Собрание по поводу договора на социалистическое соревнование затянулось, и комсомольцам пришлось ехать домой одним из последних ночных поездов. Пассажиров было немного. В темноте проплывали освещённые окна невидимых домом и фонари подмосковных станций. Митя скучал в одиночестве. Потомившись немного, он встал и отправился к соседней скамейке, где, надвинув на глаза кепку, дремал Андрей. Против Андрея сидела Нюра и вязала салфетку. Митя часто видел Нюру в этом же, третьем от хвоста, вагоне, на этом же месте, за этим же рукоделием.

- К пятьдесят четвёртому году довяжете? - спросил Митя, усаживаясь рядом с ней.

- Если бездельщики со счёту сбивать не будут, довяжу, - ответила Нюра.

- Подумаешь, она разговора не переносит! Если бы я тебя за нитку дёргал, а то, гляди, разговоры ей помешали! Вот ты послушай, как мы, сварщики, работаем.

- Восемь, девять, десять… - шептала Нюра.

- Позавчера, утром шестнадцатого, собрался я наверх, косынки приваривать, - продолжал Митя. - Надел монтажный пояс, зацепил карабин за кольцо, цепь, как шашка, по боку стучит. Вдруг слышу, зовут: «Товарищ Яковлев». Я, конечно, правое плечо кругом. Гляжу - стоит наша «техника безопасности» в новом комбинезоне, кармашки белой ниткой прошиты - ровно собралась сниматься на карточку. «Сейчас, думаю, начнёт проводить среди меня воспитательную работу». Так и есть! «Простите, говорит, товарищ Яковлев, подойдите, пожалуйста, сюда». А сама стоит, вот так вот, как от нас до двери. «Так, думаю, сейчас очки проверять будет». А у меня, как нарочно, двое очков в кармане: одни для себя, другие для Андрея Сергеевича. И так я заторопился от радости, что номер у неё не пройдёт, да побег, что нога в цепь попала, - я и кувырк ей в ноги. Ну, встаю. Она говорит: «Как вы думаете, товарищ Яковлев, отчего это у вас получилось?» Я говорю: «Ноги у меня короткие. Это, говорю, у меня с детства: живот растёт пропорциональный, руки тоже, а ноги не растут. Наверное, говорю, от сидячей жизни».

- Восемь, девять, десять, - шептала Нюра.

«Нет, товарищ Яковлев, - говорит «техника безопасности», - это получилось оттого, что вы не зацепили карабин за кольцо, как положено по инструкции». И тут начала читать лекцию, что, мол, если бы я так забрался наверх, да пошёл бы по ригелю, да зацепился бы за цепь, да загремел бы на низ… Разговаривает она разговоры, разыгрывает строгость, а время идёт, и работа, между прочим, стоит. Я слушал её, слушал, а конца всё нет. «Ну что вы к нашей бригаде прилепились? - говорю. - Хотите, мы все вам расписку дадим, что, мол, в смерти просим технику безопасности не винить?» Она как крикнет: «Товарищ Яковлев!» Я цепь в кольцо - и ходу наверх, как мартышка. Это к чему я говорю? Да! Вот ты распыхтелась, что тебе разговоры мешают петли считать, а тут нам план не дают выполнять, на низу держат - мы и то ничего… Вот к чему я говорю!

- Это ты про Нину Васильевну? - спросила Нюра.

- Про неё. Она, конечно, ещё молодая, нигде не работала. Ну, вот на нас и учится. Конечно, каждому охота свою зарплату оправдать… Одни строят, другие ломают, третьи работать мешают. Кому что назначено. Много она нам навредила. Одно дело - план не выполняем, а другое - получка не та. В эту получку мне триста шестьдесят три рубля вывели. И всё из-за неё… Как тут с ней быть, прямо не знаю!..

- Вы шарахаетесь от неё, ровно она заразная. А ты попробуй заведи с ней дружбу - вот тебе и вся техника безопасности кончится.

- Ты что, смеёшься?

- Никакого тут смеха нет. Пригласил бы её по-культурному в кино или на танцы… Бестолковые вы тут все.

- Я думал, ты чего-нибудь деловое предложишь, - с досадой сказал Митя. - Разве она со мной пойдёт? Первое дело - рыжий. Второе - ноги коротки, ростом ниже её. Танго, например, прикажет танцевать - разве у меня получится танго?

- Не обязательно танго, - сказала Нюра. - Рассказывал бы ей что-нибудь. Когда не надо, так голова шумит от твоего разговора.

- Разговор у нас тоже с ней не выйдет. Она такие слова произносит, что и не поймёшь не пообедавши. На собрании сегодня сказала «апломб». А ты знаешь, что такое апломб?

- Апломб - это когда дурак считает себя сильно умным, - вдруг сказал Андрей.

- Вот кому с ней надо дружбу завести, - встрепенулся Митя. - Правда, Андрей Сергеевич. Парень ты рослый, слова знаешь…

- Ты это всерьёз? - спросил Андрей.

- Конечно, всерьёз. Андрей Сергеевич, мы всем нашим коллективом будем тебя просить.

- Прекрати эти разговоры, - оборвал его Андрей и ещё ниже надвинул на глаза кепку.

Но разговор в вагоне Андрею пришлось вспомнить через несколько дней, когда постройком организовал культпоход молодёжи в цирк. Строителей пошло много, и когда стали рассаживаться, получилось так, что места Андрея и Нины оказались рядом. Было ясно, что перед выдачей билетов Митя провёл солидную организационную работу. «Ладно, завтра я с ним поговорю!..» - подумал Андрей.

Представление началось. На арене бегали сытые лошади, гулко стуча ногами о парапет и забрасывая зрителей первого ряда опилками. Дирижёр махал палочкой, смотря вниз, и в паузах музыканты переворачивали валторны и вытряхивали из них слюни.

Андрей рассеянно смотрел то на оркестр, то на людей в униформе, то на рыжую голову Мити, сидевшего далеко, во втором ряду, чувствовал запах духов, исходящих от Нины и настойчиво молчал.

- Что вы такой хмурый? - спросила она.

- Есть с чего хмуриться: заваливаем план. К этому трудно привыкать… - сердито ответил он и снова замолк.

На арену вышел человек во фраке и сказал: «Антракт». Нина сразу поднялась и пошла к проходу. «Наверное, совсем уходит, - подумал Андрей. - Не надо бы мне так грубить». Минут через пять подошёл Митя и нахально спросил: «Ну как?» - «Никак», - ответил Андрей, и Митя, хитро ухмыльнувшись, удалился. Прозвучал первый звонок, потом второй, а Нины всё не было. Наконец, когда дали третий звонок, она появилась, держа в руках белый фунтик. Добравшись до своего места, она улыбнулась и сказала:

- Будем есть прямо из кулька. Хорошо?

В фунтике оказались конфеты - клюква в сахарной пудре. Андрей съел несколько штук, чтобы показать, что он перестал сердиться.

- Вы тоже живёте в общежитии? - спросила Нина.

- Да.

- Учитесь?

- На втором курсе заочного. Скоро сопромат начнётся. Говорят, самый трудный предмет. Остальное всё ерунда.

- Когда я училась, наши студенты говорили: «Кто сдал сопромат, тому можно жениться», - и хотя она сказала это без всякой задней мысли, Андрей почувствовал, что ей вдруг стало неловко, и разговор потух. Так они молчали до самого конца представления, и, только глядя, как крутятся на никелированных трапециях мужчины в матросских костюмах, Нина проговорила: «Интересно, часто ли здесь проверяют подвеску тросов?» И Андрею стало жаль её.

Когда они вышли на улицу, Андрей спросил:

- Можно я провожу вас?

Они пошли по Цветному бульвару. Держа её под руку, Андрей чувствовал, какая она лёгкая, и ему казалось удивительным, как это её не сдувает ветер с узких ригелей. Они молча свернули на Садовое кольцо. Над домами темнело беззвёздное небо. У большого дома министерства, во всех окнах которого горел свет, наискосок к тротуару стояли лакированные «ЗИМы» и «победы». Дожидаясь полуночных своих начальников, шофёры настроили приёмники в машинах, распахнули дверцы и слушали последние известия. Кравцова жила в переулке недалеко от площади Маяковского. Переулок был тёмный, и только над воротами светились жестяные фонарики, в которых были прорезаны номера домов.

- Что это за ящик висит? - спросила Нина.

- Это постовой телефон, - ответил Андрей. - По субботам у нас в общежитии самодеятельность. Приезжайте.

- Приеду как-нибудь. А зачем постовой телефон?

Андрей понимал, что они разговаривают только потому, что неудобно всё время идти молча, и Нина чувствовала, что он понимал это, и оба ощущали неловкость.