- Ивану Степановичу с тобой легче будет. И то ладно.

- Может быть, ваш друг частично и прав, - сказал пенсионер. - Все-таки приятно сознавать, что ты на своем деле - один-единственный. А взаимозаменяемым, как какая-нибудь велосипедная шина, человеку быть обидно. Особенно нашему человеку.

- Верно, папаша! - закричал Пастухов. - Не цыкай на человека, когда он что-то доказывает! Сперва понять попробуй!

- Ему не терпится гонять технику на повышенных скоростях, трактора ломать, а правление не позволяет. Вот он и выдумал.

Пришлось разъяснять известные истины: отдельный человек должен шагать в ногу с коллективом. Без коллектива человек - ноль, хоть у него в голове морская раковина аж из самого Индийского океана и размером с пепельницу, и что все его беды и шатания происходят оттого, что он душой оторван от коллектива.

- Поэтому я хочу тебе дать совет. Только отнесись к тому, что я говорю, внимательно и не вздымайся на дыбки. Парень ты культурный и грамотный. Не спорю. Но для твоего общего роста, для твоего дальнейшего эстетического воспитания тебе было бы полезно включиться в хор. Мы тебе сапожки по колодке пошьем, такие же, как у нас у всех, - красивенькие…

Пастухов дернулся, будто его ткнули в спину, и уставился на меня злющими глазами.

- Ты опять?

- Что опять?

- Про хор? Про песенки?

Я ничего не могла понять. И даже испугалась.

- Так вот, - стал говорить он медленно, с каждым словом ударяя кулаком по лавочке. - Если еще раз помянешь про хор, я не погляжу, что я твой подшефный, а ты девчонка. Дам бубна.

- Ну вот и договорились… Тебе, дураку, хорошего хотят, время с тобой теряют, а ты…

- С выпившим не договоришься, - вздохнул пенсионер. Он остался дожидаться дочку, а мы с Пастуховым пошли побыстрей, чтобы захватить последний автобус.

Вчера вечером пришла телефонограмма - просят наш хор в дом отдыха на выступление в порядке культмассовой работы среди отдыхающих. И даже не просят, а требуют. В конце сказано: «Просьба не опаздывать».

У меня сердце упало.

Последние дни наши певицы работали не разгибаясь. После дождей запарило, и сорняк стал душить кукурузу. Надо бы сразу полоть, а Пастухов дня два тормозил - решил поставить руководство перед фактом и добиться разрешения пустить культиватор на скоростях. Но приехали уполномоченные из райкома и такой нам дали нагоняй, что пришлось принимать чрезвычайные меры. Весь четверг, всю пятницу и субботу от зари до зари пололи мы поля второй бригады.

До того доработались наши актрисы - не разогнуться. В перекурах становились попарно, спина к спине, цеплялись под локотки и перевешивали товарка товарку, разгибали друг дружке хребты.

Председатель все дни был с народом. А вчера, когда девчонкам вовсе стало невмоготу, велел объявить по бригаде:

- Если сегодня кончите, завтра объявляю выходной. Полные сутки спать будете.

Девчата обрадовались, принялись из последних сил и дальние сотки пололи уже в темноте, на коленях.

Как теперь быть, ума не приложу. Я наших девчат знаю, объявили выходной - никто не поедет.

Решила применить крайнюю меру.

Перед поездкой в Москву всем участникам хора за счет отдела культуры были пошиты шелковые платья и сделали кокошники с блестками, а юношам - шелковые русские рубахи и широкие штаны без ширинок. Кроме того, каждому по мерке были сточены из красной кожи мягкие, как чулки, сапожки. Девчата очень хвалились своими нарядами и берегли их пуще глаза. И вот другого ничего не осталось делать, как пригрозить: кто откажется ехать - отберем костюмы.

На основную массу мое предложение по действовало. Но главные, захваленные, певицы и танцоры только отмахнулись: забирай, мол, у нас своего хватает!

Что делать? Побежала к Ивану Степановичу. На мое счастье, «Москвичок» стоял у ворот - хозяин был дома.

Когда я вбежала, он дозванивался до райцентра.

Пока он звонил, я обрисовала положение: Расторгуева Лариса даже не стала разговаривать. Сказала: «Хватит народ обманывать» - и заперлась. А она ведет песню «Все зеленые лужаечки». Песня разноцветная - без Лариски не получится. Рудакову Таню не пускает муж. Денисова Дарья, которая в паре с Таней, запевает одну из наших лучших самодеятельных песен «Ни с ветру, ни с вихря», белится и красится - настроилась на гулянку. Сизову Ритку (она у нас пляшет под частушки) и ругать неловко, у нее мать помирает. К Митьке Чикунову приехали в гости братья. А он главный тенор, без него вообще хор без головы.

Председатель слушал меня и кричал в трубку:

- Алло! Алло! Евсюковка! Дочка, почему коммутатор молчит? Разбуди ты их там, пожалуйста!.. Евсюковка! Да что вы там, заснули или померли?..

Он бросил трубку и сказал:

- Тугая у нас молодежь. Ладно, поедем. Не таких сгинали.

Время было обеденное, весь народ дома.

Сперва заехали к Чикуновым.

Митька сидел за столом с двумя братьями. Братья давно откололись от деревни, женились на городских и приезжали изредка за картошкой.

На днях кто-то пустил слух, будто станут отрезать огороды и отбирать скот. Митька занервничал, решил продавать избу и ликвидировать хозяйство. Вызвал братьев - посоветоваться. С самого утра они считали на бумажках, пересчитывали, спорили, куда девать бабку.

Бабка лежала на печи и покорно слушала, кому достанется.

В избе было грязно, только на стенке откуда-то взялась картинка: нарисована женщина, немного похожая на Груньку Офицерову, и подписано: «Неизвестная».

Братья неприветливо уставились на нас. Были они все трое одной породы, скуластые, и челюсти у них крутые, как предплужники.

Увидев чужих, Иван Степанович принял официальный вид. Шут их знает, что за люди, где работают. К тому же один в галстуке.

- Садитесь с нами, Иван Степанович, - сказал Митька. На столе в миске была капуста с брусникой. Мокрые круги от бутылок доказывали, что была водка, да спрятали.

- Чего садиться, когда бутылки под лавкой, - сказал председатель. - Чего ж ты, артист, выступление срываешь?

- Я, Иван Степанович, решил подаваться из колхоза. Ищите тракториста на штатную должность.

- И заодно - тенора, - добавил тот, что в галстуке.

- Лапти, значит, на семафор решил вешать?

- Придется лапти вывешивать. На сапоги я у тебя не заработал. Год вкалывал, а денег нет. Хоть вой!

- А в хору небось велите петь: «Ах ты, радость невозможная», - добавил тот, что в галстуке.

- Тебе все рублей не хватает? - спросил Иван Степанович, накаляясь. - Подымай колхоз, будут и рубли.

- А как его подымешь, когда вы норовите платить докладами? - мрачно спросил старший брат, до этого молчавший.

- Какими докладами?

- Поясняю. Я тоже с этого колхоза. Первоначально, когда мы назывались «Смерть кулакам», еще жить было можно. Жрать давали. А потом, когда переименовали в имени Ежова, стали колхозника приучать вкалывать задаром. За так. Посеем - за это нам доклад прочитают. Уберем - за это еще доклад прочитают. А жрать не дают. Так вот, дорогой директор колхоза, учти: дурака за доклад работать ты еще найдешь. А земля задаром тебе рожать не станет. Ей тоже кушать надо. Она назем просит. Удобрение.

- Закон сохранения энергии, - строго прибавил тот, что в галстуке.

Я смотрела на Ивана Степановича и переживала за него. Ну чего он теряет время? К чему биться с этими лобачами? Разве можно их убедить.

- Я не случайно задал вопрос про деньги, - проговорил председатель задумчиво, как бы взвешивая, стоит ли входить в объяснения. - Не случайно.

Все трое уставились на него.

А он подумал, махнул рукой и пошел к двери.

- Обожди, - задергался Митька, - Иван Степанович!

- Чего ждать? - председатель ухватился за скобу. - А с твоими дезертирами говорить нечего…

- Мы, к вашему сведению, рабочий класс, - угрожающе сказал старший. - Не обзывайте.

- Вы меня хотите в дискуссию втравить? - Иван Степанович грустно вздохнул. - Не выйдет! А ты, Митя, принял решение - твое дело. Только гляди не просчитайся. Не знаешь ты еще всего.