- Ну да… А что, разве это имеет значение?

Игорь Тимофеевич туго подпоясался, расправил воротничок пиджака и мотнул головой.

- Пойдемте!

Пастухов поплелся за ним.

Ветерок едва подувал. Ивушка стояла, наклонившись к воде. Я огляделась и узнала место. Это была любимая лужайка Груни. И тальник, и желто-зеленые стволы осинок, и сучки на тонких стволах, пальчики. На один из них, вот на этот, Груня вешала свое платьице и с разгону, по-мальчишечьи слетала в реку. Тихо тут, укромно. Ивушка сушит долгие косы. Грунька говорила - до того здесь хорошо, что плакать охота. Укусит руку и плачет…

Что-то часто стала вспоминаться покойница Груня. Даже неприятно.

Я встала поглядеть, где Игорь Тимофеевич, но не успела сделать и шага, как прямо на меня откуда-то сбоку, из чащобы, как леший какой-то, выскочил Пастухов.

- Получается! - заорал он. - Я говорил, диски надо! Вот и получается!

И исчез снова.

Я выбежала на поле.

Лариса весело вела трактор по ближней гонке, а рядом, подпрыгивая, бежал Пастухов. Он не шел, а именно бежал, потому что трактор двигался непривычно быстро, со скоростью свыше семи километров в час.

По дороге остановился чужой верховой, наверное из колхоза «Красный борец», и, видно, удивлялся.

Рыхление было отличное, самый ученый агроном не нашел бы, с какого конца придраться. Игорь Тимофеевич засек время - получилось, что за смену Лариса сделает полторы нормы.

- Да, - сказал он задумчиво, - дело серьезнее, чем я думал.

Лариса стала легонько подавать трактор назад, чтобы точней направить в соседнюю гонку.

- Ты что! - заорал Пастухов благим матом. - Куда пятишься! Диски помнешь! Что у тебя - мозги засохли?

Она спрыгнула, подошла к Пастухову вплотную, обняла его, грязного, мокрого от пота, и крепко поцеловала в черные пыльные губы.

Потом как ни в чем не бывало села и поехала.

- Осторожней! - кричал Пастухов, словно ничего не заметив.

Я намекнула, что дело, видно, слажено. Вон как Лариса чмокнула бригадира при посторонних.

- Безнадежно! - Игорь Тимофеевич скучно поглядел на меня вполглаза. - Этот пылкий поцелуй означает одно: она его не признает за мужчину.

Сегодня прибыл из города художник, привез эскизы оформления к юбилейному празднику.

Оформление было богатое - с фантазией.

Над крыльцом правления запланирована большая фанерная цифра «30» и призыв: «Вперед к новым успехам!» На каждой избе по карнизам хозяева в обязательном порядке должны навесить еловые лапки, перевитые красной сатиновой лентой, а на коньках - алые флажки. По обочинам, вдоль дороги, от околицы до самой школы выставляются большие, срисованные с карточек портреты славных уроженцев колхоза, знаменитых наших земляков. Над каждым портретом - условный знак, поясняющий, чем отличился данный товарищ: над Марией Павловной, например, рог, из которого сыплются овощи и фрукты, над Груней - лира, над Игорем Тимофеевичем - какой-то транспортир, над генералом - пушка. Правда, карточку генерала не нашли, и решили срисовать его с похожей на него сестры - доярки.

Оформление всем понравилось. Только Иван Степанович придирался с точки зрения пожарной безопасности. И спрашивал, в каком еще колхозе висело такое оформление. Немного покапризничав, он велел поднять портреты повыше, чтобы ребятишкам было недоступно пририсовывать бороды и усы. С такими замечаниями он согласился утвердить эскизы, если художник за ту же цену выкрасит статуи пионеров перед клубом серебряной краской и нарисует им глаза.

Рисовать глаза художник отказался наотрез, а когда председатель стал настаивать, намекнул, что не дает же он колхозникам советов, как сажать картошку.

Намек председателю не понравился. Во-первых, он как и все другие, считал себя специалистом по части художества, а кроме того, помимо денег, он посулил художнику два мешка картошки и боялся переплатить.

В такой неловкий момент в кабинет вломился Пастухов.

Не поглядев ни на эскизы, ни на художника, он прямо с порога зашумел, что скоростная культивация себя целиком оправдала и что сегодня за неполную смену Лариса дала две нормы. Я пыталась остудить его и сигналить, что не вовремя он приспел, но бригадир сиял, как новенький пятачок, и требовал перевести на скоростной режим всю нашу комсомольскую бригаду.

Председатель спокойно его дослушал и обдал холодной водой: колхозу спущена инструкция по работе с прицепными механизмами, и, пока он председатель, инструкция будет претворяться в жизнь. А за самовольство Лариса получит взыскание.

- Вы же в прошлом году обещали, - сказал Пастухов жалобно. - Ведь это нечестно.

- В прошлом году трактора были чьи? Эмтээсовские. Эмтээс позволит - ломай, мне дела нету. А в этом году у нас техника своя, и мы за нее выплачиваем денежки. И гробить собственные механизмы нам с тобой права никто не давал. Все!

Они принялись ругаться. Пастухов сказал, что у бригадира есть права, а за ущемление прав он будет жаловаться, а председатель напомнил, что бригадиры не крадут официальных документов. В конце концов полностью отчаявшись найти общий язык, Пастухов обозвал Ивана Степановича ретроградом, добавил, что в колхозах нельзя терпеть людей, которые держаться за инструкции, как слепой за стенку, и выскочил вон.

- Видала? - поглядел на меня Иван Степанович.

- А я при чем? Во всяком случае, пора прекратить сплетни, будто Пастухов подстрекал Груньку перехватывать почту. И бригадиру авторитет портят и покойницу марают попусту. Никогда она с Пастуховым не гуляла, никогда к нему не бегала, и Бугров все врет.

Председатель вздохнул тяжко.

- Вот. Глядите, с каким народом приходится работать, - пожаловался он художнику, как будто художник разбирался в этом вопросе.

Я собралась идти. Но председатель обернулся и сказал в мой адрес:

- У тебя с ним, я гляжу, общий рынок.

Вообще-то я стараюсь не пререкаться попусту, но, поскольку Иван Степанович ни за что обозвал меня общим рынком, да еще при посторонних, пришлось высказаться до конца. Я заявила, что он не умеет работать с молодежью и пример Пастухова показывает, что у него нет душевного подхода к людям. Полный год парень ждал, подсчитывал, чертежи чертил, готовился, похудел и весь извелся, а как подошел срок практического испытания - все отвернулись, а председатель проявляет куриную слепоту. Если бы бригадир блажил - и то надо было бы чутко и терпеливо разобраться, а тут не блажь: почин Пастухова одобряют ученые люди.

- Кто же эти ученые люди? - прищурился председатель.

- Игорь Тимофеевич.

- Обратно Игорь Тимофеевич!

Он хмыкнул и снова поглядел на художника. Художник тоже хмыкнул из солидарности и горестно покачал головой.

Иван Степанович прикрыл глаза рукой и сказал глухо:

- Можете идти.

Я и пошла.

Пастухов дожидался на крыльце, видно, надеялся, что я переломаю председателя. Но по моему виду было ясно, чем кончился разговор, и он не стал спрашивать.

Мы молча отправились на поле.

День стоял звонкий, радостный.

Сразу за околицей, за березовым колком открываются наши просторы. Слева, на фоне темного грибного леска, раскаленными угольями играют на солнышке окна Закусихина - вся деревня в огнях, будто у них праздник. Кривуляя среди полей и лугов, река словно обнимает закусихинские усадьбы. У берегов гущина орешника да ракиток - ни ствола не видать, ни прутика, листва от самой земли. Кое-где речка выкажет голое, блестящее коленце и снова прячется в зеленую прохладу.

На низкой, заречной стороне, за полосой жирных поемных лугов отдыхает стадо: барашки в тени, коровы на солнышке.

Направо чернеют коблы - безвершинники, пугающие в сумерки теляток, а за ними, на теплом уклоне, раскинулось второе поле нашей комсомольской бригады. Тянется оно, ровное, как море-океан, до самых телеграфных столбов, до железной дороги… По ту сторону путей существует еще деревня нашего куста - Новоуглянка. Вокруг нее гречишные поля и пасека, известная далеко за пределами колхоза.