф вызвался спасти Нолколеду таким противоестественным способом? Возможно, я испытывала бы теперь-то же самое к нему, а не к Денису.

Против своей воли я постоянно наблюдала за Денисом и Нолколедой. Хотела обнаружить «рождение нового человека», о котором говорил сенс Зилезан? Но никаких перемен не происходило. Да и в отряде ничего не изменилось. Никто не собирался обсуждать произошедшее, никто не поздравлял «молодоженов». Денис и Нолколеда общались между собой как командир и подчиненная. И, разумеется, они не спали вместе. Иногда мне казалось, что свадьба в храме Ламерис и клятвы, произнесенные перед лицом богини, — всего лишь сон, который видела только я, и если спросить об этом остальных, они просто не поймут, о чем речь. Эта иллюзия дарила надежду, и я не спешила от нее избавляться.

Постепенно мрачные ели сменились корабельными соснами, растущими на солнечных пригорках. В этих краях водилось много черных оленей. Охраняя свои гаремы, они угрожающе наклоняли рога в нашу сторону, принимая нас за охотников. Конечно, жаркое из оленины привнесло бы разнообразие в наш рацион, но охотиться на таких красавцев было жалко.

Солнце нагревало пригорки, усиливая запах сосновой смолы и земляники. На мой взгляд, земляника — самая красивая и вкусная ягода во всех мирах. Я привыкла считать ее своего рода лесным деликатесом. Осторожно раздвигаешь высокую траву, видишь белоснежные звездочки цветов, глянцевые темно-зеленые листья, и горит, горит красный огонек... Здесь земляники было несметное количество. Поначалу я жадно набрасывалась на темные, душистые, созревшие допьяна ягоды. Потом набила оскомину, успокоилась и лишь с наслаждением вдыхала неповторимый аромат...

Среди нас нашелся еще один ценитель земляники. К нашему общему удивлению, Чанг, обнаружив, что «вкусное и сладкое» растет прямо на земле, весь перепачкался земляничным соком, проглатывая ягоды вместе с листвой. Он пасся по пригоркам, как олень, и так переусердствовал, что у него разболелся живот. Денис напоил его отваром из своих снадобий.

— Какая гадость, — икая и морщась, сказал пес.

—Лекарство должно быть горьким, — назидательно заметила я. — В другой раз не будешь объедаться. Взрослый пес, а ведешь себя, как щенок.