Она немного помечтала, как это присуще девушкам, и уже почти дремала, когда машина остановилась во дворе замка. Сквозь сон она почувствовала прикосновение чьей-то руки, и голос негромко произнес ее имя.

— Мы дома, Ивейн.

— Дома? — сонно переспросила она и, открыв глаза, увидела, что голова ее лежит на плече опекуна, и его смуглое лицо так близко, что она могла бы притянуть к себе его голову и почувствовать, как холодны точеные губы.

Эта мысль мелькнула в голове девушки и тут же пропала, но так перепугала ее, что она поспешно отодвинулась в угол сиденья.

— Идемте, — коротко бросил дон Хуан. — Вы засыпаете от шампанского и всех этих танцев с красавчиком Манрике. Завтра, не забудьте, вы начинаете брать уроки у сеньора Фонески.

Снова об учебе, подумала она, сонно ковыляя вслед за прихрамывающей фигурой дона Хуана вверх по ступенькам к широким распахнутым воротам кастильо. Они вошли, и он распрощался с воспитанницей отрывистым «Вuenos noches [19], сеньорита».

Вилла Фонески была расположена высоко над шелковистой голубой водой залива. Рыбацкие лодки бились об облепленные морскими водорослями стены пристани, над которой к скале прилепилось несколько белых домиков и церквушка с колокольней. Глубокие тени от ослепительного солнца перемежались с яркими цветами, свешивающимися с балконов и из кадок.

Дон Хуан отвез Ивейн, но, как она узнала, он поехал с ней не для того, чтобы убедиться, что воспитанница будет в целости доставлена своему учителю. Его ждала донья Ракель, свежая и прекрасная, как цветок, в белом накрахмаленном кружевном платье и широкополой шляпе с розой. Они с доном Хуаном отправлялись на весь день в материковую Испанию. Там Ракель хотела походить по магазинам, а у маркиза были дела.

Прежде чем они уехали, всем подали лимонный чай в патио виллы. Это был уединенный, очень уютный уголок, где росли старые скрученные оливковые деревья, и Ивейн показалось, что в них есть что-то колдовское. Ствол одного из деревьев окружала скамья, и Ракель устроилась на ней, изящная и оживленная, потому что целый день этот стройный смуглый мужчина в безукоризненно белом костюме будет принадлежать только ей.

— Ты похожа на картину Ренуара, — сказал он ей.

Ракель улыбнулась и на какой-то миг посмотрела на Ивейн в ее скромном желтом платье с белым воротничком бабочкой. Оно было без рукавов и открывало худые юные руки, короткий подол обнажал стройные ноги. На одно плечо спускалась волна рыжих волос, перевязанных зеленой ленточкой.

— Хуан, а какому художнику мог бы принадлежать портрет твоей воспитанницы? — Ресницы Ракель затрепетали, она посмотрела на дона Хуана одним из тех быстрых особенных взглядов, которые, словно любовная азбука морзе, понятны двоим людям, связанным романом.

Он прислонился к темному стволу старого дерева, а сеньор Фонеска, удобно откинувшись в плетеном кресле, курил сигарету в мундштуке цвета слоновой кости.

— Дега. — Это сказал сеньор, потому что дону Хуану, видимо, ничего не пришло на ум — Только он один умел передавать эти хрупкие плечики и зеленые глаза. Его девушки кажутся немного околдованными, словно они могут вот-вот исчезнуть, как облачко в жаркий день или след на воде.

— Ах, дорогая, — Ракель громко рассмеялась и поднялась, шурша накрахмаленными юбками, — вы не с этой земли, как мы все? Папа, отрежь этому ребенку еще кусочек миндального пирога, чтобы она не улетела от нас!

— Отправляйся в свои магазины! — ответил, смеясь, сеньор. — Хуан, уведите мою избалованную дочку и оставьте меня наедине с этой девочкой, чей молодой ум еще не загроможден модами, коктейлями и развлечениями!

Дон Хуан улыбнулся, схватил свою трость, подошел к Ивейн и остановился перед ней в уже хорошо знакомой ей позе, слегка опираясь на трость и насмешливо глядя сверху вниз.

— Учись хорошо, nina, потому что я буду тебя проверять, когда увидимся в следующий раз.

Она встретилась с ним взглядом и обнаружила, что дон Хуан снова превратился в сурового опекуна. Плечо, на котором она уснула вчера вечером, теперь было недоступным, рука, сжимавшая эбонитовую трость, могла показаться ей нежной только сквозь сон.

— Надеюсь, сегодняшний день не обманет ваших ожиданий, сеньор. — Ивейн коротко улыбнулась своему учителю, потому что, как ей казалось, ее опекун не желает получать улыбки ни от кого, кроме Ракель — единственной обладательницы ключа к его загадочной личности!

— Что вам привезти? — внезапно спросил дон Хуан.

Она широко раскрыла глаза и уже не видела ничего, кроме его смуглого, утонченного лица, обращенного к ней с вежливым вопросом, и чувствовала, что Ракель тоже смотрит на нее, холодно и насмешливо.

— Я… мне ничего не нужно, дон Хуан, — заикаясь пробормотала Ивейн.

— Даже коробки конфет? — спросил он, и на этот раз в глубине его глаз скрывалась улыбка.

— Конфеты можно, — сказала девушка и неуверенно улыбнулась ему в ответ. — Только не очень сладкие, пожалуйста.

— Карамельки? — Он заломил бровь и повернулся к сеньору Фонеске. — Мы вернемся поздно, амиго, но я обещаю не спускать глаз с вашей прелестной дочери всю дорогу.

— Хуан, со мной ты можешь не играть в опекуна… в этом нет необходимости. — Ракель тепло рассмеялась и взяла его под руку. — Я ведь не подросток, ты же знаешь.

— Я знаю, Ракель. — Дон Хуан улыбнулся ей, и в этот момент его лицо показалось Ивейн взрослым, искушенным, опытным. — А теперь нам пора ехать, а не то мы опоздаем на пароход.

— La que tu quieras [20], — ответила красавица, и Ивейн почувствовала, что сеньор Фонеска затаил дыхание, словно этими словами его дочь открыто признавала себя добровольной рабыней испанского гранда.

Дон Хуан коротко поклонился сеньору, бросил быстрый взгляд на Ивейн, и они с Ракель вышли. Стук его трости и ее высоких каблуков замер вдали. Хлопнула дверь.

Минуту-другую и Ивейн, и ее учитель, казалось, наслаждались безмятежной тишиной, воцарившейся в патио. Казалось, до этого мгновения здесь вели между собой борьбу под солнцем глубоко скрытые эмоции, а теперь только крики птиц и журчание воды в фонтане нарушали покой выстроенной в стиле барокко виллы. Олеандровое дерево недалеко от стула Ивейн роняло лепестки и наполняло воздух сильным запахом. Прекрасные цветы, думала она, но опасные, потому что в них таится яд.

— Итак, дитя мое, у вас есть желание учиться. — Сеньор с проницательным и добродушным интересом изучал Ивейн. — Это была ваша собственная идея или инициатива дона Хуана? Этот молодой человек имеет железную волю, а для молодой симпатичной девушки желание заниматься со старым ворчливым профессором философии, искусства и литературы так необычно. У большинства девушек вашего возраста только любовь на уме.

Она взяла в ладони цветок олеандра и застенчиво улыбнулась:

— У меня никогда не было возможности учиться чему-нибудь, сеньор, и просто чудо, что дон Хуан позволил мне брать у вас уроки. Я очень хочу учиться, впитывать знания и расти таким образом. Потому что, не владея достаточными знаниями, невозможно стать зрелой личностью.

— Ага. — Глаза профессора блеснули. — Кому-то может показаться необычным, что холостяк заводит себе воспитанницу, но на деле самым необычным здесь является сама воспитанница. Хуан ведь не очень сентиментальный человек. Если бы вы были дурочкой, я думаю, он просто отправил бы вас домой, снабдив деньгами на дорогу и вежливо откланявшись. Он мне сказал, что у вас нет семьи?

— Нет, сеньор, никого.

— Должно быть, вам грустно и очень одиноко. У каждого должен быть кто-нибудь, и эти банальные слова я не устаю повторять. Может быть, Хуан вам кажется кем-то вроде дядюшки?

— Нет… — Ивейн не сдержала улыбку, которая превратилась в смех. — Я на самом деле не могу себе представить, что могла бы называть его «тио Хуан». Он такой надменный и важный… он как будто тот самый лев, в честь которого назван остров.