— Будут и другие случаи, сеньорита Пилгрим, когда мы сможем побыть с вами наедине, и надеюсь, что придет время — и вы перестанете смотреть на меня как на людоеда, живущего в огромном замке.

— Это не так!

— Ну конечно, так. — Его усмешка была сама язвительность. — У вас очень большие глаза, сеньорита, а в глаза можно заглядывать так же, как вы заглядываете в окна дома, который для вас заперт. Это вторжение извне, взгляд тайком в душу другого человека.

Их взгляды встретились, и Ивейн вдруг действительно почувствовала, что она словно раскрыла ему какую-то часть своего потайного «я». «Bruno maga», — подумала она. Черный маг.

— Пейте кофе, пока не остыл. — Дон Хуан поднялся, опираясь на свою эбонитовую трость, и подошел к хрустальным графинчикам, стоявшим на серебряном подносе в форме лежащего льва. — Это старый, выдержанный коньяк, — сказал он, наливая бокалы. — Мы с вами выпьем за ваше спасение и за ваше прибытие на остров Леон.

Тонкие пальцы протянули ей кубок, Ивейн взяла его и почувствовала, что он почти невесом — застывшая в воздухе радуга с золотистой жидкостью внутри.

— Мир так мал. — В его изящной руке бокал казался магическим скипетром, используемым в каком- то языческом обряде. — Не больше шали, un panuelo, в руках случая. За случай, сеньорита Пилгрим, который правит нами.

Уже через несколько мгновений Ивейн почувствовала, как успокаивающе действует коньяк на ее взвинченные нервы. Комната плыла в сияющем тумане, и она сразу представила Розалиту за роялем, с темно-красной розой в иссиня-черных волосах.

Она заметила, что дон Хуан, задумавшись, смотрит на портрет, и могла свободно рассмотреть его в профиль: в его чертах явственно читались сила и страсть, так же явственно, как седина серебрилась в его темных волосах. Страдания залегли складками возле губ, и Ивейн скорее интуитивно почувствовала, чем увидела глазами, что он был намного моложе, чем казался.

— Вы когда-нибудь видели, как танцуют фламенко?

— Нет, сеньор. Но слышала, что это потрясающе, да?

— Фламенко — это дуэль между мужчиной и женщиной. — Он резко отвел взгляд от картины и посмотрел Ивейн прямо в глаза. — Я могу устроить, чтобы вы увидели это. Испанские родители считают этот танец очень поучительным для своих дочерей, и я думаю, вы тоже могли бы многому научиться.

— Но мне девятнадцать лет, сеньор!

— Как раз возраст открытий. Переход от подросткового возраста к молодости, когда кипят эмоции, а человек еще не в состоянии их контролировать. — Поднося сигару к губам, он не спускал с нее магнетизирующего взгляда. Черные жемчужные запонки блеснули в манжетах, как его глаза. — Вы считаете меня arrogante да? Этаким зазнайкой?

— Мне кажется, что вы относитесь к людям как к шахматным фигурам, которыми можно манипулировать, — возразила Ивейн, осмелев от коньяка.

— А вы, сеньорита, какая шахматная фигура?

— Наверное… королевская пешка, — пробормотала она.

— И какой же ход, по-вашему, я намерен вами сделать?

— Представления не имею.

— А мне показалось, что у вас живое воображение. — Его взгляд скользил по темно-рыжим волосам, оттенявшим коричневое золото ее глаз, потом по платью, которое не шло ей ни размером, ни цветом. Наверное, сейчас улыбнется, подумала Ивейн, но дон Хуан сохранил всю свою невозмутимую надменность, скрытую под маской учтивой, дьявольской красоты.

Слово потрясло ее, пронзив мозг. Так не говорят об обычных людях… так можно сказать о Данте… о Байроне… о мученике Себастьяне. Он был сродни им всем, смуглый, опасный лорд острова, этот высокий, хромающий Люцифер!

— И как раз сейчас воображение у вас разыгралось. — Он читал по ее глазам, а свои прятал за густым облаком сигарного дыма. — Степень освоения жизни бывает глубокой или мелкой, и наши мучения соответственны ей. Не думаю, чтобы вы были мелкой, сеньорита Пилгрим, а не то я повелел бы Эмерито отвезти вас на материк.

— Да… я и сама предпочла бы поехать на материк. — Ивейн почувствовала, как забилось у нее сердце. — Я же не могу оставаться у вас неопределенно долгое время. Мне нужно искать работу… У меня совсем нет денег.

— Зато у меня их предостаточно, — протянул он. — За ужином я заметил, что вы едите не больше птички, и, позволю себе заметить, жизнь приучила вас довольствоваться меньшим, чем вы в тайне желаете. Так каковы же ваши тайные желания, сеньорита? Возможно, я окажусь в состоянии дать вам то, чего вы жаждете.

— Мне нужна работа, — волнуясь, сказала она.

Он немедленно улыбнулся, загадочно скривив губы.

— Ах, как вы нетребовательны! И какая же работа? Снова — прислугой-за-всех у какой-нибудь бессердечной особы?

— Да, это все, что я умею делать, сеньор. Вы не знаете кого-нибудь?..

— О да, я знаю многих богатых бездельниц, которые согласились бы взять вас, чтобы посылать по разным мелким поручениям, и…

Он замолчал. Ивейн, замерев, ждала.

— …я не стану вас рекомендовать ни одной из них.

— О!..

— Только, пожалуйста, без слез!

— Я… я никогда не плачу, — ответила она с достоинством, — при посторонних.

— Похвальное качество.

— Для человека вроде вас.

— Вроде меня? — Его глаза демонически сверкнули.

— Испанский аристократ, который ни от кого не зависит и которому не нужно зарабатывать себе на жизнь.

— Так или иначе, сеньорита, мы все зависим от кого-нибудь. — Он обводил тростью замысловатый орнамент ковра у своих ног. — Вы должны быть честолюбивее, нельзя же мечтать только о том, чтобы поступить к кому-нибудь горничной. Скажите, что вы хотели бы сделать в своей жизни?

Тот факт, что он проявил интерес к ней, что он готов был ее выслушать, оказал на Ивейн совершенно обратное действие. Она замкнулась и от робости не могла произнести ни слова. Она никогда всерьез не задумывалась о карьере. Для этого нужно иметь хорошее образование, а ее забрали из школы и приставили к работе в Санделл-Холл, когда ей только исполнилось пятнадцать. Конечно, как многим ее ровесницам, Ивейн казалось, что интересно было бы стать стюардессой и летать на серебристых лайнерах в дальние страны. Глубоко в душе она порой мечтала о том, чтобы стать хорошим ассистентом какому-нибудь блестящему знатоку предметов искусства или антиквариата.

Ивейн любила старинные, красивые вещи, и ее очарование старым замком во многом объяснялось этой ее страстью.

— Неужели ваши честолюбивые мечты так невероятны, что вы даже не решаетесь сказать о них вслух? — В голосе дона Хуана прозвучала сухая нотка.

— Вы станете смеяться, — ответила она, не решаясь встретиться взглядом с его пытливыми глазами. Она упрямо смотрела в пол и вздрогнула всем телом от неожиданности, когда он оперся на свою палку, наклонился и взял ее за подбородок. От ее испуга в его глазах мелькнул иронический огонек.

— Я из тех, кто не терпит отказов, — насмешливо проговорил он. — Так что давайте выкладывайте мне свое желание, и посмотрим, смогу ли я его осуществить.

— Вы не можете…

— Позвольте мне хотя бы узнать, что же это такое, чего я не могу сделать. — Дон Хуан безжалостно и пристально рассматривал ее лицо. Она не могла спрятаться от взгляда этих глаз, изучающих ее кожу деревенской девушки, очертания скул, широкий и чувственный рот, глаза цвета бархатцев. Лицо Ивейн трудно было бы назвать красивым в общепринятом смысле слова… но с подходящим нарядом и при определенной веселости, которая оживила бы ее черты, внешность девушки была бы привлекательной, хотя и необычной.

Но сама Ивейн об этом даже не догадывалась. Она считала себя заурядной простушкой, в чем ее постоянно убеждала Ида Санделл.

— Скажите мне. — Глаза его были магнетическими, он словно вытягивал из Ивейн всю правду против ее воли.

— Мне кажется, было бы интересно… стать помощницей успешного, выдающегося торговца антикварными предметами… произведениями искусства. — Она усмехнулась. — Но что может быть нереальнее, если я только и умею, что приносить да уносить, да еще выгуливать любимых собачек хозяйки?